Стожары - Мусатов Алексей Иванович - Страница 37

На второй половине клетки хворостинок уже не было, но и там пшеница была прямая, сильная, словно никогда Санькины колени не приминали ее к земле.

— Вы что, поднимали ее или нет? — вполголоса спросил Санька.

— Немножко поднимали, а потом бросили, — сказал Федя.

— А почему же она вся выпрямилась?

— За это твоего отца благодарить нужно.

— Тятьку? — Санька ничего не понимал.

— Его… Такой уж он сорт вырастил. — И Федя рассказал: — Отвезли тебя в больницу, а мы — на участок. Колышков наготовили, Тимка с Ваней Строкиным нам бечевок наплели из лыка. Начали мы каждый примятый стебелек поднимать да к хворостинке привязывать. Поднимем, подкормочку сделаем, польем. А стебельков этих знаешь сколько! Одну тысячу подняли, другую, третью, а им конца-краю нет. Поясницы у всех онемели. Семушкин — так тот заболел даже. Тебя мы честили — поди, каждую минуту икалось. А на третье утро выходим на участок и видим: пшеница сама начала выпрямляться. Дедушка с учителем обрадовались и говорят нам: «Не надо теперь никаких хворостинок, это неполегающая пшеница. Сама встанет». И правда, на пятый день вся она и поднялась.

— А знаешь, как мы ее назвали? — спросила Маша.

— «Неполегающая»?

— Нет.

— «Стожаровка»?

— Опять не угадал. «Коншаковка»!

— «Коншаковка»?! — вздрогнул Санька.

— Теперь твоего отца люди никогда не забудут, — тихо сказал Федя.

Санька низко склонился над посевами. Он вдыхал запах влажной земли, стеблей пшеницы, у него щемило сердце, и хорошие, благодарные слова к товарищам роились в его голове. Но Санька не умел говорить таких слов. Он только вытащил из кармана горсть орехов и принялся оделять всех по очереди:

— Берите, берите, у нас дома много.

— Дед Захар идет! — подбежал вдруг Семушкин. — Как с Санькой-то быть?

— Он с нами работать будет, — ответила Маша. — Так дедушке и скажем… Правильно, ребята?

— Правильно-то правильно, — неопределенно протянул Семушкин, — только он ведь такой, дед Захар… кто его знает…

Невдалеке мелькнула белая дедова рубаха.

— Я ему потом покажусь… — Санька подался за куст.

Но было уже поздно. Дед Захар подошел к ребятам, потянул носом:

— Чую, каким духом пахнет, чую. Ну-ка, гроза плодов и злаков, выходи на свет божий, держи ответ!

Санька вышел из-за куста и неловко одернул гимнастерку.

Маша бросилась к деду Захару, повисла у него на руке:

— Дедушка, голубчик! Мы же вам про все сказывали… Не стращайте вы Саньку!

— Цыц вы, заступники! — отмахнулся старик. — Раз парень с быком в единоборство пошел, такого не застращаешь. А вот спросить — я его спрошу… Иди-ка ближе, Александр… — Захар пошевелил мохнатыми бровями, проницательно оглядел мальчика. — По какую такую ты рыбку с сапожными колодками собрался? Ась?

Санька молчал.

— Та-ак… Крыть нечем. Из деревни, значит, в сторону вильнул, на другую стежку задумал переметнуться. Тут батька твой каждую делянку выхаживал, потом поливал, артель нашу на крепкие ноги ставил, а тебе не по сердцу все… Ну, скажем, ты уйдешь, Степа, потом Алешка, Маша… А кто пожилым да старым на замену встанет? Кто за плугом ходить будет, хлеб растить, землю ублажать? Земля — она ведь не каждого примет, ей радеющие люди нужны, заботники, мастера первой руки… — Захар прикрыл ладонью глаза, посмотрел на небо. — Ты вот гляди, примечай. Вон тучка над бором зароилась. Тебе оно невдомек, а я слышу — дождиком от нее тянет. Спорым, мелким. Такой дождь дороже золота, он все богатство наше растит. А вон пшеничка колос нагуливает, лен-долгунец на высоту тянется, овсы в трубку пошли. Тут немец, чугунная его башка, повытоптал все, запоганил, а мы через два года столько доброго повыращивали! А подожди, солдаты к домам вернутся — не такая благодать будет. Чудо у нас земля какая! Уважительный человек от нее нипочем не оторвется.

Санька смотрел себе под ноги.

— Про пшеницу я тебе слова не говорю, — продолжал Захар. — Пока ты в больнице был, ребята грешок твой покрыли. Да и пшеничка свое показала, спасибо Егору Платонычу. — Он достал из-за пазухи грушу, протянул Саньке: — Отведай вот… За мир, так сказать, да согласие!

Санька бережно взял грушу и сунул ее в карман:

— Спасибо, Захар Митрич!

— Ты при мне кушай, при мне! А семечки верни. Да не проглоти ненароком какое, зубом не повреди.

— Не спорь с ним, — шепнула Маша. — Он всех так угощает.

Санька быстро съел грушу и ссыпал коричневые скользкие семечки деду Захару на ладонь.

— Ну как?

— Вкусная!

— То-то! — довольно сказал Захар. — Теперь буду ждать, когда ты меня такими же угостишь.

Потом дед вспомнил, что его ждут дела, и ушел. Федя с Машей повели Саньку по участку, объясняя, где у них какой сорт посеян, чем он знаменит, откуда получены семена. Санька слушал молча, внимательно. Остановился у клетки с горохом, густо обсыпанным кривыми пузатыми стручками, под зеленой кожицей которых угадывались крупные горошины.

— Сорт «отрадный», — пояснил Федя. — В локтевском колхозе выпросили, у бригадира. Очень высокоурожайный и засухоустойчивый.

— Сладкий-пресладкий! Попробуй! — шепнула Маша.

— Конечно, сорви, — разрешил Федя. — Один стручок — это можно.

— Раз опытный, зачем же… — отказался Санька.

Глава 33. МЕЧТА-ДУМА

На участке показался Андрей Иваныч.

Ребята побежали ему навстречу.

— А, Саня! — заметил его учитель. — Вернулся? Как чувствуешь себя?

— Совсем здоров, Андрей Иваныч.

— Вот и ладно. Сейчас болеть не время. Я как раз добрые новости из района привез. Где там Захар Митрич? Позовите его, ребята!

Но старик и без того спешил к учителю.

Андрей Иваныч протянул ему газету:

— Читайте, Захар Митрич, что о Стожарах пишут.

Санька заглянул деду через плечо.

Районная газета «Ленинский путь» горячо поддерживала патриотическое начинание колхоза в Стожарах — поднять Старую Пустошь и расширить посевную площадь. Она призывала другие колхозы подхватить почин стожаровцев, чтобы дать стране больше хлеба. На страницах газеты подробно было рассказано о бригаде Катерины Коншаковой, которая уже делом доказывает, какие богатые хлеба можно вырастить на заброшенной земле.

— В запевалы, значит, выходим, — повеселел Захар. — Весь район всколыхнули.

— И еще порадую, Захар Митрич, — сказал учитель: — я там, в районе, «коншаковку» нашу показывал. Заинтересовались люди. Судя по всему, придется этот сорт не только для себя размножать, а для всего района.

— Давно бы Стожарам так жить! — Захар покосился на ребят, потом на грядку с клубникой: — Чего ж ягоды не собираете? Переспеют. Вы бы ее того… Да и Андрея Иваныча угостить не грех.

— Пойду Катерине Васильевне новость сообщу, — сказал учитель и позвал с собой Саньку.

Они направились в поле.

Андрей Иваныч задумчиво смотрел по сторонам, потом остановился:

— Смотри вперед, Саня, — вон туда, где Старая Пустошь. Представь, что там будет через несколько лет, Хлеба стеною стоят, высокие, густые и с таким удивительным колосом, что все, кто ни проходит мимо, останавливаются и спрашивают: «Что это за пшеница такая диковинная?» — «А это «коншаковка», — отвечают людям и рассказывают, как и откуда появилась на земле эта пшеница. Смекаешь, Саня?

— Смекаю, Андрей Иваныч, — прошептал мальчик.

— А теперь сюда посмотри. — Учитель показал на деревню с ее разномастными избами, крытыми дранью и соломой, на приземистые землянки, обложенные дерном. — Здесь наши Стожары раскинулись. Новые дома с широкими окнами, электрический свет повсюду, сады кругом, тротуары на улицах. Вон там на пригорке свой клуб, театр, там почта, радиоузел. И живет в этом новом селе Александр Коншаков, мастер высоких урожаев, бригадир или агротехник… как ему будет угодно. Бороды у него еще нет, но человек он в селе уважаемый, старики с ним за руку здороваются, из города к нему ученые приезжают, по радио о его работе по всей стране рассказывают.