Лучшие повести и рассказы о любви в одном томе - Пушкин Александр Сергеевич - Страница 27

Его свежее, красивое лицо так мне было противно в эту минуту - и он глядел на меня так презрительно-игриво, что я не отвечал ему вовсе.

- Вы все сердитесь? - продолжал он. - Напрасно. Ведь не я вас назвал пажом, а пажи бывают преимущественно у королев. Но позвольте вам заметить, что вы худо исполняете свою обязанность.

- Как так?

- Пажи должны быть неотлучны при своих владычицах; пажи должны все знать, что они делают, они должны даже наблюдать за ними, - прибавил он, понизив голос, - днем и ночью.

- Что вы хотите сказать?

- Что я хочу сказать! Я, кажется, ясно выражаюсь. Днем - и ночью.

Днем еще так и сяк; днем ceeiro и людно; но ночью - тут как раз жди беды. Советую вам не спать по ночам и наблюдать, наблюдать из всех сил. Помните - в саду, ночью, у фонтана - вот где надо караулить. Вы мне спасибо скажете

Малевский засмеялся и повернулся ко мне спиной Он, вероятно, не придавал особенного значенья тому, что сказал мне; он имел репутацию отличного мистификатора и ела пился своим умением дурачить людей на маскарадах, чему весьма способствовала та почти бессознательная лживость, которою было проникнуто все его существо... Он хотел только подразнить меня; но каждое его слово протекло ядом по всем моим жилам Кровь бросилась мне в голову. "А! вот что! - сказал я самому себе, - добро! Стало быть, мои вчерашние предчувствия были справедливы! Ста ло быть, меня недаром тянуло в сад! Так не бывать же этому!" - воскликнул я громко и ударил кулаком себя в грудь, хотя я, собственно, и не знал - чему не бывать. "Сам ли Малевский пожалует в сад, - думал я (он, может быть, проболтался: на это дерзости у него станет), - другой ли кто (ограда нашего сада была очень низка, и никакого труда не стоило перелезть через нее), - но только несдобровать тому, кто мне попадется! Никому не советую встречаться со мною! Я докажу всему свету и ей, изменнице (я так-таки и назвал ее изменницей), что я умею мстить!"

Я вернулся к себе в комнату, достал из письменного стола недавно купленный английский ножяк, пощупал острие лезвия и, нахмурив брови, с холодной и сосредоточенной решительностью сунул его себе в карман, точно мне такие дела делать было не в диво и не впервой. Сердце во мне злобно приподнялось и окаменело; я до самой ночи не раздвинул бровей и не разжал губ и то и дело похаживал взад и вперед, стискивая рукою в кармане разогревшийся нож и заранее приготовляясь к чему-то страшному. Эти новые, небывалые ощущения до того занимали и даже веселили меня, что собственно о Зинаиде я мало думал. Мне всё мерещились: Алеко, молодой цыган - "Куда, красавец молодой? - Лежи...", а потом: "Ты весь обрызган кровью!.. О, что ты сделал?.." - "Ничего!" С какой жестокой улыбкой я повторил это: ничего! Отца не было дома; но матушка, которая с некоторого времени находилась в состоянии почти постоянного глухого раздражения, обратила внимание на мой фатальный вид и сказала мне за ужином: "Чего ты дуешься, как мышь на крупу?" Я только снисходительно усмехнулся ей в ответ и подумал: "Если б они знали!" Пробило одиннадцать часов; я ушел к себе, но не раздевался, я выжидал полночи; наконец пробила и она. "Пора!" - шепнул я сквозь зубы и, застегнувшись доверху, засучив даже рукава, отправился в сад.

Я уже заранее выбрал себе место, где караулить. На конце сада, там, где забор, разделявший наши и засекинские владения, упирался в общую стену, росла одинокая ель. Стоя под ее низкими, густыми ветвями, я мог хорошо видеть, насколько позволяла ночная темнота, что происходило вокруг; тут же вилась дорожка, которая мне всегда казалась таинственной: она змеей проползала под забором, носившим в этом месте следы перелезавших ног, и вела к круглой беседке из сплошных акаций. Я добрался до ели, прислонился к ее стволу и начал караулить.

Ночь стояла такая же тихая, как и накануне; но на небе было меньше туч - и очертанья кустов, даже высоких цветов, яснее виднелись. Первые мгновенья ожидания были томительны, почти страшны. Я на все решился, я только соображал: как мне поступить? Загреметь ли: "Куда идешь? Стой! сознайся - или смерть!" - или просто поразить... Каждый звук, каждый шорох и шелест казался мне значительным, необычайным... Я готовился .. Я наклонился вперед... Но прошло полчаса, прошел час; кровь моя утихала, холодела; сознание, что я напрасно все это делаю, что я даже несколько смешон, что Малевский подшутил надо мною, - начало прокрадываться мне в душу. Я покинул мою засаду и обошел весь сад. Как нарочно, нигде не было слышно малейшего шума; все покоилось; даже собака наша спала, свернувшись в клубочек у калитки. Я взобрался на развалину оранжереи, увидел пред собою далекое поле, вспомнил встречу с Зинаидой и задумался...

Я вздрогнул... Мне почудился скрип отворявшейся двери, потом легкий треск переломанного сучка. Я в два прыжка спустился с развалины - и замер на месте. Быстрые, легкие, но осторожные шаги явственно раздавались в саду. Они приближались ко мне. "Вот он... Вот он, наконец!" - промчалось у меня по сердцу. Я судорожно выдернул нож из кармана, судорожно раскрыл его какие-то красные искры закрутились у меня в глазах, от страха и злости на голове зашевелились волосы... Шаги направлялись прямо на меня - я сгибался, я тянулся им навстречу... Показался человек... боже мой! этр был мой отец!

Я тотчас узнал его, хотя он весь закутался в темный плащ и шляпу надвинул на лицо. На цыпочках прошел он мимо. Он не. заметил меня, хотя меня ничто не скрывало, но я так скорчился и съежился, что, кажется, сравнялся с самою землею. Ревнивый, готовый на убийство Отелло внезапно превратился в школьника... Я до того испугался неожиданного появления отца, что даже на первых порах не заметил, откуда он шел и куда исчез. Я только тогда выпрямился и подумал: "Зачем это отец ходит ночью по саду", - когда опять все утихло вокруг. Со страху я уронил нож в траву, но даже искать его не стал: мне было очень стыдно. Я разом отрезвился. Возвращаясь домой, я, однако, подошел к моей скамеечке под кустом бузины и взглянул на окошко Зинаидиной спальни. Небольшие, немного выгнутые стекла окошка тускло синели при слабом свете, падавшем с ночного неба. Вдруг - цвет их стал изменяться... За ними - я это видел, видел явственно - осторожно и тихо спускалась беловатая штора, спустилась до оконницы - и так и осталась неподвижной.

- Что ж это такое? - проговорил я вслух, почти невольно, когда снова очутился в своей комнате. - Сон, случайность или... - Предположения, которые внезапно вошли мне в голову, так были новы и странны, что я не смел даже предаться им.

XVIII

Я встал поутру с головною болью. Вчерашнее волнение исчезло. Оно заменилось тяжелым недоумением и какою-то еще небывалою грустью - точно во мне что-то умирало.

- Что это вы смотрите кроликом, у которого вынули половину мозга? сказал мне, встретившись со мною, Лушин.

За завтраком я украдкой взглядывал то на отца, то на мать: он был спокоен, по обыкновению; она, по обыкновению, тайно раздражалась. Я ждал, не заговорит ли отец со мною дружелюбно, как это иногда с ним случалось... Но он даже не поласкал меня своей вседневною, холодною лаской. "Рассказать все Зинаиде?.. - подумал я. - Ведь уж все равно - все кончено между нами". Я отправился к ней, но не только ничего не рассказал ей - даже побеседовать с ней мне не удалось, как бы хотелось. К княгине на вакансию приехал из Петербурга родной ее сын, кадет, лет двенадцати; Зинаида тотчас поручила мне своего брата.

- Вот вам, - сказала она, - мой милый Володя (она в первый раз Так меня называла), товарищ. Его тоже зовуг-Володей. Пожалуйста, полюбите его; он еще дичок, но у него сердце доброе. Покажите ему Нескучное, гуляйте с ним, возьмите его под свое покровительство. Не правда ли, вы это сделаете? вы тоже такой добрый!

Она ласково положила мне обе руки на плечи - а я совсем потерялся. Прибытие этого мальчика превращало меня самого в мальчика. Я глядел молча на кадета, который так же безмолвно уставился на меня. Зинаида расхохоталась и толкнула нас друг на друга: