Таких щадить нельзя (Худ. С. Марфин) - Мильчаков Владимир Андреевич - Страница 51

— Кто когда видел такую молодежь? Нет, вы мне скажите, слыхали вы когда-нибудь про такое? Слыхали им когда-нибудь, чтобы молодая благовоспитанная девушка бросила папу с мамой, бросила все накопленное родителями и ускакала бог знает куда? Разве такая молодежь была в наше время? Вы в этом что-нибудь понимаете? Я вам прямо говорю, я в этом ничего хорошего не вижу.

В семейном комбинате наживы и Эсфирь Львовна имела определенные обязанности. При торговых операциях в руках Арских оставалось много мелких денег: рублевок, трешниц, пятерок и червонцев. Превращать денежную мелюзгу в купюры сторублевого достоинства было обязанностью Эсфирь Львовны. Кассирши многих магазинов были знакомы с этой благообразной, бедно одетой, но вежливой старушкой. Каждая из кассирш считала, что Эсфирь Львовна меняет собранные подаянием деньги, и жалели ее. Они сочувствовали Эсфири Львовне в том, что ей и под старость приходится заботиться о воспитании малолетних внуков, осиротевших в дни войны, и содержать сына-инвалида, получающего мизерную пенсию.

Но такие путешествия по магазинам Эсфирь Львовна делала нечасто — не более двух раз в неделю. Обычно же она сидела дома, хозяйничала и охраняла квартиру. Трехкомнатная квартира Арских выходила прямо на улицу. В этом было и преимущество — поменьше любопытных глаз наблюдает за тем, как вы живете, но была и опасность — квартиру легко могли обворовать.

Сегодня, около полудня, Эсфирь Львовна отправилась в свой обход. Вернулась она часа через два чрезвычайно недовольная. Сделала огромный рейс на трамвае через весь город — и совершенно бесполезно. Кассирша, на которую нацелилась Эсфирь Львовна, оказалась больной.

— Надо было бы, мамаша, вам сразу ехать не в старый город, а на Больничный базар, — попеняла матери Алевтина Моисеевна.

— Не учи меня, — огрызнулась раздраженно старуха. — На Больничном я была всего три дня назад. Что ж ты хочешь, чтобы твою старую мать взяли на подозрение! Может быть, ты даже думаешь, что лучше было бы, если твою старую мать забрали в отделение милиции и посадили в тюрьму? Пусть тебя бог отблагодарит за это, дочка!

— Да бог с вами, мамаша! — привычно удивилась Алевтина Моисеевна. — Ничего же я вам такого не сказала. Просто мне надо идти, а вы задержались.

— Не хочешь ли ты сказать, что я просто шлялась от нечего делать, — скрипела старуха. — Ну скажи, скажи. Плюнь родной матери в лицо. Не уважай мать. Ты и сама не заслужила уважения от своих дочек, потому что всегда не уважала родную мать.

Алевтина Моисеевна вскипела. Нешумный, но достаточно ядовитый, давно разученный, привычный и потому совершенно необходимый для разрядки атмосферы скандал готов был разгореться сию же секунду. Последнее время такие домашние скандалы стали частым явлением в семье Арских. Каждый член семьи думал, что прав только он, что его дурное настроение вызвано утомлением, усталостью от работы, что все другие относятся к нему с необоснованной враждебностью, и только сорвав свое раздражение на них, он начинал чувствовать себя легко. Такие скандальчики всегда заканчивались слезами, самобичеванием и примирением. Арские думали, что причиной частых семейных ссор являются неудовлетворительные квартирные условия, хотя с уходом последней дочери у них осталось по отдельной комнате на каждого члена семьи. И никто не мог натолкнуть Арских на мысль, что причина их недовольства коренится в них самих, в их абсолютной ненужности.

Но на этот раз маленького семейного скандальчика не произошло. Над дверью звякнул звонок. Алевтина Моисеевна пошла открывать. Предварительно она выглянула в зарешеченное окошечко в дверях, обычно задернутое занавеской. У дверей стояли мужчина средних лет и юноша-узбек, одетые в серые летние пальто поверх милицейской формы.

— Что вам угодно? — на всякий случай спросила Алевтина Моисеевну, прежде чем снять цепочку с двери.

— Откройте, пожалуйста, — вежливо ответил мужчина. — Мы из отдела прописки.

— Пожалуйста, — пропустила посетителей в комнату Алевтина Моисеевна. — Только вы напрасно беспокоились. У нас уже давно никто не прописывался и не выписывался.

— А вот мы это и проверим, — улыбнулся во весь рот мужчина. — Будем знакомы. Капитан Васильев. А что, Наума Абрамовича нет дома? Разве он не приходил обедать?

— Муж обедает на работе, — ответила Алевтина Моисеевна. — У него, знаете, такая работа… Нельзя ни на минуту оторваться, покоя не знает. Я уж говорю…

— Можно посмотреть ваши комнаты? — с извиняющейся улыбкой перебил Васильев хозяйку квартиры.

— Пожалуйста, если это вас интересует, — пошла впереди посетителя Алевтина Моисеевна.

— Это у нас столовая, это комната мамы, а это наша с мужем спальная. Но это временно. У нас ведь три дочери…

— А у вас всегда спущены занавеси? Ведь в комнатах полутемно, — заинтересовался Васильев.

— Зато с улицы никто не заглядывает, — поторопилась вставить свое мнение Эсфирь Львовна.

— Значит, это вся ваша квартира, — заключил Васильев, когда, пройдясь по комнатам, все вернулись обратно.

Впрочем, спутник Васильева как вошел, так и остался у дверей, время от времени нетерпеливо посматривая на капитана. Но тот не обращал никакого внимания на нетерпение своего подчиненного. Он уселся за круглым столом, стоявшим посреди комнаты, любезно пригласил женщин сесть против себя и поинтересовался, каков круг знакомых Наума Абрамовича и его очаровательной половины.

Алевтине Моисеевне понравился комплимент этого пожилого, но все еще интересного капитана, и в то же время сердце защемило от предчувствия чего-то недоброго. «Может быть, милиция пронюхала о посылках», — тревожно подумала она, а сама, любезно улыбаясь, ответила:

— Что вы? Какие знакомые? Муж целый день на работе. Возвращается не раньше восьми. Я кручусь по хозяйству. Только и выглянешь, что на базар за продуктами. Сейчас ведь все так дорого. Запасов никаких не сделаешь. Схожу на базар, и снова вдвоем с мамой сидим дома.

— Разве кто-нибудь скажет, что это не так? — проскрипела Эсфирь Львовна. — Мы никуда, и к нам никто.

— А кого вы ждете к себе сегодня? — нахмурился капитан.

— Да вот, ей-богу, никого, — уверяла Алевтина Моисеевна. — Сама я хотела выйти тут к знакомым, попросить взаймы рублей сто до получки мужа, а к себе никого не ждем.

— Ну что же, — обворожительно улыбнулся капитан, — тогда начнем действовать. Мальчик, приступай.

Стоявший у входа спутник капитана запер дверь на задвижку. Алевтина Моисеевна изумленно взглянула на капитана и, испуганно пискнув, закрыла глаза от страха. На нее глядел совершенно другой человек. От любезного выражения на лице капитана не осталось и следа. На нее уставились глаза убийцы, хладнокровного и жестокого. Вытащив наган, капитан наводил его то на одну, то на другую женщину.

— Молчать, старые суки! — негромко проговорил он. — Только вякни кто! Пришью на месте.

Спутник капитана, вытащив из-за голенища нож, стал сзади женщин. Алевтина Моисеевна почувствовала, как острое, холодное лезвие ножа уперлось ей в спину под левую лопатку.

— Деньги, — коротко проговорил Васильев. — Молчать, — поднял он наган, видя, что хозяйка квартиры хочет говорить. Укажите пальцем, где они. А ты, падаль, перестань икать! — свирепо глянул он на Эсфирь Львовну. Старуха и в самом деле, глядя остановившимися от ужаса глазами на оружие в руке Васильева, икала, звонко лязгая искусственными челюстями.

Близкая к обмороку, Алевтина Моисеевна указала в глубь квартиры.

— Свяжи старуху, — приказал Васильев юноше. Тот, быстро разрезав скатерть, прикрутил Эсфирь Львовну к стулу, засунул ей в рот судомоечное полотенце. Затем, по молчаливому знаку Васильева, он вторым полотенцем заткнул рот Алевтины Моисеевны.

Под угрозой нагана и ножа супруга Наума Абрамовича сама вытащила из тайников наличные деньги и отдала их грабителям.

— Двести двадцать тысяч, — пересчитав толстый пачки сторублевок, подытожил Васильев.

— А еще где? — прикрикнул он на Алевтину Моисеевну. — Открывай все заначки, если жить хочешь.