Поднявшийся с земли - Сарамаго Жозе - Страница 58

Во времена пилигримов говорили, что все дороги ведут в Рим, надо было только идти и спрашивать, так и получаются поговорки, которые потом бездумно повторяют люди, вот еще одна: Язык до Рима доведет, но это неправда, в этих местах дорог много, но все они ведут в Монтемор, и эти люди идут молча, хотя только глухой не услышал бы речи, громко раскатывающейся по всей округе. Многие идут пешком из ближних и дальних мест, если им не удалось добыть лучшего средства передвижения, другие крутят педали старых велосипедов, которые тарахтят и скрежещут, словно повозки, запряженные мулами, а кое-кто сумел пристроиться на грузовик, они приближаются к Монтемору со всех сторон розы ветров, великий ветер толкает их в путь. Стражи замка заметили приближение мавританского войска, подняли знамя с изображением Богоматери, склонившейся над сердцем, язычники идут, сеньоры, берегите ваших жен и дочерей, поднимайте мосты, поистине говорю вам: настал день страшного суда. Это рассказчик, желая блеснуть образованностью, выдумал вооруженное войско и штандарты кавалерии, а речь идет всего лишь о неорганизованной толпе сельских жителей, и если сосчитать их всех — то и тысячи не наберется, хотя и это много для этой норы. Но всему свое время, осталось еще два часа, и, пока Монтемор — обыкновенный город, где народу несколько больше обычного, они бродят по ярмарочной площади, те, кто при деньгах, выпивает рюмочку, остальные тихо разговаривают: Пришли уже из Эскоурала? Не знаю, мы из Монтемора, немного нас, правда, но мы пришли. Среди них есть одна женщина, Грасинда Мау-Темпо тоже захотела пойти, в наше время не умеют женщин в узде держать, так думают старики, но ничего не говорят, а что бы они могли поделать, если бы услышали: Мануэл, я пойду с тобой, и Мануэл Эспада, хоть нам и известно, что он за человек, решил, будто жена шутит, и ответил — его устами ответили тысячи Мануэлов: Не женское это дело. Мужчине следует говорить осторожно, не бросать слов просто так, иначе его перестанут уважать и авторитет он потеряет, да, это правда, несмотря на то, что они, Грасинда и Мануэл, так любят друг друга. Они проговорили весь вечер, говорили и в постели, и дело Грасинды продвинулось: Девочка останется с мамой, а мы пойдем оба, разве мы только в постели должны быть вместе, и в конце концов Мануэл Эспада сдался, и сдался с удовольствием, обнял жену и притянул к себе, они ведь муж и жена, девочка спит и ничего не слышит, и Сижизмундо Ка-настро спит в своей кровати, он добился того, чего хотел, может, в следующий раз еще лучше получится, нельзя же на этом останавливаться, черт побери.

В Монтеморе не говорят о таких вещах — кто чем занимался прошлой ночью со своей женой или мужем и чем будет заниматься ночью, когда кончится этот день. От жандармского поста отъезжает всадник, как обычно, а внутри разговаривают майор Хорохор и Леандро Леандрес, уже приказано стянуть войска, а теперь надо ждать событий, однако кое-кто решил подождать подальше отсюда, это владельцы латифундий, которые живут в Монтеморе, а их тут немало, и наша выдумка о средневековых страхах оборачивается правдой: вот на крепостной стене поставили балдахины, самые смелые сидят на восстановленных зубцах, просто выставка добродетельных отцов и матерей, мужчины в костюмах для верховой езды, дамы в светлых платьях. Самые злые летописцы скажут, что приехали они сюда потому, что боялись, как бы крестьяне не захватили их в домах, в этом предположении нет ничего невероятного, но, с другой стороны, мы не должны забывать, что в этих местах развлечений, кроме кино и боя быков, почти нет, а это — словно пикник на лоне природы, есть здесь и спасительная тень, а если нужно, и спасительные проповеди в монастыре Богородицы, помолись за нас, пречистая. Однако установлено и доказано, что дома они покинули из-за не осознанного до сих пор страха, сторожить остались слуги, если они давно в доме, то верность сохраняют, как, например, Амелия Мау-Темпо, которая устроилась служанкой в Монтеморе, бедность и против своих заставит идти, но времена пришли такие, что верить уже никому нельзя не потому, что собрались здесь нищие из латифундий и протягивают руку: Дайте работы, а из-за того, что теперь видно, как они озлоблены, эти руки могут сжаться в кулаки: Тише, тетушка, тише. Отсюда, сверху, видно, как они с разных сторон стекаются к площади перед муниципалитетом. Словно муравьи, говорит маленькая наследница латифундии с богатым воображением, а ее отец уточняет: Они похожи на муравьев, но на самом деле это собаки. Вот как прекрасно все сказано одной короткой и ясной фразой, а теперь — тишина, не упустить бы чего: Смотри, перед муниципалитетом — взвод солдат национальной гвардии. (Да здравствует национальная гвардия! А это сержант. Что у него в pукax? Пулемет, то же самое подумала и Грасинда Мау-Темпо, а подняв глаза, увидела массу народа на стенах замка.

Люди собрались на площади. Те, кто прибыл из Монте-Лавре, держатся вместе: Грасинда, единственная женщина, ее муж Мануэл Эспада, ее брат Антонио, и отец — Жоан Мау-Темпо, и Сижизмундо Канастро, который говорит: Не расходитесь в разные стороны. Тут и еще двое, обоих зовут Жозе, один Пикансо, правнук мельников Пикансо, а о другом нам еще не приходилось упоминать. Они в людском море, солнце печет, как горчичник, на стенах замка раскрываются зонтики, очень красиво. Эти винтовки заряжены, по лицам солдат видно, человек меняется, когда держит в руках заряженное оружие, взгляд становится тверже и холоднее, губы сжимаются, а смотрит он на нас словно бы с укоризной. Некоторые любят лошадей и иногда дают им человеческие имена, вон того жеребца зовут Бом-Темпо, но я не знаю, есть ли имена у лошадей, которые стоят в конце улицы, возможно, им дают номера, у военных всегда номера: Двадцать седьмой, сюда, и вперед вылетают и лошадь и человек, который на ней сидит, путаница получается.

Уже начали кричать: Дайте нам работу, дайте работу, работу, ничего другого они не говорят, только изредка кто-нибудь бросит оскорбление: Воры, но так тихо, словно сам стыдится, и тут раздался крик: Свободные выборы, но еще не время, одинокий голос заглушается возрастающим шумом: Дайте нам работу, дайте работу. В каком мире мы живем — одни отдых в дело превращают, а другие работы просят. Кто-то подал сигнал или заранее было условлено, что начинать надо через столько-то минут, или Леандро Леандрес позвонил по телефону, или председатель муниципального совета в окно увидел: Явились, собаки. В общем, как бы то ни было, конная гвардия обнажает сабли, ой, мамочки, даже мурашки по телу побежали, поглядите только на этих храбрецов, на атакующих героев, я даже про солнце забыл, смотрю только на полированные клинки, а от них божественный свет исходит, просто дрожь пробирает от наплыва патриотических чувств, никто не посмеет отрицать.

Лошади пустились рысью, для самых резвых тут маловато места, и вот на землю падают люди, стремящиеся спастись от сабельных ударов и лошадиных копыт. Человек может стерпеть унижение, но иногда не хочет: он словно перестает видеть опасность, какая-то волна вздымает его, вздымаются его руки, хватают лошадей за узду или камни с земли, а кое-кто из карманов их вынимает — те, у кого нет никакого другого оружия, имеют право на это, — и полетели камни, конечно, ни в кого, ни в одну лошадь, ни в одного всадника, они не попали, — какой вред может принести пущенный наудачу камень. Такая батальная картина достойна висеть в зале, где собирается командование или офицеры: кони взвились на дыбы, имперская гвардия обнажила сабли, то колет, то рубит — как придется, восставшее быдло откатывается волной, а потом эта сволочь снова возвращается. Это было двадцать третьего июня, запомните хорошенько эту дату, дети мои, хотя в истории латифундии немало есть подобных памятных дней, славных такими же или похожими событиями. Здесь также отличилась пехота, и в особенности майор Хорохор, человек, слепо верующий и толкующий законы вкривь и вкось, первая пулеметная очередь, вторая, обе в воздух, это предупреждение, когда началась стрельба, на стенах замка раздались аплодисменты и крики «ура», рукоплещут все: нежные девушки, покрасневшие от жары и волнения, их отцы и матери, взвод влюбленных, дрожащих от желания устроить вылазку на врага, они бы выехали из ворот верхом на конях, вооруженные копьями, и покончили бы начатое дело: Убейте их всех. Третья очередь нацелена ниже, сейчас выяснится результат учебных стрельб, вот только дым рассеется, ну что ж, неплохо, хотя могло быть и лучше, на земле трое: один встает, поддерживая руку, ему повезло, второй волочит ногу, а третий не двигается. Это Жозе Аделиньо дос Сан-юс, говорит кто-то из Монте-Лавре, он его знает. Жозе Аделиньо дос Сантос мертв, пуля попала ему в голову, и сначала он ничего не понял, затряс головой, словно его муха укусила, но потом сообразил: Ах, мерзавцы, они меня убили, упал навзничь, и не было рядом жены, чтобы позаботиться о нем, кровь положила ему подушку под голову, красную подушку, большое тебе спасибо. На стенах замка снова захлопали в ладоши, догадались, что на этот раз дело серьезное, вон кавалерия заряжает винтовки, разгоняет сброд, надо подобрать тело: Не сметь подходить сюда!