Можно любить и лысых - Дар Фредерик - Страница 13

Кристиан Бордо подзывает меня.

— Господин Сан-Антонио, я умоляю вас дать мне револьвер. Он — в ящике испанского столика в моей комнате.

— Огнестрельное оружие противопоказано нервным людям, господин Бордо.

— Вы не понимаете. Я, наоборот, успокоюсь. Чего вы опасаетесь? Самоубийства? Разве я похож на человека, способного на такое? Если бы я собирался умереть, разве я боялся бы смерти? А что касается несчастного случая, то будьте спокойны — я использую оружие только в том случае, если мне будут угрожать. Я — не убийца.

Я колеблюсь.

— Сходи за револьвером, Берю, — наконец решаю я.

Мой помощник пожимает плечами, презрительно хмыкает и отправляется в разрушенную комнату нашего беззащитного козленка.

— Я не хочу, чтобы вы сообщали в полицию о том, что здесь произошло ночью, — заявляет актер. — Во всяком случае, до третьего. Потом мне будет все равно.

По правде говоря, это меня устраивает. Бывшие мои коллеги могут найти, что я слишком активен. Тем более, что убийство Инес еще не распутано.

А достойный Берю издевается, разжигая свое недовольство. Он рассматривает кобуру и кольт, словно видит их в первый раз. Кольт “кобра” — никелированная игрушка со светлой деревянной ручкой.

— Ну и оружие… Прелесть! Уж не подарочек ли это вашей мамаши своему супругу в день свадьбы? — иронизирует он.

Затем, не обращая внимания на нетерпеливо протянутую руку Бордо, он откидывает барабан и смотрит в него.

— Э, да он же пустой! Ни одной пульки!

— У меня их украли.

— А они были? Вы точно помните?

— Конечно! Но все равно, дайте мне его. Успокоенный Берю протягивает ему оружие.

— Ладно, пользуйтесь им вместо пресс-папье. Если бы знать…

Кто мог подумать, что в ближайшие часы из этого пустого револьвера Кристиан Бордо убьет двух человек? Потом я долго размышлял, как же так, меня, Сан-Антонио, профессионала и виртуоза, элементарно обвели вокруг пальца? Если бы я был автором полицейских романов, то придирчивые читатели тут же обвинили бы меня в дешевых эффектах и в том, что жен…

Но… Ладно. Видимо, у меня действительно притупилось чувство осторожности. Два трупа! Но что было, то было.

Берю предлагает поискать что-нибудь выпить. Он вполне освоился в доме и ранее заметил в холодильнике бутылки.

Не ожидая нашего согласия, он уходит.

— Пойдемте, Кри-Кри.

— Куда?

— В комнату вашей жены. Идем, идем. Вам не стоит оставаться в коридоре. Выпьете содовой, а потом попытаетесь уснуть.

Двадцать пять минут седьмого

Звонит телефон.

Кристиан вскрикивает и садится на белоснежные простыни кровати своей отсутствующей супруги. Берюрье громко и беззаботно храпит, наверстывая упущенное время.

Я вскакиваю с кресла и при слабом свете ночника ищу телефон. Он оказывается на туалетном столике, за целой выставкой флаконов с духами, каждый из которых стоит не меньше месячного заработка хорошего рабочего.

— Слушаю.

— Мне надо поговорить с… Э, да это же вы, патрон! — не сразу узнает меня Матье.

— Говори, Рыжий, я — весь внимание.

— Мне удалось дозвониться до директора.

— Чудесно! Ну, и что же?

— Аппарат Бордо заказывал, но его еще не устанавливали.

— Этого я и опасался.

— Я позволил себе еще немного порасспросить этого директора, без вашего разрешения. Я думаю, кто-то пробрался к вашему артисту под видом служащего этого агентства.

— Я предполагаю то же самое.

— Следовательно, им нужен был аппарат, в противном случае, они сразу же выдали бы себя. Да и глупо было соваться к артисту без соответствующего антуража. Надо было узнать, кто покупал такие аппараты в эти дни.

— Ты — большой мудрец, Матье.

— Я выяснил, что аналогичный аппарат был приобретен покупателями якобы из Швейцарии, которые очень интересовались его устройством, будто бы для установки подобных у себя. Директор лично разговаривал с ними, но сообщил мне, что с ними беседовали и другие лица. Он сообщил их имена и адреса. Что мне делать теперь?

Матье доволен. Он уже вполне проснулся и, видимо, сверкает, как и его шевелюра.

— Кто это? — слабо бормочет Бордо.

— Мой сотрудник, не волнуйтесь.

Восемь часов

Яркое солнце искрится на стеклах столовой. Мы смакуем жареные гренки из крестьянского хлеба, присланные Бордо из Бретани. Берю чавкает, пережевывая салат из омаров. У него от недосыпания покраснели глаза, как, впрочем, и у Кристиана, вид которого произвел бы панику в съемочном павильоне. Он почти не ест — довольствуется тем, что маленькими глоточками пьет крепкий черный кофе.

Берю, который имеет привычку говорить с набитым ртом, обращается к нему:

— Тебе, мек, надо бы поесть — это тебя поддержит. Понятно. Он перешел со звездой на “ты” так естественно, что тот и не думает обижаться. Наоборот, мне даже кажется, что от фамильярности Берю ему стало теплее на сердце.

— Я не голоден.

— Ешь насильно.

— Не могу.

Берю запихивает в себя фунт хлеба, намазанного не менее, чем полуфунтом шаронтского масла, и толстым слоем апельсинового варенья (у него явно проявляются бретонские вкусы с тех пор, как он начал вращаться в высшем обществе) и при этом бурчит:

— Видишь ли, мек, я боюсь, что ты, и впрямь, готовишь себя к похоронам. Жизнь твоя, словно метелка, которую схватили за волосы, вместо ручки. Лучше бы ты миловался с девками, у которых полный бюстгальтер мяса, чем со своими худосочными полуфабрикатами. А за завтраком бы ел и пил. Вставал бы рано, ходил бы гулять, завел бы себе хорошего пса. И жизнь показалась бы тебе совсем другой. Не было бы и дурацких снов. Держу пари, что ты никогда не ходил ловить устриц по утрам! Ну-ка, сознавайся! Так что же хорошего ты видел? Знаешь, как хорошо в поле, когда на траве лежит роса, а ты идешь и раздвигаешь траву босыми ногами. А сморчки? Найдешь один — ищи и второй, они всегда растут парами, как полицейские на ночных улицах.

Звонок телефона завершает его лирическое излияние. Луизетта выходит в гостиную и снимает трубку.

— Господин Гольд?

Артист метает на меня многозначительный взгляд своего единственного глаза (второй спрятан под повязкой).

— Держу пари, что это — ОНИ.

— Что за “они”? — спрашивает Берю.

— Мои мучители. Обычно они говорят, что это — продюсер или режиссер.

— Гольд — продюсер?

— Вообще-то, это — Гольдштейер Мейер Леви.

— И ты боишься подходить?

— Каждый раз, когда я слышу их адский хохот, мне становится не по себе.

Я бросаю салфетку на стол.

— Разрешите, Кристиан?

Он кивает головой. Я беру трубку.

— Алло!

На том конце провода отзывается далекий голос.

— Алло! Кри-Кри? Что за дурацкие штучки? Меня подняли с кровати и заявили, что ты скончался!

— Кто вам звонил, господин Гольд?

Он мнется.

— Это не Кри-Кри?

— Я передаю ему трубку, но скажите, кто вам звонил?

— Откуда я знаю? Какой-то тип сказал, что он — журналист Франсуа.

— Что за Франсуа?

— Он сказал именно так. Впрочем, кажется, Франс Суар. А кто вы? Бебер? Людо?

— Минуточку, сейчас возьмет трубку Кри-Кри.

Актер идет уже к аппарату. Перед тем, как передать ему трубку, шепчу:

— Кто-то ему сказал, что вы скончались. Посмейтесь над этим и скажите, что слегка поранились, упав с лестницы.

Наш подопечный начинает бесконечные переговоры. Узнав, что сегодня Бордо сниматься не сможет, продюсер начинает так вопить, что слышно даже в комнате и, вероятно, на улице. Начинает беситься и наш Кристиан. Он кричит, что ему наплевать на неустойку, экспертизы, прессу, рабочий план и на то, что партнерша сможет сниматься только через три дня. После этого он резко бросает трубку на рычаг.

— Это — как раз то, чего я боялся, — говорит он.

— Что именно?

— А то, что сейчас он споется со всей компанией: страховщиками, директором, заместителем продюсера, редакторами газет. Форменный бардак! А что, если на свой риск взять и уехать?