Фантастические сказки - Энсти Ф. - Страница 46

К счастью, эта старая уловка удалась, так как г. Дильджер выбежал вслед за ним и схватился грязными руками за рукав его пальто.

- Не уходите, сударь, - сказал он. - Я не люблю упускать покупателей. Хотя, даю вам честное слово, невозможно взять соверен за такое произведение искусства! Ну, так и быть! Тем более, сегодня - мое рождение. Ударим по рукам.

Гораций отдал ему монету и сам остался при нескольких копейках.

- Тут бы должна быть крышка или пробка! - сказал он вдруг. - Куда вы ее дели?

- Нет, сударь, в этом вы ошибаетесь! Уверяю вас, у горшков такого образца никогда не бывает крышек. Никогда!

- Вы так думаете, да? - сказал Гораций. - Ну, а я лучше знаю. Впрочем, все равно, - прибавил он, вспомнив, что печать осталась у Факраша. - Я возьму ее, как есть, завертывать не беспокойтесь. Я спешу.

Было почти темно, когда он вернулся домой, где джинн дрожал от бешенства и страха.

- Нет тебе привета! - крикнул он. - Лживая ты собака! Промедли ты еще хоть минуту, я бы наслал на тебя какое-нибудь бедствие.

- Ну, теперь можете не трудиться, - отозвался Вентимор. - Вот ваша бутыль и полезайте в нее когда угодно.

- А печать! - взвизгнул джинн. - Что сделал ты с печатью, которая была на сосуде?

- Да ведь она у вас, конечно, - сказал Гораций. - Лежит у вас в кармане.

- Ах ты, сын гнусных предков! - завыл Факраш, потрясая своими широкими одеждами. - Как она попадет ко мне? Это новая хитрость, чтобы погубить меня.

- Не болтайте вздора! - огрызнулся Гораций. - Вчера вы заставили профессора отдать ее вам. Сами где-нибудь потеряли. Да уж ладно! Достану где-нибудь большую пробку или втулку и выйдет все то же. А сургуча у меня сколько угодно.

- Не хочу иной печати, кроме Сулеймановой, - провозгласил джинн. - Ибо никакая иная не даст мне безопасности. Поистине полагаю, что этот проклятый мудрец, твой приятель, ухитрился как-нибудь опять вернуть ее в свои руки. Пойду сейчас в его жилище и прикажу отдать ее.

- Не стоит, - сказал Гораций, чувствуя себя весьма скверно, так как было ясно, что гораздо проще выпустить джинна из бутыли, чем запрятать его назад. - Он совершенно неспособен вернуть ее. И если вы к нему явитесь, то только устроите скандал и привлечете внимание Прессы, чего вам, кажется, следует избегать.

- Я облекусь в одеяние смертного, в то самое, в котором уже являлся, - сказал Факраш, и при этих словах его одежда превратилась во фрачную пару. - В таком виде я не привлеку внимания.

- Постойте минутку! - сказал Гораций. - Что это за шишка у вас в кармане?

- Поистине… - проговорил джинн, с глуповатым, хотя облегченным видом, вытаскивая указанный предмет… - поистине, это - печать!

- Вы так спешите думать дурно обо всех, вот видите! - сказал Гораций. - Постарайтесь теперь, сидя в затворе, иметь лучшее мнение о человеческой природе.

- Да погибнет весь род века сего! - вскричал Факраш, вновь оказываясь в зеленом бурнусе и в чалме. - Теперь я не возлагаю надежды на род людской и покарал бы его, не будь Лорд-мэр (с которым да будет мир!) могущественнее меня. Поэтому, пока еще есть время, возьми пробку и клянись, что когда я войду в сосуд, ты запечатаешь его, как он был, и утопишь в пучине водной, куда не досягнет ничей взор.

- С величайшим удовольствием, - сказал Гораций, - только уж и вы исполните свой долг по условию. Потрудитесь покрыть забвением вас самих и медную бутыль в умах всех человеческих существ, какие сталкивались с вами или с нею.

- Не так, - возразил джинн, - ибо тогда ты забыл бы свое обещание.

- Ах, отлично! В таком случае исключите меня, - сказал Гораций. - Разве возможно заставить меня забыть вас!

Факраш провел правой рукой вокруг себя полукруг.

- Это исполнено, - сказал он. - Всякое воспоминание обо мне и том сосуде изглажено теперь из памяти людей, кроме тебя.

- А как же мой заказчик?! - сказал Гораций, - Ведь мне нельзя его терять, понимаете?

- Он вернется к тебе, - сказал джинн, дрожа от нетерпения. - Теперь делай свое.

Гораций торжествовал. Пришел к концу этот долгий и отчаянный поединок с этим странным существом, столь хитрым и ребячливым, столь доверчивым и подозрительным, столь благодушным и злобным. Не раз он терял надежду на победу, но, наконец, достиг ее. Через одну или две минуты этот грозный джинн будет крепко закупорен в бутыли и навек лишится возможности вмешиваться в его жизнь и мучить.

Однако в самый момент торжества у Вентимора проснулась совесть, хотя подобные колебания можно бы назвать достойными Дон-Кихота. Он не мог подавить некоторой жалости к этому старику, который конвульсивно подергивался, готовый вернуться в свою тюрьму, чтобы избежать воображаемых бедствий. За последний час Факраш заметно постарел, теперь ему можно было дать, пожалуй, более, чем его три тысячи с лишком лет. Правда, за последнее время он отравлял Горацию жизнь, но, по крайней мере, сначала его намерения были добрыми. Хотя его признательность выразилась в уродливой форме, однако она показывала в нем склонность к великодушию. Несомненно, не каждый джинн постарался бы осыпать его многочисленными почестями, миллионами и всякими благами за услугу, за которую большинство смертных отблагодарило бы присылкою пары птичек и приглашением на вечер.

А он, Гораций, что делал с ним? Он совершал то, что в глубине души признавал низостью: пользовался неосведомленностью джинна о современной жизни, чтобы убедить его вернуться в тюрьму! Почему не дать ему прожить на свободе краткий остаток его дней (ведь он едва ли протянул бы более столетия или двух)? Теперь Факрашу дан урок: вряд ли он захотел бы опять вмешаться в людские дела, он мог бы пробраться в Чертог Облачной Горы и кончить там жизнь, мирно наслаждаясь обществом тех из джиннов, какие не рассажены по бутылям.

Таким образом, повинуясь доброму побуждению, вопреки собственной выгоде, Гораций попытался отговорить джинна, который уже порхал в воздухе над горлышком бутыли, в вихре крутящихся одежд, напоминая толстую старую пчелу, которая напрасно старается попасть в отверстие улья.

- Г. Факраш! - воскликнул он. - Прежде, чем идти далее, послушайте меня. Ведь вам вовсе нет необходимости возвращаться в бутыль. Если вы только повремените немножко…

Но джинн, который уже раздулся до исполинских размеров и очертания которого лишь смутно виднелись в клубах черного дыма, его окутавшего, ответил ему грозным голосом из своего дымового столба:

- Ты еще хочешь заставить меня медлить? Умолкни и будь готов исполнить твое предприятие.

- Но послушайте, - настаивал Гораций. - Я бы признал бы себя скотиной, если бы закупорил вас, не сказав…

Крутящийся и ревущий столб, видом подобный воронке, быстро всасывался в сосуд, над горлышком которого, наконец, осталась лишь полупрозрачная голова с выражением крайнего бешенства на лице.

- Не медлить ли мне, - кричал джинн, - до пришествия Лорда-мэра с его мамелюками, когда уже минует час безопасности? Клянусь головой моей, если ты пропустишь еще минуту, я лишу тебя твоего доверия! Я снова выйду из сосуда и покараю ужаснейшими и неслыханнейшими казнями тебя, твоих ближних и всех, живущих в этом проклятом городе!

С этими словами голова провалилась в бутыль с громким звуком, похожим на удар грома. Гораций не колебался более: сам джинн положил конец его сомнениям. Ясно, что подвергать опасности Сильвию с родителями, не говоря уже обо всем Лондоне, из сострадания к упрямому и вредоносному старому черту, значило бы слишком далеко зайти в области чувства.

Поэтому он кинулся к бутыли и прикрыл металлическою крышкою ее горло, которое было так горячо, что обожгло ему пальцы, затем, схватив каминные щипцы, он до тех пор колотил по крышке, пока она не пришлась на свою зарубку и закрылась так плотно, как только мог пожелать сам Сулейман.

Потом он запихал флягу в саквояж, прибавив для веса несколько кусков угля, и потащился с ним к ближайшей пароходной пристани, где на последние копейки купил билет.