Стожары - Мусатов Алексей Иванович - Страница 36

— Все одни, все сами… сироту вы горемычные…

— Мы не сироты! — обиделась Феня. — У нас и тятька есть и мамка!

Евдокия погладила Феню по волосам, покачала головой, потом отозвала Саньку в сени и шепнула:

— Ты поскорей поправляйся. Рыбка, она ждать не будет. Говорила я с мачехой — она тебя не держит, иди теперь хоть на все четыре стороны.

— Говорила? — оторопел Санька.

Так, значит, мать знает о его сборах и не хочет его останавливать.

Но эта новость не принесла Саньке облегчения.

— «Бедные, горемычные»! — передразнила Феня Евдокию, когда та наконец ушла. — Какие мы горемычные! Вон у Тимки родная мать, а спуску не дает. А меня мамка только один раз за уши подергала, когда я в сметану пальцем залезла. И то не больно. А тебя и совсем никогда не дергает.

Феня вдруг разжала ладонь и положила на стол липкую конфету:

— Вот! Не нужно мне. Пусть мухи лижут. — И она печально посмотрела на брата. — И что это с мамкой нашей стало? Как неживая ходит. И по ночам не спит.

— Из-за тятьки, поди, все?

— Из-за тятьки, само собой. И через тебя еще.

— Через меня?

— Знаешь, как она расстроилась, когда мешок твой разбирала! А там и белье, и полотенце, и колодки сапожные… Ты от нас уйти хотел? Да?

— Куда уйти?! Мы с Петькой рыбу ловить собирались. — Санька низко наклонился над скатертью, словно впервые заметил, какие интересные на ней цветы и узоры.

— С колодками-то за рыбой! — вздохнула Феня. — Так не бывает. Мамка сразу догадалась, что ты задумал. «Ни в грош он меня не ставит, — это мамка про тебя так говорила, — только слава, что под одной крышей живем».

«Как это ни в грош?» — хотел было запальчиво вскрикнуть Санька, но Феня смотрела с такой укоризной, что он еще ниже склонился над столом.

— «И жизнь, говорит, ему наша неинтересная, — продолжала Феня. — И не поговорит никогда по-людски. Все швырком да броском». А знаешь, мамке одной как трудно! Вчера пришла с поля, села на порожек разуваться, да так и заснула. Уж мы ее будили с Никиткой, будили… — Феня вдруг прижалась к брату и горячо зашептала: — Ты просто глупый, Санька… совсем глупый… Она же, мамка наша, самая хорошая!

Пожалуй, впервые в жизни Санька не нашелся, что ответить сестренке. Он не фыркнул на нее, как обычно, не засмеялся, а только освободил руку и молча направился к двери. У порога остановился и, не глядя на сестренку, тихо спросил:

— Как там с пшеницей на участке у Векшина… не слыхала?

— Сказывала Маша… Они ее поднимать начали, а потом перестали.

— Почему?

— Дедушка, говорят, запретил.

«Так я и знал — засыплются!» — с досадой подумал Санька и вышел на улицу.

Утром прошел дождь, и вода стояла во всех ямках и выбоинах, будто земля продырявилась от старости, и в дырках виднелось голубое небо.

Мальчишки били по лужам длинными жердями, обдавая друг друга брызгами воды.

Стараясь не попасть им на глаза, Санька юркнул в огород и огляделся.

Погреб в дальнем углу огорода завалился, зарос высокими цветами иван-чая, молодыми березками; огородная изгородь покосилась, бурьян и крапива подступали к самым грядкам.

Санька достал косу и принялся за работу.

Крапива была высокая, старая, жилистая и, падая на землю, все старалась задеть Саньку своими злыми зубчатыми листьями. Но мальчику казалось, что в руках у него уже не коса, а дивный меч-кладенец, а крапива — полчище злых врагов и он бьется с ними не на жизнь, а на смерть.

Вскоре в огород заглянула Феня.

— Брось косу, брось! — закричала она, бегая вокруг брата. — Мамка что наказывала? Ты больной, тебе лежать надо!

Но Санька так широко и яростно размахивал косой, что подступиться к нему было невозможно.

— Запустили тут без меня, — ворчал он. — Не огород — лес дремучий.

Феня посуетилась, покричала, потом отыскала грабли и принялась сгребать крапиву в яму около изгороди.

Разделавшись с крапивой, Санька взялся за бурьян.

Неожиданно Феня оглянулась и заметила Федю и Машу. Перегнувшись через изгородь, они с таким видом смотрели в огород, словно видели там что-то необыкновенное.

Позади Маши стояла Долинка и жевала подол ее платья. Но девочка ничего не замечала.

— Косит, косит, — шепнула она Феде и полезла через изгородь.

Трухлявая перекладина не выдержала тяжести, переломилась, и Маша полетела в яму, набитую крапивой.

Феня прыснула в рукав. Маша мигом вскочила и, как ни сильно обожгла ее крапива, тоже рассмеялась. Потом подбежала к Саньке и схватила его за руку:

— Косишь? Да? И не болит ничего? Теперь все можно?

— Можно, — кивнул Санька, — хоть завтра на сенокос.

— Вот хорошо, Саня! А мы-то думали!.. Федя, да иди же сюда!.. Ну что вы, какие… А еще тореадоры! Ну, поздоровайтесь!

Мальчики встретились глазами, потом неловко шагнули навстречу друг другу и крепко, по-мужски, пожали руки.

Маша перевела дыхание:

— Ну вот, давно бы так!

Долинка, точно догадавшись, что между ребятами полный мир и согласие, скакнула в огород и, лихо взбрыкивая ногами, принялась бегать вокруг ребят. Не стояла на месте и Маша. Крапива давала себя знать. Девочка то пританцовывала, то, поджав, как журавль, одну ногу, другой старалась потереть обожженное крапивой колено.

— Голы ноги не казать! — засмеялся Санька. — А ты поплюй, где болит, или землей потри.

Потом все они присели под тополем, и Санька узнал от Маши, что нового произошло в деревне за эту неделю.

А нового было немало.

Андрея Иваныча назначают директором семилетки. Недавно они вместе с Татьяной Родионовной собирали на беседу всех ребят, которые оставили школу, и их матерей. Разговор был долгий. Почти все матери согласились, что детям нужно вновь садиться за парты. Сейчас Тимка Колечкин, Ваня Строкин и другие ребята уже ходят к учителям заниматься. Занимается и Федя.

Санька растерянно заморгал глазами: ребята возвращаются в школу. Вот это новость!

— Ты, Саня, хорошо шел по русскому языку, — шепнула Маша, — помог бы Феде, трудно ему очень.

— Какой я помощник… сам все перезабыл, — смутился Санька и попросил рассказывать дальше.

— Андрея Иваныча в колхозе членом правления избрали, — продолжала Маша. — На днях собрание было. О Старой Пустоши говорили. Твоя мать колхозникам какую-то тетрадочку читала — в ней много чего про Пустошь написано.

— Это тятькина тетрадь, я знаю, — сказал Санька. — И что решили?

— Решили всю Пустошь целиком поднять. Татьяна Родионовна с учителем в район поехали, с планом.

— Это да! Это по-стожаровски! — одобрительно сказал Санька. Ему очень хотелось спросить о пшенице на пятой клетке, но он не решался.

Вдруг Федя сам заговорил об этом:

— На пятую клетку поглядеть хочешь?

Санька нахмурился. Разве это по-дружески — напоминать о том, что хотелось бы забыть навсегда, как дурной сон?

Санька поднялся и взял косу. Нет, никогда ребята не простят ему гибели пшеницы. И взрослые не простят, и Андрей Иваныч…

— Почему ты молчишь? — допытывался Федя. — Я серьезно спрашиваю.

— А о чем говорить! Не удалось ведь поднять пшеницу…

— Да он же не знает ничего! — Маша всплеснула руками. — Как с луны свалился… — И она потянула его за собой: — Пойдем на участок скорее, сам все увидишь.

— А дед Векшин… он же меня…

Но Маша только махнула рукой и рассмеялась.

Глава 32. «КОНШАКОВКА»

На участке ребята шумной гурьбой окружили Саньку.

— Здоров, тореадор?

— Как боевое ранение?

— Поправился ты на казенных харчах…

— Подождите, ребята, дайте ему прежде с пшеницей поздороваться. — Маша растолкала мальчишек, подвела Саньку к пятой клетке. — Здравствуйте, колоски, здравствуйте, зернышки! Это вот Саня Коншаков. Скажите ему, что вы живы, здоровы.

В другое время Санька, может быть, и посмеялся бы над таким странным разговором, но сейчас он молча опустился перед посевами на корточки. Каждый смятый стебелек пшеницы был поднят с земли, расправлен и привязан лыком к тонкой хворостинке. Кое-где колоски увяли, сморщились. Но таких было немного. Большинство стебельков стояли бодро, крепко вцепившись в землю корешками.