Мёртвая зона (другой перевод) - Кинг Стивен - Страница 29

— Спасибо. — Испытав необычайную благодарность к этому человеку со странным акцентом и нелепой прической, Джонни захотел чем-то отблагодарить Вейзака. Он ощутил почти физическую потребность взять его за руку или просто коснуться ее.

Он взял Вейзака за руку — крупную, теплую, с глубокими линиями.

— Да? — сказал Вейзак. — Вы что-то хотели?

И вдруг вокруг Джонни все изменилось. Он и сам не понял как. Разве что Вейзак словно приблизился и оказался в лучах мягкого и чистого света. Каждая морщинка и родинка на его лице стали видны очень отчетливо, и все они что-то означали. Джонни начал понимать их.

— Мне нужен ваш бумажник, — проговорил он.

— Бумажник?..

Вейзак и Браун обменялись недоуменными взглядами.

— Там лежит фотография вашей матери, и она необходима мне, — пояснил Джонни. — Пожалуйста!

— Откуда вам это известно?

— Пожалуйста!

Вейзак взглянул на Джонни и вытащил бумажник — старый, пухлый и бесформенный.

— Откуда вы знаете, что я ношу фотографию матери? Она умерла, когда нацисты оккупировали Варшаву…

Джонни выхватил бумажник из рук Вейзака. Оба доктора изумленно наблюдали за ним. Джонни открыл бумажник и, не обращая внимания на пластиковые конвертики для фото, сразу залез в дальнее отделение и начал торопливо перебирать его содержимое: потрепанные визитные карточки, аннулированный чек и даже старое приглашение на какое-то политическое мероприятие. Наконец он извлек маленькую, закатанную в пластик фотографию. На ней была изображена молодая женщина в платке, скрывавшем волосы. Ее лицо светилось улыбкой, а сама она держала за руку маленького мальчика. Рядом стоял мужчина в форме польского военного.

Джонни зажал фотографию между ладонями и закрыл глаза… Сначала его окружила темнота, потом из нее показалась повозка… нет, не повозка, а катафалк. Катафалк, запряженный лошадьми. Фонари задрапированы черным крепом. Ну конечно, катафалк, потому что…

(Люди умирали сотнями, даже тысячами, не в силах остановить бронированную армаду вермахта: кавалеристы девятнадцатого века против танков и пулеметов. Взрывы, крики, кругом смерть. Лошадь со вспоротым животом и безумным взглядом закатывающихся глаз, опрокинутая пушка сзади, а они все равно идут вперед. Появляется Вейзак и, привстав на стременах, машет шашкой под проливным дождем начала осени 1939 года. За ним устремляются бойцы, с трудом хлюпая по грязи. Башенное орудие немецкого «тигра» поворачивается, ловит его в прицел и стреляет. Его разрывает пополам, и сабля выпадает из руки. Дорога ведет на Варшаву; по ней рыскал нацистский волк, рвавшийся в Европу.)

— Нужно прекратить это! — послышался издалека встревоженный голос Брауна. — Вы слишком возбуждены, Джонни.

— Он погрузился в транс, — сказал Вейзак.

Здесь жарко. Джонни обливался потом. Потому что…

(Город горит, тысячи людей спасаются бегством, грузовик петляет по мощенной булыжником улице, а в кузове сидят немецкие солдаты в касках. И молодая женщина больше не улыбается, а бежит в поисках спасения. Ребенка успели переправить в безопасное место; грузовик подпрыгивает на ухабе, задевает крылом женщину, отбрасывает на стеклянную витрину часового магазина, и все часы начинают бить. Потому что время… У женщины сломана нога.)

— Шесть часов, — глухо произнес Джонни. Его глаза закатились, так что видны только белки. — 2 сентября 1939 года, и все кукушки кукуют.

— Господи, да что же это такое? — прошептал Вейзак.

Бледная от страха медсестра испуганно жалась к энцефалографу. Все испытывают ужас, потому что в воздухе витает запах смерти. Он всегда витает в таких местах, потому что это…

(Больница. Запах эфира. В этой обители смерти повсюду слышны крики. Польши больше нет, Польша пала от молниеносного удара немецкой военной машины. На соседней койке мужчина просит пить, просит и просит. Она помнит, что мальчик в безопасности. Какой мальчик? Она не знает. Как ее зовут? Она не помнит. Она только помнит, что…)

— Мальчик в безопасности, — глухо произнес Джонни. — Ну да! Ну да!

— Надо прекратить это! — повторил Браун.

— И как это сделать? — Голос Вейзака срывался. — Все зашло слишком далеко…

Голоса стихают. Голоса затянуты облаками. Все затянуто облаками. Европа затянута облаками войны. Все затянуто облаками, вот только вершины гор…

(Швейцарии. Швейцария, и теперь ее фамилия Боренц. Ее зовут Иоганна Боренц, и она замужем за инженером или архитектором, в общем, за человеком, который строит мосты. Он работает в Швейцарии, и там есть козье молоко и козий сыр. И младенец. Господи, какие тяжелые роды! Этой Иоганне Боренц нужны лекарства, морфий, потому что болит бедро. То самое, сломанное в Варшаве. Оно зажило и долго не давало знать о себе, но теперь в нем снова дикая боль, и все из-за родов, из-за выходящего из утробы младенца. Одного младенца. Двух. Трех. Четырех. Они появляются не сразу, а на протяжении ряда лет, но все они…)

— Мои кровинушки, — нараспев протянул Джонни не своим, а каким-то женским голосом и запел что-то непонятное и бессвязное.

— Боже правый, да что… — начал Браун.

— Это польский! — вскричал Вейзак. Его глаза округлились, и он побелел как полотно. — Это — колыбельная, польская колыбельная! Боже милостивый, да что же это такое?!

Вейзак подался вперед, будто хотел оказаться рядом с Джонни и вместе с ним пронестись сквозь годы…

(Мост. Мост в Турции. Потом где-то в жаркой Юго-Восточной Азии. В Лаосе? Трудно сказать, но там мы потеряли человека по имени Ганс, потом мост в Виргинии, мост через реку Раппаханок, и еще один в Калифорнии. Мы подаем документы на гражданство и ходим на занятия в душную маленькую комнату на почте, где всегда пахнет клеем. Ноябрь 1963 года. Мы узнаем об убийстве Кеннеди в Далласе, и когда его маленький сын отдает честь у гроба отца, она вспоминает, что «мальчик в безопасности», и переживает заново пожарища, чувствуя запах гари и скорбь. Что за мальчик? Она грезит о нем, пытается понять, и голова раскалывается от боли. А потом мужчина — Хельмут Боренц — умирает, и она с детьми живет в Кармеле, штат Калифорния. Дом номер… номер… номер… Он не видит названия улицы — оно в мертвой зоне. Как гребная шлюпка, как столик на лужайке. Они все — в мертвой зоне. Как Варшава. Дети вырастают и разъезжаются. Один за другим они заканчивают учебу, и она присутствует на церемониях выпусков. А бедро продолжает болеть. Один из сыновей погибает во Вьетнаме. А с другими все в порядке. Есть даже строитель мостов. Ее зовут Иоганна Боренц, и ночами в одиночестве она по-прежнему изредка вспоминает, что «мальчик в безопасности».)

Джонни посмотрел на них, испытывая странное чувство. Необычный свет, падавший на Вейзака, исчез. Джонни снова стал самим собой и ощущал слабость и тошноту. Взглянув на фотографию, он протянул ее Вейзаку.

— Джонни? Как вы себя чувствуете? — спросил Браун.

— Я устал.

— Вы можете сказать, что с вами случилось?

Джонни перевел взгляд на Вейзака.

— Ваша мать жива.

— Нет, Джонни. Она умерла много лет назад. Во время войны.

— Ее сбил немецкий грузовик с солдатами и отбросил в витрину часового магазина, — продолжил Джонни. — Она очнулась в больнице, но ничего не помнила. Никаких документов у нее при себе не было. Она взяла имя Иоганна, а фамилии я не разобрал. Когда война закончилась, она перебралась в Швейцарию и вышла замуж за швейцарского… судя по всему, инженера. Он строил мосты, и его звали Гельмут Боренц. Поэтому после замужества она стала Иоганной Боренц.

Глаза медсестры расширились. Лицо доктора Брауна окаменело — то ли он считал, что Джонни их всех разыгрывает, то ли ему не нравилось, что тщательно разработанный график обследования срывался.

Притихший Вейзак был задумчив.

— У них с Гельмутом Боренцем родилось четверо детей, — рассказывал Джонни спокойным и безучастным тоном. — Работа вынуждала его разъезжать по всему миру. Он был в Турции, в Юго-Восточной Азии, думаю, в Лаосе или Камбодже. Потом приехал сюда. Сначала в Виргинию, затем еще в нескольких местах, которых я не узнал, и, наконец, осел в Калифорнии. Они с Иоганной приняли американское гражданство. Гельмут Боренц умер. Один из их сыновей — тоже. Другие живы, и с ними все в порядке. Но время от времени она вспоминает о вас, правда, в голову ей приходят только слова «мальчик в безопасности». Но имени вашего она не помнит. Может, считает, что все потеряно.