Сан-Антонио в Шотландии - Дар Фредерик - Страница 15

– Эй, вы, любитель двух шаров, заткнитесь, если не хотите, чтобы остальное я вылил вам в физию.

Затем, поставив блюдо перед тетей Дафной, он поворачивается к мамаше Мак-Хапотт:

– Ну не расстраивайтесь так, милая дама. Это ведь все-таки лучше, чем сломать ногу. Мы сейчас все исправим.

Ой без спроса берет салфетку окаменевшей особы, смачивает ее из графина и начинает водить по спинной части миссис Мак-Хапотт. Ледяная вода заставляет ее завопить снова. Преподобный недоволен. Ему не нравится, когда его супружницу растирают на публике. Сама-то она не возражает, но при его профессии такие фантазии непозволительны.

Их кретин-сынок ржет как сумасшедший. Баронет пользуется всеобщим смущением, чтобы по-быстрому напиться. В общем, веселье в разгаре.

Наконец все приходит в порядок и ужин продолжается.

Теперь Берю предстоит опасное задание – разливать вино. У старухи первоклассный погреб. К рыбе она подает «Пуйи». Берю, отлично разбирающийся в этой области, мастерски и с достоинством разливает его всем.

– Детям не надо! – сурово заявляет пастор, заметивший, что вино налили и его отпрыскам.

– Глоточек красного еще никому не вредил! – возражает образцовый слуга. Он показывает на прыщавую оглоблю: – Мадемуазель хоть немного порозовеет, а то смотрите, какая она бледненькая!

Но преподобный остается непреклонным.

– Не настаивайте, Бенуа! – вмешиваюсь я и обращаюсь к пастору: – Не обессудьте, он прислуживает по-овернски.

Берюрье берет стакан крошки, чье лицо отмечено следами полового созревания, и с полным спокойствием подносит его к своим губам.

– А это, – объявляет он, – обслуживание по-бургундски.

Он пробует вино.

– Недостаточно охлажденное, а так отличное, – заявляет Берю. – Вы его выписываете прямо из Франции, мадам, или здесь есть перекупщик?

Мой многообещающий взгляд заставляет его замолчать. Когда он возвращается за десертом, Мейбюрн делает ему новые замечания. Как и в прошлый раз, Берюрье заводится:

– Слушайте, Яйцелюб, вдолбите в вашу башку, что я здесь только для того, чтобы помочь вам. Не нравится, так и скажите. Я пойду на рыбалку!

С этого момента, чтобы справиться с нервозностью, Толстяк начинает пить. Так что, когда он приносит сыр, от его окосевшей фиолетовой морды отражается свет всех люстр и он чего-то насвистывает беззубыми деснами. Аттракцион тот еще. Гости выбирают самое лучшее решение: засмеяться. Смеются они, конечно, тихонько, но чувствуется, что сердиться у них просто больше нет сил.

Толстяк с подозрением ощупывает сыры, дает свои оценки, советы, рассказывает о наших сортах и обещает прислать образцы, как только вернется домой. Сэру Конси-старшему, попросившему горгонзолы, он заявляет:

– Хватит, папаша! И так уже два куска слопали! Подумайте о вашем холестероле. – И, обращаясь к Дафне, изрекает: – Хорошо хоть, что остальные ваши гости не жрут столько, сколько он, а то бы вы разорились! Ваш барон просто какая-то бездонная бочка.

За десертом происходит новый инцидент, напоминающий первый: Толстяк выливает крем «шантийи» на галстук Мак-Орниша, чья физиономия такая же красная, как у образцового французского слуги.

Он исправляет оплошность тем же способом: мокрой салфеткой. Это уже слишком. Мейбюрн берет его за руку и уводит.

Через час я нахожу его в наших апартаментах. Стоит ветреная ночь, и по огромным пустым коридорам гуляют сквозняки.

Сидя в грязном фланелевом жилете, со спущенными подтяжками, он приканчивает пятизвездочную бутылку «Мак-Геррела», очевидно стыренную на кухне.

– Пьянь! – набрасываюсь я на него. – Можешь забыть о повышении!

Берю начинает рыдать:

– Не говори так, Сан-А, ты разрываешь мне душу! Что ты хочешь, я же предупреждал, что не создан для работы лакеем.

– Черт с ними, с твоими неловкостями! От слона нельзя требовать игры на скрипке. Но какая грубость! Какая вульгарность!

– А, черт! – стонет мой помощник. – Жизнь в замке на тебя плохо действует, ты стал снобом. Знаешь, дружище, может, прислуживал я и хреново, зато заметил много разных вещей...

– Да?

– Значит, это тебя все-таки интересует? – усмехается он. – Так вот, представь себе, что маленький толстяк, руководящий их винокурней...

– Мак-Орниш?

– Ну! Он при пушке.

– Не может быть!

– Я ее видел и потрогал, когда вытирал крем с его селедки. Тоже большой калибр. Наверное, они их тут коллекционируют!

Я сажусь на постель. У Синтии в сумочке был пистолет девятого калибра, старуха Дафна, хотя калека, запирается, чтобы поработать с таинственной шкатулкой. Сэр Конси-младший пытается набить мне морду, а директор завода, выпускающего виски, садится за стол с пушкой. Странные люди, верно?

– Это еще не все! – продолжает Громогласный.

– Может, ты мне скажешь, что у парализованной. старухи в трусах спрятан автомат?

– Нет, а вот любитель собственных бубенцов очень способный механик.

– Объясни.

Мамонт подмигивает, берет меня за руку, ведет к кровати с колоннами и делает знак встать на стул. Я, под впечатлением от его настойчивости, подчиняюсь.

– Надо всегда остерегаться кроватей с балахонами, – наставительно заявляет он.

– Почему? – спрашиваю я, даже не исправляя его очередной безграмотный ляп.

– Подними край паланкина.

Я поднимаю край балдахина и вижу завернутый в носок Берюрье похожий на фрукт предмет, прицепленный под тканью. Преодолев отвращение, я снимаю носок, что само по себе незаурядный подвиг... Фрукт оказывается микрофоном.

– Провод идет через весь паланкин уходит в стенку, – объясняет мне Толстяк. – Кажется, к нам прислушиваются, а?

– Похоже на то.

Я слезаю со стула.

– Почему ты решил, что его установил Мейбюрн?

– Потому что видел днем, как он вошел в соседнюю комнату со штукой, похожей на проигрыватель, и большим мотком провода. Тогда я не обратил на это внимания, но сейчас, после этого издевательства... Я скрутил спиннинг в твоей комнате, потому что она больше моей.

– Что у тебя за идеи!

– Завтра утром, старина, я собрался на рыбалку... Так что тренируюсь. Я целюсь в лилию на балдахине, цепляю ее крючком, подтягиваю, подхожу снять крючок, поздравляя себя, и обнаруживаю это. Нас засекли, парень. Если хочешь мой совет: надо действовать быстро и смотреть в оба.

Я соглашаюсь.

Несмотря на своеобразную манеру прислуживать за столом, инспектор Берюрье хорошо поработал как полицейский.

– Слушай, – решаю я, – иди спать. Ко мне должны прийти.

– Блондинка?

– Ты попал в точку. Так что освободи поле для маневра.

Он вздыхает:

– Я думаю о хозяйке гостиницы, Сан-А. Ее худоба давала мне отдохнуть от моей Берты, которая немного тяжеловата. Но теперь мне кажется, что я слишком идеализировал ее и трахнул корпус часов.

Он вытаскивает из кармана вторую бутылку «Мак-Геррела».

– Знаешь, что я подумал, – говорит он. – Эта штука, конечно, не сравнится с мюскаде, но с ней не надо обогревателя. Ладно, чао. Желаю хорошо повеселиться.

Я остаюсь один совсем ненадолго. Через пять минут в дверь начинают скрестись. Я открываю дверь и вижу Синтию в прозрачном пеньюаре, от которого захватывает дух. Такую красотку кто угодно возьмет с закрытыми глазами и с распростертыми объятиями, забыв даже спросить гарантийный талон.

– Брр, какой холод в этих коридорах, – говорит она и бежит в мою постель.

Она без церемоний забирается под одеяло и смотрит на меня, веселясь от моего ошеломленного вида.

Мы не разговариваем. Чего тут говорить? Немое кино более выразительно. Для начала я показываю ей документальный фильм «Гадюка в зарослях», потом перехожу к полнометражной ленте...

Идет уже четвертая часть, как вдруг Синтия издает приглушенный крик. Я прерываю сеанс и оборачиваюсь, что весьма непросто сделать, если выполняешь деликатную работу киномеханика. И угадайте, что я вижу? Слабо? Привидение!