Большой пожар - Санин Владимир Маркович - Страница 38

При всей своей влюблённости в театр актрисой Даша была посредственной и серьёзных драматических ролей не получала, но комедийные персонажи ей удавались.

И все же лучшую свою роль, далеко не комедийную, довелось Даше сыграть во время Большого Пожара.

Из мужчин, которые вечно вились вокруг неё, давая повод для тьмы сплетён, Даша заметно выделяла троих: Валерия Грушина, ассистента моего бывшего мужа, Костю Никишова, самого модного в городе закройщика ателье, и Борю Данилина, начинающего драматурга, которого нашёл в литобъединении и привёл в театр сам Новик. Однако выходить замуж Даша не торопилась.

Лучше других я знала Валерия, который часто бывал у нас дома. Он мне, в общем, нравился: мастер спорта по десятиборью, а победами не кичился; красив, пользуется успехом, но не дамский угодник; остроумен, но не насмешник. Честно говоря, пользуясь своей дружбой с Дашей, я сводничала, выставляя Валерия в выгодном свете. Да и смотрелась эта пара — все взгляды приковывала.

Костя Никишов — модельер, был настоящим мастером своего дела, с колоссальной дамской клиентурой, обеспечивающей ему блестящие заработки. Уважая Костю за высокое мастерство, я все же относилась к нему с прохладцей: слишком благополучен и избалован вниманием. Понимала, что и благополучие и внимание он заслужил своим талантом, но мужчины, лоснящиеся от постоянных удач, были мне не по душе, я уже давно научились критически смотреть и на своего Сергея, и на ему надобных баловней судьбы. Костя был совсем неглуп и

— важное преимущество перед соперниками! — свободен в расходах и щедр: ни Валерию, ни тем более школьному учителю Боре Костины заработки и не снились.

Хотя щуплый очкарик Борис на фоне Валерия и Кости казался гадким утёнком, такой знаток женских сердец, как Новик, полагал, что у его протеже есть шанс. Казалось бы, о каком шансе можно говорить, если Борис при виде Даши немеет и становится беззащитным? Можно, утверждал Новик, ибо, во-первых, беззащитность трогает женское сердце и побуждает покровительствовать, и, во-вторых, Боря фанатично предан театру, для которого и муках сочиняет свою вторую пьесу.

С этой пьесой у Бори были связаны большие надежды. В прошлом году Новик поставил его первую пьесу, которая принесла автору сплошные огорчения: мало того, что успеха она не имела, так в ней ещё не оказалось роли для Даши — непростительный для драматурга просчёт. Возмущённая Даша демонстративно третировала влюблённого, а когда несчастный взмолился: «Клянусь, Клюква, что в следующей пьесе…» — во всеуслышание его оборвала: «Для кого Клюква, а для тебя — Клюква Николаевна!» И только когда Борис, обмирая от страха, прочитал на труппе первый акт новой комедии, Даша милостиво разрешила вновь называть себя просто Клюквой — условно, предупредила она.

Во Дворце, где все друг друга знали, с весёлым оживлением следили за соперниками, каждый из которых посвоему завоёвывал Дашу: Валерий отображал её жизнь и деятельность на киноплёнке, Костя придумывал для неё модели и обшивал, а Боря сочинял пьесу, где Даше предназначалась главная женская роль. Остряки из фотостудии состряпали смешной фотомонтаж: Даша с ведром клюквы стояла у финиша и наблюдала за скачкой трех лошадей, иа морды которых были приклеены фото Валерия, Кости и Бори. Надпись вопрошала: «Кому достанется Клюква?»

Салон «Несмеяна», отвоевавший у Новика один из двух репетиционных залов, находился на девятом этаже, под киностудией. Если отвлечься от громкого и не очень удачного названия, то салон представлял собой большую комнату с пятью рабочими креслами вдоль стен, выгороженной кассой, столиком маникюрши да ещё каморкой уборщицы, занавешенной шторкой; для ожидающих очереди у дверей стояли несколько стульев; вешалки в салоне не было — раздевались внизу, в гардеробе.

Несмотря, однако, да весьма заурядное помещение, «Несмеяна» процветала благодаря своим мастерам, призёрам всевозможных конкурсов, и от клиенток не было отбоя.

В тот вечер судьба привела в «Несмеяну» и одну чрезвычайно важную даму, жену директора крупнейшего в городе универмага, которая каждую наделю причёсывалась у Даши. Когда-то рядовая продавщица, Клавдия Алексеевна, или просто Клавка, как её между собой называли девушки, превратилась в величественную матрону, с красивым холёным лицом и пустыми наглыми глазами выскочки. Чаевых она не давала ни копейки — расплачивалась телефонными звонками (сапожки, туфли и прочее женское счастье). Даша, со свойственным ей легкомыслием, с одной стороны, беззастенчиво пользовалась блатом и устраивала его подружкам, а с другой — чуть не в открытую презирала и высмеивала свою постоянную клиентку, напыщенную и глупую. Но — хозяйка дефицита! В каких только домах её не принимали — причём, вполне достойные с виду люди. Однажды, услышав от Даши, что я «все на свете знаю про Пушкина», Клавка и ко мне в музей заявилась — нахвататься верхушек и блеснуть в «светских гостиных»; с первых же слов я поняла, что о творчестве Пушкина она не имеет ни малейшего понятия, зато её крайне интересуют любовники его жены. Я очень люблю Наталью Николаевну, до нежности, и могу сгрубить, когда ко мне обращаются за подобного рода альковными сплетнями. Но сгрубить курице — не много чести, и я ей поведала по секрету, что наукой достоверно выявлен лишь один любовник Натальи Николаевны, государь-император Пётр III, которого за эту измену и свергла с престола ревнивая жеиа, будущая Екатерина II. Ссылаясь на источник, курица прокудахтала эту сенсацию по всему городу, стала всеобщим посмешищем и отныне при встречах со мной так отворачивала голову, что был слышен хруст шейных позвонков.

Много места этой особе я уделяю потому, что, во-первых, она доставила Даше массу неприятностей, и, во-вторых, именно её в своём знаменитом очерке «Человек в тельняшке» журналист изобразил «миловидной, но беспомощной женщиной», которую спас Чепурин (об этой истории я ещё расскажу). Отдадим Клавке должное: именно она первой пожаловалась, что в салопе запахло дымом

— единственное, что можно поставить ей в заслугу, потому что все всполошились, выключили на всякий случай электроприборы, и звонок Веты Юрочкиной не был для находившихся в «Несмеяне» столь неожиданно-ошеломляющим, как для многих других.

Память у Даши хорошая, она уверена, что сообщение Веты запомнила почти слово в слово: «Клюква, ты? Это я, Вета, у нас пожар! На лифте не спускайтесь, это очень опасно, и вообще лифтовые холлы горят… Ты слушай меня, оповещение не сработало, мне ещё миого нужно звонить! Ты сбегай и посмотри, если правая лестница не горит, то бегите вниз, а если горит, то собери, кого сможешь найти, в „Несмеяну“, там у вас вода в кранах! Щели в дверях забейте, ждите, пожарные уже прибывают!»

Мудрый Дед, когда я ему читала эти строки и разбирала с ним ситуацию и «Несмеяне», вдруг задумался и сказал «Про твою Клюкву я много слышал, на ней там в самом разе все замкнулось. Только охаешь и изумляешься ты зря, ничего такого уж исключительного там не случилось, не Клюква — так другая или другой бы нашёлся. Почему? А потому, что есть, Леля, закон: когда в пожар попадает группа людей, то есть не обязательно в пожар, а вообще — в опасность, то из этих людей вдруг сам собой появляется, как теперь говорят, лидер. Закон! Тут бывает такое, что умом никогда не предугадаешь. Помню, как сейчас, на Садовой, дом 24, от взрыва газа на кухне квартира запылала; гостей — как селёдок в бочке, а прихожая горит, не выйти. Знаешь, кто головы не потерял? Четырнадцатилетний мальчишка, и не хозяев сын, а из гостей. Посмотрел-посмотрел, как взрослые заметались, пригляделся, выломал забитую на зиму балконную дверь, окрутил вдвое и привязал к перилам бельевую верёвку… — словом, спас кучу народа. А в другой раз… Ладно, случаев тысячи, а закон один: как в стае вожак, так и у людей — лидер. Заранее, Леля, можно назначить кого угодно — начальника, заместителя, ответственного, но сколько я помню, лидером обычно становился не назначенный, а вытолкнутый наверх обстоятельствами — самый волевой, храбрый и гордый. Может, это и есть то самое чувство чести, о котором ты написала, по большому счёту оно встречается у одного человека из целой сотни…»