Новичок в Антарктиде - Санин Владимир Маркович - Страница 41

В эти дни произошло событие, вызвавшее на станции всеобщий энтузиазм: Арнаутов решил остаться на год! В последнее время он мучительно колебался, вспоминая своего трехлетнего Вовочку и красавицу жену Олечку, день рождения которой мы отмечали всем коллективом, но капля долбит камень, и Гену уговорили. Сидоров срочно связался по радио с Гербовичем, получил «добро», и Гена вместе с добровольными помощниками сел писать заявление на имя своего академика. У меня сохранился первый вариант этого документа, отразивший легкомысленное настроение помощников:

«В связи с тем, что коллектив Востока не может обойтись без моих дежурств по камбузу, а также учитывая необходимость обыграть Ельсиновского в настольный теннис, считаю целесообразным оставить меня на зимовку. Кроме того, прошу установить в актовом зале института мой мраморный бюст. Целую. Арнаутов».

Гена разогнал помощников, написал заявление, отправил его и стал с волнением ждать ответа.

Увы, отказал академик, к общему сожалению восточников. Каких-то фондов, что ли, не хватило…

В последний день я нанёс ещё два визита. Утром магнитолог Владимир Николаевич Баранов, выполняя своё обещание, повёл меня в святая святых станции — магнитный павильон. Мы спустились в глубь Антарктиды по шестнадцати ступеням и оказались в тоннеле длиной в несколько десятков метров. Передвигаться по нему можно было лишь в полусогнутом состоянии, а длиннющий Баранов — тот вообще выполнял цирковой номер, изгибая до мыслимых пределов позвоночник.

— Не до удобств, — говорил магнитолог, — можете себе представить, сколько труда и так поглотил этот храм. Пилили снег вручную и вытаскивали его бадьями!

По обеим сторонам тоннеля четыре крохотные каморки с установленными там приборами. В этом царстве вечного холода нет ни одного железного предмета, только медь и латунь.

— Вот здесь и выдаёт свои тайны геомагнитный полюс Земли. Не путать с магнитным полюсом! Тот находится в районе французской станции Дюмон-Дюрвиля и… дрейфует со скоростью около одного километра в год. Нам же повезло — наш полюс теоретический и посему остаётся на месте.

Я полюбовался хитроумными приборами, пошарил глазами в поисках магнитных линий, которые где-то здесь должны перекрещиваться, но не обнаружил их, а спросить постеснялся: чего доброго, ещё за невежду примут.

Научное значение магнитного павильона на Востоке огромное. Получаемые здесь данные о магнитном поле Земли уникальны, они в значительной степени облегчили и советским и зарубежным учёным понимание ряда процессов. Каких именно — не имею ни малейшего представления. Ведущие специалисты антарктической экспедиции не раз пытались втолковать мне сущность магнитного поля, но почему-то приходили в ярость, когда после их получасовой лекции я спрашивал, за какие команды они болеют. Вообще я заметил, что некоторые весьма даже уважаемые научные деятели развиты как-то односторонне. Фарадей, Эйнштейн, Планк, Курчатов — этих они знают назубок, а спросите их, кто такие Лев Яшин или Всеволод Бобров, изобразят из себя вопросительный знак.

В радиорубку я зашёл в тот момент, когда радист, он же по совместительству почтмейстер Востока Гера Флоридов, вываливал из мешка на стол груду писем.

— Родные? Поклонницы? Деловая почта? — поинтересовался я.

— Филателисты… — горестно вздохнул Гера. — На неделю обеспечили работой…

Сотни писем со всех континентов! Часа два я просидел над ними, умилялся, возмущался, смеялся и плакал. Ну и корреспонденция! На что только не шли филателисты, чтобы заполучить в свои коллекции штемпель станции Восток! Как засвидетельствовал Гера, письма делятся на четыре группы.

Умоляющие: «Я очень надеюсь, очень, очень, что вы не откажете мне, при всей вашей колоссальной занятости, поставить свою печать на мой конверт. Я так буду вам благодарна! Дженни Харрис, Бирмингем, Великобритания». Удовлетворено.

Чрезмерно требовательные: «По получении сего прошу выслать два конверта антарктической экспедиции со штемпелем станции Восток. Штемпели надлежит ставить…» (даётся указание, как и в каком углу конверта синьор А. Родригес из Каракаса желает видеть печать). Отклонено — фирменные конверты весьма дефицитны.

Трогательно-наивные: «К Вам, продолжателям дела Беллинсгаузена и Лазарева, выдающимся героям Антарктиды, обитателям полюса холода, обращаются юные филателисты города Куйбышева! Просим не отказать в нашей просьбе и поставить печати на прилагаемые марки. Миша, Таня, Капа, Витя». Удовлетворено.

Уважительные: «Милостивый государь, так как я коллекция Антарктида почтовый штемпель я спрашивать Вы послать меня почтовый штемпель базис Восток. Благодарить вы преданный Вам успех ваш экспедиция. Баккер, Голландия». Удовлетворено.

Удивительное это племя — филателисты!

Монолог Василия Сидорова

Больше месяца прожил я на Востоке, но такого исключительно тёплого, дружеского вечера не припомню. И сама обстановка была праздничная — мы отмечали 150-летие открытия Антарктиды русскими моряками. И дела на станции шли хорошо, и — это, наверное, самое главное — ребята притёрлись друг к другу: группа ещё недавно малознакомых людей превратилась в коллектив. В этот вечер все словно оттаяли. Произошёл тот долгожданный переход из количества в качество, когда оказавшиеся под одной крышей самые разные люди стали друзьями.

До двух часов ночи мы не расходились — настолько велика оказалась потребность в дружеском общении. Сейчас мне уже трудно воссоздать картину всего вечера, но помню, что толчок заключительной и самой интересной части разговора был дан размышлениями об акклиматизации. Ещё конкретнее — речь зашла о моем срыве.

Хотя за прошедший месяц я, как и большинство ребят, сбросил пять-шесть килограммов, но на самочувствие не жаловался — организм перестроился. Дыхание по-прежнему было затруднено, донимала и сухость воздуха, но сон наладился, появилась работоспособность — словом, грех жаловаться. И вот, забыв про наставления бывалых восточников и потеряв бдительность, я слишком энергично (для себя) поработал пилой на заготовке снега, и все началось сначала. Сорвался.

— Ну, в этом-то эпизоде ничего загадочного нет, а вообще законы акклиматизации пока ещё непостижимы, — размышлял Сидоров. — В Восьмую экспедицию произошёл такой случай. Прилетел ионосферист, опытный полярник, уже дважды зимовавший на Востоке. Все шло нормально, и вдруг начал синеть и таять на глазах, а через несколько дней слёг. Страшно переживал, но делать нечего: пришлось отправить в Мирный. Прибыл ему на смену дублёр, высокий крепкий парень, кровь с молоком — и через неделю свалился. Врач настоял на немедленной эвакуации, и в качестве ионосфериста из Мирного прилетел начальник геофизического отряда. На двенадцатый день он так исхудал, что мы просто были в панике — как бы не произошёл трагический исход. Пришлось и этого дублёра эвакуировать…

— Фактически получалось так: сколько живёшь на Востоке, столько и акклиматизируешься, — подтвердил Зырянов. — Зато уедешь и никогда не забудешь ни трудностей этой жизни, ни друзей, которых здесь приобрёл.

— Говорят, что Антарктида — безмикробный континент, — улыбнулся Борис Сергеев. — А «вирус Востока»? Запиши, доктор, в свой отчёт, что восточники поголовно заражены «вирусом дружбы». Наш Восток «трижды полюс» — если учесть ещё и полюс дружбы!

И в этот момент произошло удивительное явление. Слова вроде были произнесены высокие и торжественные, приличествующие скорее собранию, чем обычному разговору, но никому от этого не стало неловко. Наверное, задели они какие-то струны в душе каждого, и так задели, что ребята с неожиданной для них самих откровенностью заговорили вдруг о самом сокровенном: как трепетали от страха при мысли, что не выдержат предъявляемых Востоком требований, о том, как они присматривались друг к другу и теперь счастливы, что стали членами одной семьи, о своей жизни, жёнах, невестах, детях… Это был разговор, в котором раскрывались души, по-хорошему интимный и чистый в самом высоком значении этого слова.