Колесница Гелиоса - Санин Евгений Георгиевич - Страница 74

— Да живет он вечно! — почтительно склонил голову Филагр. — Как он?

— По-прежнему в делах и тревогах! — вздохнул Протасий. — Но о тебе не забывает. Удивляется, что ты до сих пор не скопил денег, чтобы выкупиться… Вот — прислал в твое имение десяток рабов, отбери, каких сочтешь нужными, а остальных надсмотрщики отведут другим!

— Лучше бы он передал пару амфор вина… А рабынь нету? — с любопытством оглядел вереницу рабов Филагр.

— Увы! — развел руками евнух и внимательно посмотрел на одутловатое лицо управляющего. — Постараюсь привезти в следующий раз. А то ты тут вконец сопьешься!

— Смотри, а то те, что ты привез мне в прошлые месяцы, уже приелись! — предупредил перс и погасшим взглядом еще раз посмотрел на рабов. — Возьму у тебя вон того здоровяка, — показал он пальцем на Лада, — потом вон тех троих… Кузнеца нет?

— Есть!

— А то мой вчера сбежал от меня!

— От тебя?! — изумился Протасий.

— В Аид! — охотно объяснил Филагр, и оба управляющих расхохотались.

— Возьми еще вон того эллина — Афинея! — кивнул на Эвбулида Протасий. — Пусть послужит грамматиком у сына нашего господина… Кстати, как он?

— Публий? Чем могут заниматься дети во время каникул — играет в бабки, колотит рабов…

— Учится любовным утехам у молодых рабынь? — хихикнул, подмигивая, евнух.

— Этому он уже научился в твоем дворце! — усмехнулся Филагр. — На днях такое учинил в женской бане! Заставил всех рабынь…

— Расскажешь мне об этом вечером, за кружкой вина! — перебил перса Протасий. — Я люблю слушать о таких делах во всех подробностях, тем более они, уверен, позабавят нашего господина, такого мрачного в последнее время! А пока вели самого меня искупать твоим рабыням в баньке и дай работу своим новым рабам.

По знаку Филагра из ворот выскочили три рослых надсмотрщика с длинными бичами. Они отделили от вереницы рабов, на которых указал управляющий, и погнали их в имение.

Не доходя до ворот, один из надсмотрщиков коснулся концом рукояти бича пятерых невольников и повел их в сторону видневшегося вдали поля. Лада, Сосия и Эвбулида два надсмотрщика повели по ухоженной, посыпанной дробленым камнем дорожке.

У входа в дом их опять разделили: сколота и кузнеца надсмотрщики погнали дальше, Эвбулида потащила за собой выбежавшая из двери толстая рабыня со злым, хитрым, как показалось Эвбулиду, лицом.

«Ключница! — догадался грек, с трудом поспевая за быстрой не по возрасту женщиной. — И до чего же они похожи друг на друга во всех богатых домах: что в Афинах, что здесь…»

Не останавливаясь, ключница подвела Эвбулида к домашнему очагу, усадила на крошечную скамейку и, пошарив в сундуке, принялась сыпать ему на голову сушеные фиги и финики.

— О, великая Гестия, приобщи этого раба к нашему домашнему культу, сделай покупку господина полезной этому дому! — забормотала она.

— Я буду служить грамматиком у сына самого господина! — важно заметил Эвбулид.

Не слушая его, ключница пробормотала еще одну молитву и, явно надсмехаясь над новым рабом, сказала:

— Ты, миленький, будешь служить в этом доме там, где пожелает управляющий, мать Публия и я!

Удивившись тому, что ключница назвала первым не жену, купившего его господина, а перса, Эвбулид ворчливо посоветовал:

— Не бери на себя слишком много, женщина! Это мы еще посмотрим, кто окажется ближе к господину — я, грамматик, который сделает из его сына великого ученого или философа, или ты, только и умеющая, что ворочать ключами!

В запале Эвбулид забыл рассказы своих приятелей, что нет на свете более мстительных и умеющих плести интриги рабов, чем дорожащие высокой милостью господ ключницы. Иначе бы он заметил, как тревожно и вместе с тем злобно блеснули ее глаза, и непременно почувствовал бы опасность, идущую от ее, казалось бы, приветливого и вкрадчивого голоса, каким она вызвала привратника и велела отвести нового раба Афинея в комнату для рабов-мужчин.

В этой небольшой, душной комнатушке, с наваленным в углу тряпьем, ножницами, которыми обычно стригут овец, Эвбулиду отрезали пышные, волнистые волосы, чтобы он больше не был похож на свободных людей. Выдали вместо изорванного, окровавленного хитона короткий шерстяной, оставляющий открытым правую руку и часть груди, надели на голову шапочку из собачьей кожи.

— Будет холодно ночью — укроешься этим! — сказал привратник, бросая в угол на тряпье две сшитых бараньи шкуры. — Здесь будет твое место!

— Для грамматика сына госпожи можно было бы найти место и получше! — заметил Эвбулид.

— Какой там госпожи! Эвдема! — поправил его привратник и протянул ячменную лепешку и горсть дурно пахнущего чеснока. — На лучше, подкрепись!

— Это что — завтрак? — охотно надкусил лепешку Эвбулид, не притрагиваясь к чесноку, вызвавшему у него отвращение. — Или обед?!

— И ужин тоже! — грустно усмехнулся привратник. — Привыкай к такой жизни, эллин, — Ахей, Беот, или как там тебя?

— Афиней! — с набитым ртом пояснил Эвбулид.

— Во-во! И отдыхай, если, конечно, не попадешь на глаза этой старой карге-ключнице! Публий — бараньи рога ему в душу! — уехал на охоту в горы, так что сегодня можешь спать спокойно!

Весь остаток дня, мучаясь от голода, но так и не притронувшись к гнилому чесноку, Эвбулид пролежал на пахнущем немытыми человеческими телами тряпье в углу.

К вечеру в комнату потянулись домашние рабы — садовник, повар, водонос, знакомый уже ему старый привратник. От них, пока управляющий имением с Протасием наслаждались вином и пением молодых кифаристок, он узнал, что Публий — греческий перс с римским именем — незаконнорожденный сын Эвдема, что мать его, как и у брата нынешнего царя, — бывшая рабыня, со временем надоевшая Эвдему, в отличие от наложницы отца Аристоника, которую Эвмен — царь любил всю свою недолгую жизнь.

Запутавшись в том, кто от кого родился, кто кому надоел и у кого брат в нынешних правителях Пергама, Эвбулид понял только одно: больше всех наук пятнадцатилетний Публий любит уроки, которые дают ему юные и особенно зрелые рабыни, а высшую философию видит в том, как бы понаряднее разукрасить лица попавшихся ему под руку рабов.

В последнем новоявленный грамматик смог убедиться уже на следующее утро во время первого занятия с сыном Эвдема.

— Начнем с истории! — приветливо сказал он ворвавшемуся в увешанную коврами комнату чернявому юноше.

— Амура и Психеи? — уточнил, плюхаясь в высокое кресло и задирая ноги, Публий. — Это слишком обыденно! Давай лучше про гермофродита! Только не до того, как его увидела нимфа, а после, когда по ее просьбе боги слили их в одно двуполое существо. Вот бы и мне так, а то, понимаешь, надоело все! Одно и то же…

— Я вижу, ты неплохо разбираешься в жизни богов и героев, если знаешь даже такие малоизвестные истории, гм-м, не очень-то подходящие для твоего юного возраста. Поэтому давай лучше перейдем к истории Эллады — величайшей из всех государств мира. Я расскажу тебе о ее прекрасном и трагическом прошлом, — пообещал Эвбулид зевающему Публию, — о величественных статуях Фидия и справедливых законах Солона, о неповторимых шедеврах Праксителя и Тимомаха, моего далекого предка скульптора Эвбулида и Скопаса. Я расскажу тебе о знаменитой Марафонской битве, в которой эллины одержали решительную победу над персами…

— Над персами?! — гневно вскричал Публий. — Давай! Только я сейчас покажу тебе, кто победил в этой битве: твои предки или мои!

Публий принялся срывать со стен тяжелые серебряные и золотые блюда и швырять ими в голову едва успевавшего уклоняться Эвбулида.

— Ну, кто взял верх? А-а?!

Юноша потянулся к свисающим с пурпурного ковра махайре и римскому мечу.

Эвбулид, обращая все в шутку, поднял руки:

— Ты!

— Тогда — на колени! — скомандовал Публий.

Пожав плечами, Эвбулид улыбнулся и встал на колени.

— Проси пощады! — потребовал Публий.

— Пощади! — прижал ладони к груди Эвбулид.

— Не так! — закричал юноша. — Повторяй за мной: нет на земле силы…