Сан-Антонио в Шотландии - Дар Фредерик - Страница 14

И вот сэр Конси лежит на гудроне, раскинув руки крестом, в полном нокауте, с глазами, заплывшими чернотой.

– Это ужасно! – рыдает Синтия, склонясь над ним. Она достает свой платочек и начинает вытирать его кровь, затем достает из кармашка дверцы тачки своего жениха бутылек виски и дает ему попить.

– Мне очень жаль, Синтия, – говорю, – но этот парень умирал от ревности и жестоко оскорбил меня.

– Вы грубое животное! Я вас ненавижу!

Вот так фокус!

Конси приходит в себя и худо-бедно поднимается, массируя живот.

– Дорогой, – воркует Синтия, – вы не можете показаться у нас на вечере в таком виде. Возвращайтесь к себе, я позвоню вам позже.

Он молча кивает в знак согласия и, пошатываясь, идет к своей машине. Когда он исчезает, Синтия поворачивается ко мне.

– Простите, что накричала на вас, но это была маленькая хитрость, чтобы успокоить его ревность. Здорово вы его отделали, – шутливо добавляет она.

Не хочу вас обманывать, друзья, но сдается мне, эта девушка довольна трепкой, которую я задал ее женишку. Все бабы такие: в присутствии благоверного сюсюкают с ним, но готовы отдать все на свете, чтобы сделать вам приятное, если вы разбили ему нос.

– И это вас совсем не огорчает?

Она становится серьезной.

– Тони, вы уже поняли, что я не выношу этого парня.

– Но он же ваш жених!

– Потому что так решила тетя Дафна. Все дело в его больших деньгах. В Шотландии этот вопрос еще более важен, чем где бы то ни было.

– Но, черт побери, вы ведь совершеннолетняя! Если этот тип вам не нравится...

– Не нравится, и еще как. Поверьте, я без конца откладываю эту свадьбу, но моя тетка упрямая женщина, а я ей обязана всем. У меня нет денег и...

Понятно. Прекрасная Синтия не хочет лишиться наследства.

– Бедненькая моя, – шепчу я.

Тогда она прижимается ко мне, дрожа, как тростинка под вечерним бризом (не пугайтесь, это минута поэзии), и мне остается только пересчитать языком ее зубки. Их ровно тридцать два. Не каждый может этим похвастаться.

– Приходите после ужина в мою комнату, – предлагаю я.

– О, Тони, – возмущается нежная девочка. Ее возмущение туфта. Что-то в ее голосе говорит мне «да».

В жизни, сразу после женщин и детей, всегда надо спасать приличия,

– Мы поговорим, – спешу добавить я.

Глава 9

В безупречно белой куртке, с черной «бабочкой», в черных брюках и белых перчатках Берю просто великолепен.

Я особо настоял, чтобы он побрился. Он пригладил волосы. В общем, гравюра из журнала бычьей моды! Просто невероятно, как ему идет униформа. Роль лакея ему вдруг начала нравиться, и он с довольным видом вертится перед зеркалом.

Я в последний раз повторяю ему его обязанности.

– Ты все понял, Толстяк? Сначала дамам. И слева!

– Понял. Ты что, считаешь меня полным дураком?

Я воздерживаюсь от утвердительного ответа и продолжаю:

– Когда будешь наливать спиртное, будь внимателен, это не для тебя.

– Понял: полстаканчика... Ты это уже говорил! – протестует Мамонт.

Он приглаживает волосы в ушах и укладывает их в ушные раковины.

– Если бы меня увидела Берта, она бы замерла от восторга! – И вдруг: – Кстати, Сан-А, я должен тебе кое-что сказать. Пока ты осматривал завод, делающий виски, я обыскал замок.

Его морда честного человека приобретает таинственное выражение.

– И заметил нечто странное, показавшееся мне подозрительным.

– Что же?

– Представь себе, что Яйцелюб подкатил вагонетку старухи к одной комнате в самой глубине главного коридора.

– Ну и что?

– Погоди. Обычно, если ты заметил, когда он ее куда катит, то остается с ней. А тут наоборот. Старуха достала ключ, открыла дверь, въехала, а любитель своих бубенцов отвалил. Бабка на колесиках закрылась на ключ и сама покатила свою карету к министерскому бюро.

– Откуда ты знаешь?

Толстяк расплывается в улыбке.

– Зачем нужны лакеи, если не заглядывать в замочные скважины?

– Потом?

– Не знаю, чего она там делала. Она достала железную шкатулку и стала в ней рыться...

Он замолкает, отработанным до автоматизма движением вырывает из носа волос и рассматривает его при свете лампы.

– Хорошая добыча, – оцениваю я. – Не меньше 6 сантиметров.

– Дарю его тебе, – объявляет Берю, бросая свой волос на мою подушку. – Так о чем я? Ах, да... Закончив, мадам баронесса, опятьтаки в кресле, подъехала к шкафу-картотеке, опустила его крышку и положила туда шкатулку.

– Спасибо за информацию, дружище. Это интересно...

– Минутку, патрон, это еще не все.

– Слушай, ты в одиночку заменишь восьмую страницу «Франс суар»!

– Я захотел увидеть снаружи, что это за комната. Я сориентировался и смог ее засечь. Кстати, ее очень легко узнать, потому что она единственная, где на окне есть решетка. И отметь, что решетка установлена совсем недавно: цемент еще свежий, а прутья почти не заржавели.

– Снова браво, приятель! Думаю, что твое повышение по службе становится все более вероятным.

– Я его заслужил, – без лишней скромности отвечает Берюрье. – Ладно, пора за работу. Чего только не сделаешь ради очередного звания в полиции!

Когда я выхожу в большую гостиную на ужин, там все уже собрались. Меня представляют другим гостям, я пожимаю руки, все улыбаются. Я – большое развлечение для этих жутко скучающих людей. Присутствует пастор деревни, преподобный Мак-Хапотт, его жена, англичанка, их дочь и сын. Пастор высокий, худой, у него мало волос, красный нос и блеклые глаза. Его супруга – поджарая, как пенсне ее мужа, особа. Их дочь – длинная лошадь; у нее прыщи, кожа желтого цвета, длинный нос. Сынок рыжий, красномордый, к тому же еще и заикается.

Кроме Мак-Хапоттов, я знакомлюсь с лордом-мэром Эдвардом Сеттом и, наконец, с баронетом Экзодусом Конси, отцом Филипа, человека, который обязан мне самым лучшим приступом печени за свою жизнь. Папаша Конси похож на старую хищную птицу. У него крючковатый нос, подбородок в форме рожка для обуви и маленькие хитрые глазки.

Я, как ни в чем не бывало, спрашиваю о его отпрыске, и он сообщает огорченному обществу, что Филип попал в небольшую дорожную аварию: он слишком резко тормознул и ударился головой о лобовое стекло. Бедняга разбил обе брови. Я жалею его. Мы выпиваем по стаканчику, и Джеймс Мейбюрн сообщает, что ее милость на колесиках прибыла.

Сейчас Жирдяю придется вести большую игру. Мое сердце начинает колотиться сильнее.

За столом я оказываюсь между тетей Дафной и миссис МакХапотт, в чем нет ничего веселого. Зато Синтия сидит напротив, мы можем соединить наши ноги и взгляды.

Закуска: здоровенный лосось, в котором Иона мог бы запросто разместиться со всей своей семьей. Он приготовлен не с майонезом, а с чисто английским соусом. Задача Берю: держать блюдо ровно, пока Мейбюрн обслуживает гостей.

Я вздрагиваю, как при телепередаче, транслирующей операцию на открытом сердце. Какое напряжение!

Тетю Дафну они обслуживают без проблем и идут выдавать порцию жене пастора. И тут Берюрье чихает на лосося. В его носу происходит воспаление, из чего вытекает (если позволите так выразиться) некоторое количество водянистой жидкости, которая повисает на краю берюрьевского носа. Толстяк хочет снять это украшение, столь несоответствующее торжественности момента. Он поднимает локоть, чтобы рукав оказался на уровне носа, но нарушает при этом равновесие блюда, и пикантный соус с оного изящной струйкой течет на шею миссис Мак-Хапотт, которая начинает орать так, будто обнаружила в супружеской постели конюха вместо своего служителя культа.

Всеобщее замешательство.

Я бормочу извинения. Тетя Дафна издает тихие крики. Баронет Конси выражает сожаление оттого, что испорчено такое красивое платье. Еще бы не красивое: на нем были изображены сиреневые гортензии на огненно-красном фоне, а теперь появилось еще и шикарное пятно соуса. Мейбюрн отчитывает Берю по-английски, на что Берю отвечает на французском: