Лучшие повести и рассказы о любви в одном томе - Пушкин Александр Сергеевич - Страница 25

Я удвоил шаги и поспел домой перед самым обедом. Отец уже сидел, переодетый, вымытый и свежий, возле матушкиного кресла и читал ей своим ровным и звучным голосом фельетон "Journal des Debats", но матушка слушала его без внимания и, увидавши меня, спросила, где я пропадал целый день, и прибавила, что не любит, когда таскаются бог знаег где и бог знает с кем. "Да я гулял один", - хотел было я ответить, но посмотрел на отца и почему-то промолчал.

XV

В течение следующих пяти, шести дней я почти не видел Зинаиды: она сказывалась больною, что не мешало, однако, обычным посетителям флигеля являться, как они выражались, на свое дежурство - всем, кроме Майданова, который тотчас падал духом и скучал, как только не имел случая восторгаться. Беловзоров сидел угрюмо в углу, весь застегнутый и красный, на тонком лице графа Малевского постоянно бродила какая-то недобрая улыбка; он действительно впал в немилость у Зинаиды и с особенным стараньем подслуживался старой княгине, ездил с ней в ямской карете к генерал-губернатору. Впрочем, эта поездка оказалась неудачной, и Малевскому вышла даже неприятность: ему напомнили какую-то историю с какими-то путейскими офицерами - и он должен был в объяснениях своих сказать, что был тогда неопытен. Лушин приезжал раза по два в день, но оставался недолго; я немножко боялся его после нашего последнего объяснения и в то же время чувствовал к нему искреннее влечение. Он однажды пошел гулять со мною по Нескучному саду, был очень добродушен и любезен, сообщал мне названия и свойства разных трав и цветов и вдруг, как говорится, ни к селу ни к городу, воскликнул, ударив себя по лбу: "А я, дурак, думал, что она кокетка! Видно, жертвовать собою сладко - для иных".

- Что вы хотите этим сказать? - спросил я.

- Вам я ничего не хочу сказать, - отрывисто возразил Лушин. Меня Зинаида избегала: мое появление - я не мог этого не заметить - производило на нее впечатление неприятное. Она невольно отворачивалась от меня... невольно; вот что было горько, вот что меня сокрушало! Но делать было нечего - и я старался не попадаться ей на глаза и лишь издали ее подкарауливал, что не всегда мне удавалось. С ней по-прежнему происходило что-то непонятное; ее лицо стало другое, вся она другая стала. Особенно поразила меня происшедшая в ней перемена в один теплый, тихий вечер. Я сидел на низенькой скамеечке под широким, кустом бузины; я любил это местечко: оттуда было видно окно Зинаидиной комнаты. Я сидел; над моей головой в потемневшей листве хлопотливо ворошилась маленькая птичка; серая кошка, вытянув спину, осторожно кралась в сад, и первые жуки тяжело гудели в воздухе, еще прозрачном, хотя уже не светлом. Я сидел и смотрел на окно и ждал, не отворится ли оно: точно - оно отворилось, и в нем появилась Зинаида. На ней было белое платье - и сама она, ее лицо, плечи, руки были бледны до белизны. Она долго осталась неподвижной и долго глядела неподвижно и прямо из-под сдвинутых бровей. Я и не знал за ней такого взгляда. Потом она стиснула руки, крепко-крепко, поднесла их к губам, ко лбу - и вдруг, раздернув пальцы, откинула волосы от ушей, встряхнула ими и, с какой-то решительностью кивнув сверху вниз головой, захлопнула окно.

Дня три спустя она встретила меня в саду. Я хотел уклониться в сторону, но она сама меня остановила.

- Дайте мне руку, - сказала она мне с прежней лаской, - мы давно с вами не болтали.

Я взглянул на нее: глаза ее тихо светились и лицо улыбалось, точно сквозь дымку.

- Вы все еще нездоровы? - спросил я ее.

- Нет, теперь все прошло, - отвечала она и сорвала небольшую красную розу. - Я немножко устала, но и это пройдет.

- И вы опять будете такая же, как прежде? - спросил я. Зинаида поднесла розу к лицу - и мне показалось, как будто отблеск ярких лепестков упал ей на щеки.

- Разве я изменилась? - спросила она меня.

- Да, изменились, - ответил я вполголоса.

- Я с вами была холодна - я знаю, - начала Зинаида, - но вы не должны были обращать на это внимания... Я не могла иначе... Ну, да что об этом говорить!

- Вы не хотите, чтоб я любил вас, вот что! - воскликнул я мрачно, с невольным порывом.

- Нет, любите меня - но не так, как прежде.

- Как же?

- Будемте друзьями - вот как! - Зинаида дала мне понюхать розу. Послушайте, ведь я гораздо старше вас - я могла бы быть вашей тетушкой, право; ну, не тетушкой, старшей сестрой. А вы...

- Я для вас ребенок, - перебил я ее.

- Ну да, ребенок, но милый, хороший, умный, которого я очень люблю. Знаете ли что? Я вас с нынешнего же дня жалую к себе в пажи; а вы не забывайте, что пажи не должны отлучаться от своих госпож. Вот вам знак вашего нового достоинства, - прибавила она, вдевая розу в петлю моей курточки, - знак нашей к вам милости.

- Я от вас прежде получал другие милости, - пробормотал я.

- А! - промолвила Зинаида и сбоку посмотрела на меня. - Какая у него память! Что ж! я и теперь готова...

И, склонившись ко мне, она напечатлела мне на лоб чистый, спокойный поцелуй.

Я только посмотрел на нее, а она отвернулась, и, сказавши: "Ступайте за мной, мой паж", - пошла к флигелю. Я отправился вслед за нею - и все недоумевал. "Неужели, - думал я, - эта кроткая, рассудительная девушка - та самая Зинаида, которую я знал?" И походка ее мне казалась тише - вся ее фигура величественнее и стройней...

И боже мой! с какой новой силой разгоралась во мне любовь!

XVI

После обеда опять собрались во флигеле гости - и княжна вышла к ним. Все общество было налицо, в полном составе, как в тот первый, не-забвенн.ый для меня вечер: даже Нирмацкий притащился; Майданов пришел в этот раз раньше всех - он принес новые стихи. Начались опять игры в фанты, но уже без прежних странных выходок, без дурачества и шума - цыганский элемент исчез. Зинаида дала новое настроение нашей сходке. Я сидел подле нее по праву пажа. Между прочим, она предложила, чтобы тот, чей фант вынется, рассказывал свой сон; но это не удалось. Сны выходили либо неинтересные (Беловзоров видел во сне, что накормил свою лошадь карасями и что у ней была деревянная голова), либо неестественные, сочиненные. Майданов угостил нас целою повестью: тут были и могильные склепы, и ангелы с лирами, и говорящие цветы, и несущиеся издалека звуки. Зинаида не дала ему докончить.

- Коли уж дело пошло на сочинения, - сказала она, - так пускай каждый расскажет что-нибудь непременно выдуманное.

Первому досталось говорить тому же Беловзорову. Молодой гусар смутился.

- Я ничего выдумать не могу! - воскликнул он.

- Какие пустяки! - подхватила Зинаида. - Ну, вообразите себе, например, что вы женаты, и расскажите нам, как бы вы проводили время с вашей женой. Вы бы ее заперли?

- Я бы ее запер.

- И сами бы сидели с ней?

- И сам непременно сидел бы с ней.

- Прекрасно. Ну а если бы ей это надоело и она бы изменила вам?

- Я бы ее убил.

- А если б она убежала?

- Я бы догнал ее и все-таки бы убил.

- Так. Ну а положим, я была бы вашей женой, что бы вы тогда сделали?

Беловзоров помолчал.

- Я бы себя убил...

Зинаида засмеялась.

- Я вижу, у вас недолга песня.

Второй фант вышел Зинаидин. Она подняла глаза к потолку и задумалась.

- Вот, послушайте, - начала она наконец, - что я выдумала... Представьте себе великолепный чертог, летнюю ночь и удивительный бал. Бал этот дает молодая королева. Везде золото, мрамор, хрусталь, шелк, огни, алмазы, цветы, куренья, все прихоти роскоши.

- Вы любите роскошь? - перебил ее Лушин.

- Роскошь красива, - возразила она, - я люблю все красивое.

- Больше прекрасного? - спросил он.

- Это что-то хитро, не понимаю. Не менлайте мне. Итак, бал великолепный. Гостей множество, все они молоды, прекрасны, храбры, все без памяти влюблены в королеву.

- Женщин нет в числе гостей? - спросил Малевский.