Дарю веснушки - Млодик Аркадий Маркович - Страница 6

Я бы ещё много чего намечтал. Но случайно оказался у Дома культуры.

Голос из темноты

В Дом культуры внесли какие-то подозрительные ящики. Решил — цирк приехал. Я рванулся в разведку, но меня остановил чей-то голос:

— Стой! Убьёшься!

Остановился у двери. Впереди темно. Повернуть обратно неудобно. Ну, я и топчусь на месте.

— Тебе кого, мальчик?—спросил кто-то из темноты.

— Никого, — растерялся я.

— Зачем же сюда пожаловал? Ребята послали?

— Нет. Я сам, от себя. Мне главный клоун нужен, который с веснушками.

— Для чего он тебе понадобился?

— По делу, — крикнул я в темноту. — В цирк хочу поступить.

Слышу кто-то там рассмеялся.

— Ты что, чёртиков изображать будешь? Для чего намазюкался? Грязнуля ты, а не артист.

Всё пропало, думаю. Что сказать, не знаю. Моргаю глазами и на одном месте топчусь. А невидимка добавил:

— В цирк собираешься, а пришибленный! У нас таких не берут.

— Никакой я не пришибленный, — рассердился я. — И чёртиков изображать не буду. И в артисты не хочу. Я фокусы умею показывать.

Невидимка свистнул и весело ойкнул.

— Вот это уже по-цирковому! Как же мне с твоими фокусами познакомиться? У нас тут, видишь, мрачновато: электричество подкачало! Ну да ладно! Иди сюда, Отелло! Я тебя в уборную сведу. И скребницу дам.

Странный всё-таки дядька, подумал я. Меня из темноты видит. А сам оттуда — ни ногой, ни рукой! Я даже немного струхнул. Но потом вспомнил папины слова, что мужчина не должен бояться.

— Смелей, Отелло!—схватил меня за руку Невидимка.

Пошли мы. Иду я за ним и очень вежливо объясняю: во-первых, меня зовут не Отелло; во-вторых, пусть он меня извинит, но уборная мне пока не нужна; в-третьих, какая-то скребница — тоже.

Я думал, что Невидимка рассердился. А он так же вежливо мне объяснил: Отелло — имя большого хорошего человека.

— Жаль только, — добавил он, — что Отелло был такой же доверчивый, как и ты.

Уборной, оказывается, артисты называют комнату, где они гримируются и переодеваются. Скребницей же коней чистят. Мне он про скребницу в шутку сказал, чтобы я хорошенько смыл с лица уголь.

Старик Отелло может стать сыном клоуна

Когда мы вошли в уборную, человек-невидимка подвёл меня к умывальнику и сказал:

— Вот тебе, милый мой Отелло, мочалка, мыло, тёплая вода. Мойся, старик, если не боишься в темноте остаться. Сейчас свечку принесу.

Он ушёл. А я всё-таки немножко боялся. И мыться не начинал. Ругал себя, что постеснялся спросить человека-невидимку, кто он такой. Внезапно вспыхнуло электричество, и я увидел себя в зеркале, которое висело над умывальником. На лбу у меня красовались два черных глаза. На одной щеке будто Васька разлёгся. На другой — старушкины пчёлы. И только нос не разрисован. На нём такие яркие виднелись веснушки, что я в ужас пришёл.

— Вот так замаскировался! Нечего сказать! — Мне стало совсем не страшно.

Открыл я кран, намылил мочалку и стал себя скрести, вроде и вправду лошадь чищу. Слышу, кто-то вошёл. Я внимания не обращаю. Мне бы только моё безобразие смыть!

— Ну-ка! Ну-ка! Покажись, какой ты есть?

Я посмотрел — и глазам не верю. Полотенце мне подаёт клоун. Тот самый! В маске с золотыми веснушками. Я обомлел и уткнулся в полотенце.

Вдруг около меня зарычала собака. Я отскочил. Рядом кошка замяукала. Я от неё. Снова собака огрызнулась. Кошка зашипела. Собака залаяла. Я от страха совсем полотенцем закрылся. Тихонько приоткрыл полотенце, посмотрел в сторону клоуна. Он стоял посреди комнаты и махал руками. Потом по-петушиному кукарекнул, закудахтал. Ладони поднял ко рту, пальцами задвигал и, будто на дудке, тоненько засвистел. Сразу коровы замычали. Кукушка им откликнулась. Всякие птички запели. Трактор и мотоцикл заглушили их голоса.

Снял клоун свою веснушчатую маску и сказал:

— Вот и всё. Номер для тебя отрепетирован. Пробуждение деревни. Понравилось?

— Нормально, — ответил я. — Похоже. Понравилось.

— А ты в деревне бывал?

Был, — говорю. — Утро у них какое-то чудное. От петуха зависит. Едва светает, а он уже спать не даёт. В общем-то, если правду сказать, он меня не очень удивляет. Моя бабушка утром лучше любого петуха будит.

Всё это я клоуну отбарабанил. Кончил наконец вытираться. Смотрю на него. И ещё больше удивляюсь. На его лице и без маски крупные веснушки красуются. Для чего это он ещё и маску разукрасил? Спрашивать не стал. Он меня на стул заставил сесть. Сам на диванчик опустился.

— Тебя как зовут?—спрашивает.

— Илья Ильюшин.

— Красиво звучит.

Я пожал плечами. Неудобно же мне самому про себя такое говорить.

— Подражать голосам умеешь? — продолжает он расспрашивать. — Птицам? Животным? Машинам? Пробовал? Давай проверим.

И стал меня проверять. Показал мне, как жужжит комар, свистит дрозд.

Жужжание у меня хорошо получилось. На мухах натренировался. А с дроздом не справился. Он больше на курицу у меня был похож.

Но клоун сказал, что для начала и это неплохо. Я не очень обрадовался его похвале. Несерьёзным мы с ним занимались делом. Мне бы фокус ему скорее показать.

— О чём задумался? — спросил меня клоун.

Я ему в шутку:

— Давно не били.

Он — всерьёз:

— Есть за что? Дисциплина как?

— Так себе.

— Значит, плохая?—догадался клоун. — Почему не в школе?

— Пчёлы подвели.

— Каким образом? — удивился он. — Выкладывай начистоту.

Посмотрел я на его веснушки... И выложил ему всё начистоту. Выслушал он меня, обнял.

— Эх, дружок, дружок! И меня в школе ребята дразнили. И я обижался. Потом поумнел. Поумнели и они. Не стоит обижаться. Веснушки на добром лице солнцем отсвечивают. Радость у людей вызывают. А лицо у тебя доброе. И веснушки только красят его.

Встал он с диванчика, походил по комнате, подошёл ко мне и сказал:

— Знаешь, как меня зрители называют? Клоун с веснушками. Ведь и сам ты меня так назвал. А я радуюсь этому. Нисколько не обижаюсь. И радоваться мне помогают мои собственные веснушки. Представь себе, что их на моем лице нет. Намалевал бы я тогда веснушки на своей маске?

Откуда мне было знать. Я опять пожал плечами.

— Нет! Не намалевал бы! — ответил клоун и добавил:— Чтобы ты не обижался. И другие ребята с веснушками тоже. А так... я ведь всегда после представления маску снимаю. И зрители видят, что моё лицо в веснушках.

Я сказал ему, что он мог бы красоваться перед зрителями вообще без маски. Лицо-то у него тоже доброе. Сразу видно.

— С маской виднее. И смешнее — тоже. Лицо так не раскрасить, — объяснил мне он и опять опустился на диванчик.

Я немножко подумал. И согласился с клоуном.

— Стану фокусником, тоже маску с веснушками надену, — объявил. — Пусть смеются. Не обижусь.

Клоун понял мой намёк, потому что сказал:

— Раз так, давай свои фокусы.

Я вынул из кармана бабушкин платок. И показал клоуну фокус со спичкой. Он захлопал в ладоши и крикнул:

— Слушай, старик! Да ты кудесник! Хорошо сработано! Сам придумал?

Пришлось ему рассказать, как я выменял судейский свисток на фокус. Клоун свистнул.

— Всё равно, — сказал он. — Фокус хоть не твоё изобретение, подал ты его красиво. Но должен тебя огорчить. Не годится он для цирка. В первых рядах зрители, может быть, и увидят твою спичку. А те, что подальше? —Он развёл руками. И снова быстро спросил:— Ещё фокусы знаешь?

Тут я подумал, что, может, для цирка пчелиная эскадрилья подойдёт. Сказав об этом клоуну, кинулся к двери — бежать за баночкой, что бросил на школьном дворе.

— Отставить, — скомандовал мне клоун. — Это же цирк! Чёрная пантера у нас только зевнёт — и от твоей пчелиной эскадрильи останется одно воспоминание. Да что пантера! Белый медведь знаешь что за зверь?! Одним ударом лапы может убить лошадь, не то что пчелу. Если ещё лев рванётся... или тигр... Они не станут разбираться, где пчела, где люди. Такой тарарам подымется — страшнее землетрясения. Ни одна милиция не справится. Нет, старик, жуткое это дело!