Воронка (В воронке от бомбы) - Сапковский Анджей - Страница 3

Этого я тоже знал. Его прозвали Великий Гонзо, потому что его нос напоминал кран умывальника и был такой же блестящий.

— Ты уж лучше вали, Ярек, — Лиса почесал стриженое темечко. — Лучше свали отсюда.

О да, молитвы и ярость

Ничего, лишь молитвы и ярость

Слишком поздно

Черные псы кружат вокруг

Брызжут слюной

Никогда

Не пробуй меня спасать…

На первом этаже открылось окно.

— Тише! — взвизгнул, высунувшись, старикан с блестящей лысиной. Над его ушами висели две седые прядки, придавая ему вид филина. — А ну тихо! Что за шум? Тут люди спят!

— Отъебись, дед! — прорычал Лиса, размахивая «Узи». — Ну! Заткни хлебало и не пизди!

— Эй, Лиса, повежливей, — одернул его Великий Гонзо, одевая петлю на шею типа в лиловой рубахе. — А вы, земляк, закрывайте окно и идите смотреть телевизор, как положено порядочному земляку! А если что не так, то я сейчас подымусь и оторву вам задницу, так-то.

Филин еще сильнее высунулся из окна.

— Да что же это вы творите, ребята? — крикнул он. — Что это вы делаете? Это что еще за суд Линча? Как так можно? Да разве можно быть такими жестокими? Это же не по-человечески! Не по-христиански это! Ну что он вам такого сделал?

— Магазины он грабил! — зарычал Большой Гонзо. — Спикуль он, роббер, мать его еб!

— Но ведь для этого есть полиция, Городская Стража, опять же Греншутц! Закон…

— Пааамааагитеее! — заорал тип в лиловой рубашке. — Да ради Бога, па-ма-ги-тееее! Спаситеее!

— А-а, русский, — сказал Филин и печально покачал головой. — Ясно.

И он закрыл окно.

— Ты бы шел, Ярек, — повторил Лиса, вытирая ладони об штаны.

Я побежал, не оглядываясь. С северной окраины нарастала канонада. Слышались глухие выстрелы танковых пушек.

— Неееет! — послышалось сзади.

— Польша для поляков! — проревел Великий Гонзо. — А ну-ка, ребята, подвесьте его. Хэнг хим хай!

Мне было еще слышно, как Белые Крестоносцы завели «Мы все преодолеем».

Джули, Джули

Ты так чудесна…

По улице, воняя выхлопными газами, промчался БТР. На броне белой краской было написано «БОГ, ЧЕСТЬ И ОТЧИЗНА». Это означало, что Гражданская Стража бдит, и можно никого не бояться. Теоретически.

Я добежал до перекрестка Урсулинок и Джималы. Тут стоял второй БТР. Еще тут была аккуратная баррикада из мешков с песком и шлагбаум. Баррикада и шлагбаум означали границу. Ну, вы же знаете это: где мы, там и шлагбаум, а где шлагбаум — там и граница. Баррикаду со шлагбаумом охранял взвод добровольцев. Добровольцы, как все добровольцы на свете, непрерывно курили и непрерывно ругались матом. Они были из Крестьянской Самообороны, потому что на их БТРе было написано: НЕ ТЕРЯЙТЕ НАДЕЖДЫ.

— Ты куда, говнюк? — крикнул мне один из стоявших у шлагбаума говнюков.

Я не счел нужным отвечать. Если по дороге в школу отвечать всем патрулям, баррикадам, заграждениям, шлагбаумам и всяким там чек-пойнтам в Сувалках, то хрипота обеспечена на все сто. И я побежал дальше, срезая дорогу через мостки на Черной Ганче.

— Wohin? — заорал на меня из-за немецкой баррикады фрайкорпс, одетый в пуленепробиваемый жилет и вооруженный М-16 с подствольным гранатометом. За ремешок на его шлеме была заткнута пачка «Мальборо». — Halt! Stehenbleiben!

«Лек мих ам Арш», — подумал я и побежал в сторону парка, нашего прекрасного городского парка.

Когда-то, как рассказывал мне покойный дед, наш чудный парк носил имя маршала Пилсудского. Потом, во время второй мировой войны, название поменяли на «Парк Хорста Весселя». После войны покровителями парка стали герои Сталинграда и были ими довольно долго — до тех пор, пока маршал Пилсудский на вышел из опалы, а его бюст не вернулся в парк. Позднее, где-то в 1993, настала Эра Быстрых Перемен, и маршал стал вызывать неприятные ассоциации — он носил усы и устраивал перевороты, в основном в мае, а ведь было уже не то время, чтобы в парке можно было терпеть бюсты всяких там типов с усами, любящих поднимать оружие против законной власти — вне зависимости от результата и времени года. Когда парку присвоили имя Белого Орла, горячо запротестовали другие национальности, которых в Сувалках вагон и маленькая тележка. Протесты возымели силу, и парк стал «Парком Дуа Святого», но после трехдневной банковской забастовки название снова было решено сменить. Кто-то предложил назвать парк Грюнвальдским, но тут заартачились немцы. Предложили дать парку имя Адама Мицкевича, но тут ужу протест выразили литовцы, в связи с надписью-посвящением на проекте памятника: «Польскому поэту». В отчаянии предложили назвать парк Парком Дружбы, но тут запротестовали все. В конце концов парк окрестили именем короля Яна Третьего Собеского, и так оно и осталось, скорее всего потому, что процент турецкого населения в Сувалках ничтожен, а их лобби не имеет никакой пробивной силы. Хозяин ресторана «Истанбул Кебаб» Мустафа Баскар Юсуф Оглу и весь его персонал могли себе бастовать хоть до усрачки.

Сувальскую молодежь не обращала особого внимания на все эти переименования и называла парк по-старому: «спарище», «цеплятник» и «парчок». А тем, кого удивляет весь этот балаган с названиями, советую припомнить, сколько было воплей, прежде чем улица Сельская в Варшаве стала Семечковой. Помните?

Улица Джималы кончалась на Черной Ганче (дальше она называлась уже Бисмарк-Штрассе), а мне надо было повернуть за Дворец Культуры, давным-давно закрытый, пробежать по парковой аллейке, пересечь Аденауэр-Платц и попасть на задний двор школы. Но вот тут мне задали загадку; на бегу я заметил, что Дворца Культуры и нет, а затем попал в какую-то тучу пыли и дыма.

И вот тогда-то я и упал в воронку. Просто по невниманию.

Осмотрелся и вижу — Индюк. Сидит себе, скорчившись, прижавшись к самому краю воронки и прислушивается, как гудят и тарахтят два боевых «Апача», кружащих над стадионом «Остмарк Спортферайн» (быв. спортобщества «Голгофа»). Я подполз тихонечко, ровный грохот крупнокалиберных авиапушек заглушал шелест гравия.

— Привет, Индюк! — заорал я и неожиданно трахнул его по спине.

— О Господи! — взвыл Индюк и скатился на дно воронки.

Он лежал там и трясся, не говоря ни слова и с укором глядя на меня. Только тут мне стало ясно, что я повел себя совершенно по-дурацки, когда стукнул его по спине и заорал. Сами понимаете — от неожиданности он мог и обделаться.