Ставка на проигрыш (с иллюстрациями) - Черненок Михаил Яковлевич - Страница 29

— Вот так откровенно и расскажите все следователю.

— Могу еще больше наговорить, — воодушевился Торчков. — Когда у меня последние пятьсот рублей уплыли, мы ведь с одноруким заготовителем на квартире этого врача выпивать начали. Заготовитель в тот раз ему на полную стену ковер привез…

— Почему раньше об этом умалчивали?

— Так врач же мне строго-настрого наказал, чтоб про знакомство с ним не трепаться. Он в воскресенье вечером даже в Березовку ко мне на «Жигулях» приезжал. Просил, мол, если про билет будут спрашивать, говори: я не я, и кобыла не моя. Не поверишь, Игнатьич, тот самый заготовителев ковер мне привез — дескать, сразу не знал, сколько «Урал» по лотерее стоит. Возможно, конечным делом, оно и так, только показалось мне, что перепуган чем-то был врач… — Торчков почесал затылок. — За такие показания не упекут меня в кутузку?..

— За правду, Иван Васильевич, не наказывают.

— Заготовителя-то, говорят, поймали… Не проверил, деньги мои при нем?

— При нем, но вам надо будет их опознать.

— Это я всегда готов. Могу хоть сейчас тебе разъяснить, сколько было десяток, сколько пятерок, сколько…

— Следователю, Иван Васильевич, разъясните, — улыбнувшись, сказал Антон и заторопился перед отъездом из Березовки забежать домой.

Когда через полчаса Бирюков вышел из дому, к кладбищу проехала одна из оперативных машин. Прокурор приказал привести в порядок разрытую могилу Гайдамакова.

Глава XXIV

Почти трое суток после задержания Глухова и Калаганова для Антона пролетели одним днем. Хотя расследованием вплотную занималась прокуратура, работы хватало и Антону, и Славе Голубеву. Слишком необычно переплелись нити запутанного клубка.

Особенно удивило Бирюкова содержимое крохинского тайника, выкраденное Калагановым в ту ночь, когда повесилась Мария Степановна. Изъятый из камеры хранения на железнодорожном вокзале мешок был втугую забит облигациями государственных займов СССР послевоенной поры. Этих облигаций насчитали ровно на миллион рублей. В мешке обнаружили и два толстых тома старого уголовного дела «Об исчезновении бриллиантов купца Кухтерина в феврале месяце 1917 года».

— Вот они, старые бумаги из тайника… — перебирая толстые пачки облигаций, проговорил Антон.

Слава Голубев, листая один из томов уголовного дела, неожиданно воскликнул:

— Ты смотри, что здесь пишут!.. Исчезло полторы тысячи рублей золотом, столько же серебром да бриллиантовых драгоценностей на одну тысячу двести пятьдесят каратов. — Голубев повернулся к Антону. — Давай прикинем… Стоимость одного карата на современные деньги, грубо будем считать, по тысяче рублей… Итого получается в глиняной кринке, которую отрыли из могилы Гайдамакова, побрякушек на миллион двести пятьдесят тысяч. Ничего себе, криночка…

Антон подошел к Славе, заглянул в пожелтевшие страницы уголовного дела и сказал:

— Крохин, оказывается, убежав из больницы, ездил на своих «Жигулях» вокруг райцентра. Видимо, переживал случившуюся трагедию…

— Да, представляю, каково человеку сейчас, — подхватил Голубев. — Смерть жены и… Кстати, ты его вызвал?

— Скоро должен появиться. Лимакин попросил разобраться с облигациями и архивным делом.

— Интересно, где он на такую сумму набрал этих облигаций? Прежде времени, пожалуй, не надо Крохину их показывать. Наверняка станет отрекаться.

— Не думаю, ведь это его, как говорят, золотой запас. Между делом я прикинул, что только в этом году на погашении Крохин должен получить около десяти тысяч рублей…

— Вот бизнесмен!

Разговаривая, Антон и Слава с трудом уложили пачки облигаций в ящики стола, закрыли в сейф старое уголовное дело.

— О смерти Марии Степановны новости какие есть? — спросил Голубев.

— Свидетели показывают, что она заговорила о смерти сразу, как вторично сошлась с Крохиным. Оказывается, развод ему был нужен, чтобы получить благоустроенную квартиру, продать свой дом и вырученные за него деньги пустить в оборот. Совсем непонятное случилось с Машей, когда Крохин «выиграл» по лотерее «Урал». Видимо, этот трюк переполнил чашу ее терпения.

— Явное доведение до самоубийства! — воскликнул Слава.

— Это еще надо доказать, — возразил Антон. — Машу ведь никто не принуждал…

Договорить Бирюков не успел. Послышался осторожный стук в дверь, и в кабинет вошел Крохин. Невнятно поздоровался, сел на указанное место и, опустив голову, стал нервно накручивать на палец цепочку от автомобильного ключа зажигания. Вид его был таким, словно он еще не избавился от долгой, изнурительной болезни. Записав в протоколе, как положено, анкетные данные Крохина, Бирюков решил начать разговор неопределенным вопросом.

— Видимо, Станислав Яковлевич, догадываетесь, по какому поводу приглашены в уголовный розыск? — спросил он, надеясь получить в ответ, как водится большей частью в подобных случаях, неопределенное пожимание плечами.

Однако Крохин плечами не пожал. Рассматривая перетянутый цепочкой до посинения палец, он вдруг проговорил:

— Сам хотел к вам прийти, но здоровье подвело. Такого удара жизнь мне еще не преподносила…

Антон молчал, предполагая, что Крохин заговорит о смерти жены, и опять не угадал. Руки Крохина дрогнули, цепочка еще больше перетянула палец. Он поднял на Антона полные слез глаза и чуть слышно вымолвил:

— Меня обворовали…

— Давно? — стараясь не порвать появившуюся ниточку, очень спокойно спросил Бирюков.

— В ту ночь, когда не стало Маруси… у меня исчезли… облигации государственных займов.

— На какую сумму? Крохин замялся:

— На… на миллион…

Бирюков сделал удивленное лицо, словно ни о чем не знал.

— Да! Ровно на миллион рублей в деньгах того времени! — закричал Крохин. — Это было наследство, оставленное мне отцом! Наследство, на которое я рассчитывал выпутаться из долгов и хотя бы к старости зажить по-человечески. Я устал считать копейки, устал отказывать себе в элементарных жизненных удовольствиях, устал от беспросветной нужды…

— Послушайте, Станислав Яковлевич, — перебил Антон, — о какой нужде вы говорите? У вас отличный дом, автомашина…

— Что вы упрекаете меня автомашиной?! — выкрикнул Крохин. — Завистники!.. Вы знаете, сколько соков эта машина из меня вытянула?.. Не знаете, а упрекаете…

Подчеркнуто спокойным голосом Бирюков сказал:

— Я не упрекаю вас, Станислав Яковлевич, и не завидую вам. Упомянул о доме и машине только для того, чтобы напомнить: вы не нищий…

Крохин, видимо, и сам пожалел о внезапной вспышке, заговорил виноватым тоном:

— Простите, сорвался… Нервы никуда не годные стали… Я понимаю, почему жена наложила на себя руки. Ей было труднее, чем мне… — помолчал и снова вспомнил облигации. — Вам, товарищ Бирюков, вероятно, не понять величину моей потери. Облигации были светлой надеждой — сейчас они начинают погашаться… И вот все рухнуло! Все!! Не знаю, чем теперь расплачиваться с долгами… Остается один выход: последовать примеру жены…

— Величину вашей потери можно подсчитать математически, — сказал Антон. — Но мне непонятно: откуда у вашего отца набралось облигаций на такую крупную сумму?

Крохин тяжело задышал и, захлебываясь отчаянием, торопливо заговорил:

— Отец их покупал. Отказывал себе в куске хлеба, в одежде и каждую копейку тратил на облигации. Другие думали, что это пустые бумажки, что государство берет в долг без отдачи. Отец был неглупым человеком. Он верил Советской власти и знал, что рано или поздно его затраты окупятся. Он не рассчитывал на крупные выигрыши, а, если хотите, помогал людям. По молодости вы не знаете первых послевоенных лет, а я их прекрасно помню! Люди так изголодались за годы войны, что в первую пору после нее не могли хлеба досыта наесться…

— Разве это помощь?.. — не сдержался Антон. — За кусок хлеба взять с голодного, скажем, пятьдесят или сто рублей.

— Не забывайте, что тогда этих рублей не было. Были всего лишь бумажки с картинками. Отдавая за них деньги, отец оставался голодным. К тому же не он, так другие купили бы облигации. Разве хотя бы это его не оправдывает?.. Отец никого не убивал, не заставлял силой продавать облигации, он совершал торговые сделки на взаимодоговорных отношениях. Будет вам известно, я консультировался с юристами — в действиях отца не усматривается состава преступления, предусмотренного Уголовным кодексом.