Ставка на проигрыш (с иллюстрациями) - Черненок Михаил Яковлевич - Страница 30

— А преступление перед совестью? — спросил Антон.

— Совесть отца чиста. Кто-то продавал, он покупал по выгодной цене… Или имеете в виду мою совесть? Тем более! Мне вы не припишете никакой статьи. Облигации достались по наследству. Никто гражданского иска в отношении их не предъявляет. Сейчас и людей-то тех, которые продавали облигации, наверное, в живых нет, так же как нет моего отца. Что прикажете мне делать? Выбросить облигации, сжечь?!. Или подарить государству?.. Кто оценит такой гусарский поступок? Кто?!.

Бирюков чуть поморщился:

— Давайте, Станислав Яковлевич, прекратим бессмысленную дискуссию и займемся делом. Что еще пропало из вашего тайника вместе с облигациями?

— Больше ничего. Антон пристально посмотрел ему в глаза:

— Хотите, чтобы мы отыскали облигации?

— Разумеется.

— Тогда отвечайте на вопросы откровенно.

— Что имеете в виду? — вроде бы не понял Крохин.

— Только ли облигации исчезли из тайника?.. — спросил Антон.

Лицо Крохина болезненно передернулось. Он, похоже, сделал над собой усилие и, потупившись, проговорил:

— Кроме облигаций, в подполе лежали старые отцовские бумаги. Я точно не могу сказать, что это за бумаги, кажется, какое-то уголовное дело еще царского времени…

— Нельзя так, Станислав Яковлевич, — укоризненно проговорил Антон. — Хотя бы из простого любопытства вы должны были заглянуть в отцовские бумаги.

Крохин пожал плечами:

— Представьте, я не любопытный.

— В таком случае нам будет трудно разговаривать.

— Разве я виноват, что вам по душе любопытные?..

— Мне по душе люди откровенные. — Антон встретился с Крохиным взглядом. — Станислав Яковлевич, если вы хотите от нас помощи, то будьте откровенны до конца. Ну чего вы лукавите?..

На этот раз Крохин молчал очень долго. Антон изрисовал завитушками и вензелями подвернувшийся под руку листок календаря, несколько раз переглянулся со Славой Голубевым, а Станислав Яковлевич все молчал. На его осунувшемся лице можно было без труда заметить мучительную внутреннюю борьбу. В конце концов Крохин все-таки решился:

— Кроме облигаций, у меня украдены материалы уголовного дела, которое вела в семнадцатом году томская сыскная полиция по поводу исчезновения драгоценностей моего деда.

— Купца Кухтерина?!.. — удивился Антон.

Крохин высокомерно усмехнулся и спросил:

— Что вас так удивило?.. Моя мама, Анна Алексеевна, урожденная Кухтерина. Вы находите в этом криминал? По-вашему, быть потомком купца — преступление?..

— По-моему, будьте вы хоть наследным принцем, но уважайте мораль и законы того общества, в котором живете…

— Разве я не уважаю? — резко прервал Антона Крохин.

— Как раз в этом мы сейчас и разбираемся с вами, — ответил Антон и сразу спросил: — Каким образом материалы сыскного отделения попали к вам и для чего вы их хранили?

— Это семейная реликвия.

— Реликвия?.. Вы этим бумагам поклонялись?

— Я поклоняюсь и преклоняюсь перед своим дедом, который из простолюдинов сумел стать купцом-миллионером.

— Каким образом материалы сыскного отделения попали к вам? — повторил вопрос Антон.

На впалых щеках Крохина заходили желваки. Видимо, решив, что терять больше нечего, он хмуро заговорил:

— Следствие по ограблению деда вел мой отец Яков Иванович Крохин. Он работал в сыске, только что окончив юридический факультет. Революция не дала возможности разобраться ему до конца, и дело было передано в архив. Уже в советское время, когда отец работал архивариусом, он забрал из архива все материалы, как печальную память о семейной катастрофе. После смерти отца документы, естественно, перешли ко мне. Прошу учесть, что после революции отец признал Советскую власть и со стороны ее не подвергался никаким репрессиям. Он честно трудился на скромном посту архивариуса до конца своих дней.

— Станислав Яковлевич, вы долгое время жили в Томске. В пятидесятые годы там, говорят, можно было встретить такого, знаете, чуточку помешанного старичка по прозвищу Якуня-Ваня… — внезапно вспомнив рассказ эксперта-криминалиста Семенова, заговорил было Антон, но Крохин быстро его прервал:

— При чем здесь прозвище? «Якуня-Ваня» — это была любимая присказка моего отца. Дальше что?..

— Да нет, ничего, — уклонился от прямого ответа Антон. — Умер ваш отец, умерла и присказка.

— Разумеется.

— Кстати, когда и где он умер?

— В Томской психиатрической больнице. В пятьдесят шестом году у него случилось тяжелое психическое заболевание, а через два года наступила смерть.

— О захоронении колчаковского золота отец вам не рассказывал?

Крохин чуть помолчал:

— Видите ли, у психопатических личностей довольно часто возникает так называемый синдром навязчивости. Отец действительно принимал участие в захоронении колчаковцами золота, чудом после этого остался жив, но психическая травма, полученная при расстреле, осталась у него на всю жизнь.

— А как он относился к ограблению своего тестя, то есть вашего деда, купца Кухтерина?

— Как здравомыслящий человек. Отец был из тех людей, которые предпочитают иметь синицу в руках, нежели журавля в небе. Когда уголовное дело было передано в архив, он даже не пытался его возобновлять или возбуждать, как там это у вас называется…

— Сами вы не пробовали отыскать драгоценности деда?

— Столько лет спустя?.. Кто ж их теперь найдет?.. — Крохин задумчиво склонил голову. — Правда, однажды, охотясь в Потеряевом озере с подводным ружьем, я натолкнулся у острова на затопленные подводы, похоже, принадлежавшие моему деду, но, кроме нескольких чашек от чайного сервиза, там уже ничего не было.

— К старушке Гайдамаковой, которая в Березовке живет, не обращались?

— Никакой Гайдамаковой я не знаю! — испугался Крохин.

Бирюков укоризненно посмотрел на него:

— Опять вы не откровенны, Станислав Яковлевич. Нам достоверно известно, что Елизавета Казимировна Гайдамакова — давняя ваша знакомая. Если забыли, напомню, что она заходила к вам в поликлинику пятого августа…

— Вы знаете, сколько у меня бывает пациентов? — перебил Крохин.

— Гайдамакова встречалась с вами не как пациентка, — спокойно продолжил Антон. — Постарайтесь вспомнить, Станислав Яковлевич, зачем старушка к вам наведывалась? Это было как раз в тот день, когда у вас был на приеме березовский конюх Торчков, которому вы впоследствии без очереди изготовили зубной мост…

— Так вот вы к чему клоните!.. — Крохин истерично расхохотался. На его глазах даже выступили слезы. Кое-как взяв себя в руки, он с высокомерной усмешкой заговорил: — Правильно, был у меня на приеме смешной мужичок из Березовки, который чуть не силой навязал мне лотерейный билет, выигравший мотоцикл «Урал». Ну и что из этого: за билет я отдал тысячу деньгами и ковер. В сто пятьдесят рублей обошлось изготовление зубного моста. Устраивает вас такая бухгалтерия?..

— Ковер-то вы отдали Торчкову только после того, когда почувствовали, что паленым запахло.

Крохин чуть было не вскочил со стула:

— Знаете, товарищ Бирюков!..

— Знаю, Станислав Яковлевич, — строго сказал Антон. — И не только это знаю.

— Что именно? Что вы меня путаете? Что вы от меня хотите?!

Антон достал из сейфа золотой перстень.

— Узнаете вещицу с семейным вензелем Кухтериных?

Крохин изменился в лице. Показалось, что он скрежетнул зубами и, видимо, поняв, что карта бита, почти прошептал:

— Перстень стоит чуть не семьсот рублей, так что с Птицыным я расплатился сполна, и статью за спекуляцию мне не пришьете.

— Откуда у вас этот перстень?

— По наследству, от матери. Вензель А. К. означает: «Анна Кухтерина». Еще вопросы будут?

Бирюков наклонил голову:

— Будут, Станислав Яковлевич. Зачем все-таки приезжала к вам Елизавета Казимировна Гайдамакова в последний раз? Что вы ей передали?

Крохин виновато усмехнулся.

— Кажется, припоминаю теперь старушку из Березовки, — помолчав, заговорил он. — Гайдамакова несколько раз лечила у меня зубы, а пятого августа вдруг попросила мышьяка. Сказала: одолевают в доме крысы. Сами понимаете, мышьяк не забава. Вместо него я дал старушке два пакета крысида, который можно купить в любой аптеке и…