Вексель Билибина - Волков Герман Григорьевич - Страница 20

В Оле пополнились продуктами. Вдруг и Юрий Александрович пожелал сплавать к заманчивым горам: ему порядком уже надоело обивать порог тузрика. С транспортом было туго, но что-то все-таки делалось, и можно потратить денек на осмотр гор.

Поплыли.

Погода на Охотском побережье изменчива. Ветер вдруг стих, парус пришлось опустить и сесть на весла. А вскоре с моря навалился такой густой туман, что не только те высокие горы, которые час назад были отчетливо видны даже с полуострова Старицкого, но и ольские берега, которых чуть ли не касались веслами, скрылись. Лодку будто накрыло матовым колпаком.

Туман был промозглый, леденящий, гребля не согревала. Плыли без шуток, без песен. Гребли и Билибин, и Казанли. Каждый час менялись, кто отдыхал — залезал под брезент. Лишь Цареградский бессменно сидел за рулем. Плыть было опасно. Валентин чутко вслушивался, как бьет прибой о невидимые в тумане прибрежные скалы и камни. По их шуму он старался определить, какие здесь берега — обрывистые или пологие. Там, где волна с грохотом ударяла в берег, Валентин брал мористее, но и далеко опасался уходить, держался берега, чтоб, как только заслышатся мягкие накаты волны, пристать и выйти на твердую землю.

Нервы были напряжены, и, может быть, поэтому он особенно остро примечал во мраке все красивое: светящиеся воронки, образующиеся от каждого удара веслом, призрачные сверкающие полосы от движения каких-то рыб или неведомых животных, рассекавших под днищем густую черную воду… И откуда это фосфорическое свечение?..

Вдруг Валентин услышал, что шум прибоя изменился — стал тише и мягче, осторожно направил вельбот к берегу и не скомандовал, а попросил:

— Потише ход, ребята…

Они опустили весла, притормозили. Нет, шум прибоя не усиливался, здесь берег явно пологий.

— Сейчас будем купаться, — пошутил Цареградский.

Геологи оказались на узкой галечной полоске. Перед ними высились темные скалистые горы, вершин которых в тумане не было видно. На берегу валялось много наносника… Собрали что посуше, разложили костер, обогрелись, обсушились, подкрепились, натянули брезентовую палатку. Она была на четверых, а залезла в нее вся семерка. Страшно усталые, спали без просыпу.

Утром тумана как не бывало. По глубокой узкой лощине, где шумел и пенился ключик, взобрались на высокую гору. Она и соседние сопки круто обрывались к морю, а в сторону материка полого переходили в равнину со множеством небольших озер. Одно из них было довольно большим. Прошли к нему, обследовали берега, попробовали воду и предположили, что это озеро, как и все остальные, лежит на дне бывшего моря. Скалистые горы у берегов очень молодые и навряд ли содержат полезные ископаемые.

— Золота здесь определенно нет, — сказал Билибин.

И Цареградский подумал, что нет смысла искать в этих местах древние остатки флоры и фауны. И оба они решили возвращаться в Олу. Казанли с рабочими оставался устанавливать астропункты. Билибин же и Цареградский, думая, что до Олы недалеко — с горы она была хорошо видна, — взяли банку консервов, пачку галет и в пять часов вечера попрыгали по кочкам.

УЛАХАН ТАЙОН БИЛИБИН

Макар сидел в темном углу юрты, низко опустив голову. Он даже не поднял глаза на вошедших гостей. Билибин и Цареградский долго не могли допытаться, что случилось. Макар молчал. Молчала Марья. Юрий Александрович обнимал старика, ласково трепал его по спине…

Наконец Макар Захарович выдавил:

— Убьют.

— Кого? За что?

— Моя убьют…

— Кто убьет? За что?

— Никто не убьет! — выскочил из своего угла Петр, старший кудринский отпрыск.

Ему двадцать лет. Он ловок, строен и крепок. Учитель рассказывал, что Петр первым записался в комсомольскую ячейку, первым сел за парту в школе, когда ему уже перевалило за восемнадцать, и Макара Захаровича, которого звал дядей, и свою мать попытался обучать грамоте — ликбез на дому…

— Никто не убьет. Это — пустые угрозы. Я заявление сделаю: это — дело живоглотов, богатых оленехозяев и коневладельцев. Это или тунгусский князец Лука Громов подстраивает… Жадный князец пожалел: дешево своих оленей продал… Или наш богатый саха Александров. Не понравилось: его как бы обошли… А кто виноват, что он своих коней на лодку поменял… Все кого-то обмануть хочет, нажиться хочет! А теперь от зависти лопается: дядя Макар экспедиции помогает, почти даром помогает, на этой помощи Александров загреб бы, а дядя Макар его конъюнктуру сбил… Конъюнктуру, понятно? И теперь валят все на бедного Макара и на вас, товарищи. Говорят, что вы и палы пускаете, и лес без разрешения рубите.

Наконец Юрий Александрович узнал все, что случилось. В урочище Нальберкана кто-то поджег моховище. Подозреваются члены геологической экспедиции: прогоняли оленей, купленных у Громова, и подожгли. Может, нечаянно, а может, и с умыслом. О пожаре сделал заявление в Гадлинский сельсовет безоленный тунгус Архип Григорьев — за него, конечно, кто-то все это состряпал, и будто бы он, Архип Григорьев, просит раймилицию принять наиболее строгие меры относительно виновников лесного пожара в интересах туземцев, охраны лесного богатства и оленьего корма. И на этом заявлении сам Белоклювов резолюцию наложил: разобрать на заседании тузрика! Из сельсовета пошла бумага в тузрик, дальше пойдет в округ, в Николаевск, а оттуда и до Москвы!

С этим заявлением еще не разобрались, а милиционер Глущенко уже новое дело заварил. Экспедиция на речке Удликан, недалеко от юрты Свинобоевых, для оленей, купленных у Громова, поставила изгородь из жердей: полторы тысячи шагов, 223 пролета… Милиционер все подсчитал и усмотрел нарушение: молодняк рубили в запретное законом время. Акт составил по всей форме.

Кроме того, Билибин без надлежащего разрешения краевых властей завез из Владивостока в Олу тридцать ящиков спирта. Спирт тузрик конфисковал, как незаконно завезенный контрабандный товар, а Билибину за контрабанду, нарушение сухого закона и спаивание туземного населения грозила 101-я статья Уголовного кодекса.

Тузрик, правда, на бумаге не написал, а на словах воспретил помогать экспедиции — давать ей коней и оленей без согласия местных властей. Гадлинский сельсовет даже решение вынес: транспортную артель «Красный якут» не организовывать.

— А дядю Макара, — заключил свой рассказ Петр, — вывели из сельсовета и в протоколе записали — за халатность в работе… И еще — что он зажиточный, что батраков имел — это нас, сирот Кудрина, имели в виду… А какие же мы батраки? Дядя Макар с мамой в законный брак вступил, нас усыновил, на ноги поставил! А теперь все будут косо смотреть на дядю Макара… Убить, конечно, не убьют, но грозятся, что наше семейство из ольского общества выпишут и выселят…

— Никто не убьет! И никто не выпишет! Не бойся, Макар Захарович, и не вешай голову! Готовь коней, пойдем на Колыму! И никто тебя пальцем не тронет! Пошли, Цареградский! Пойдем, Стамбулов! И ты, Петя, пошли с нами! Мы им «выпишем»! Мы им такое пропишем!..

Юрий Александрович и Цареградский, забыв про голод и усталость, несмотря на поздний час, а была уже ночь на исходе, вместе с комсомольцем Петей отправились в Олу. Шли быстро. Билибин — впереди, Валентин и Петя за ним едва поспевали.

Макар Захарович проводил их до реки, лодку оттолкнул и на прощание перекрестил:

— Улахан тайон кыхылбыттыхтах!

— Какому богу он молится? — спросил Цареградский.

— Тысячу раз безбожную агитацию проводил, тысячу раз говорил: «Дядя Макар, бога никакого нет и религия — опиум». Иконы снял, а креститься окончательно и бесповоротно не отвык. А «улахан тайон кыхылбыттыхтах» — это не бог, это дядя Макар так назвал товарища Билибина: «Большой краснобородый начальник».

В Олу пришли уже утром. В тузрике ни Белоклювова, ни Глущенко еще не было, но старый казак Иннокентий Тюшев, добровольно и с прежним усердием исполнявший обязанности сторожа и уборщика, уже все прибрал, подмел и стоял при входе, как на часах.