Можно любить и лысых - Дар Фредерик - Страница 12

— Разве в таких делах можно быть уверенным? Только если присутствуешь при этом.

Она смеется, стараясь казаться циничной, но смех ее выражает отчаяние. Эта девочка живет среди психопатов, где ей платят столько, сколько ей не получить в другом месте никогда. Она пытается легко воспринимать то, что ей претит, но такой образ жизни оказывает на нее влияние.

— Говорят, мадам уехала в свой клуб?

— Кажется, да.

Меня настораживает в ее голосе едва заметное смущение.

— Вы не совсем уверены в этом?

Она пожимает плечами.

— Вы можете говорить мне все, Луизетта. Я — не сплетник, наоборот — умею здорово устраивать разные интимные дела. Мне надо было стать мировым судьей.

— Ну, тогда… Вчера хозяин бакалейной лавки сказал мне, что видел на танцах нашу мадам с одним молодым типом не очень приличной наружности. Может быть, он и ошибся, потому что утверждал, что мадам была невероятно намазана, а это — не в ее привычках.

— Что за танцы?

— Сама не знаю.

— Ну, ладно.

Мы замолкаем. Я задумываюсь и отключаюсь, а ноя рука, сама по себе, начинает поглаживать упругое бедро Луизетта. Повторяю, что делается это машинально и чисто инстинктивно. Если кто не верит, могу поклясться на библии, желательно протестантской, так как сам я — католик.

Луизетта не удерживает мою предприимчивую руку от агрессивных действий. Она подносит ее к губам и начинает тихо и нежно ее целовать. Эта блондиночка соскучилась по ласке. Примитивный Поташ мог довольствоваться одной жратвой, но Луизетте нужно нечто большее.

— Вот вы — совсем другой, — шепчет она. Я не спрашиваю, какой “другой” — я все понимаю. Склоняюсь над ней, целую нежную шейку и похлопываю ее по бедрам.

— Ты-то, случаем, не парень? — говорю я, шутя. Недавно в коридоре я прекрасно рассмотрел через прозрачную ткань рубашки молодую поросль ее маленького ботанического садика.

Однако, она всерьез воспринимает мой вопрос.

— Да нет, посмотрите.

И я вижу.

Она — истинная блондинка и блестит, как золотая статуя летним днем. Я вижу ее крупное, упругое тело. Я чувствую, как нарастает ее желание по мере того, как мои руки скользят от горячих бедер к ее нежным грудям и обратно.

Я крепко прижимаю ее к себе, так она чувствует себя увереннее. Ей не нужны разные тонкости и ухищрения, ей нужна ласка и нежность. Когда я встречаю таких обездоленных девочек, всегда стараюсь уделить им побольше внимания. Учу их верить в себя, становлюсь для них Пигмалионом. Но жизнь пришпоривает со всех сторон, заставляет стремиться вперед и вперед. Бежишь вдоль железнодорожного полотна и не можешь ухватиться, вскочить на подножку вагона, только на секунду касаешься его поручней.

Я нежно целую ее в шею, ласково сжимаю круглые груди, прикасаясь пальцами к ее подрагивающим бедрам. Она не замечает того, как мы оказываемся в постели, крепко обнявшись.

Я кладу ее на спину и высвобождаю свой “реквизит”. Я тискаю ее тело, и Луизетта закрывает глаза. Однако, они широко раскрываются, когда я вонзаю в нужное место свой “стержень”. Легкая тень набегает на ее личико, так как я до упора углубляюсь в нее. Но тут ее тело расслабляется, и Луизетта начинает тяжело дышать. Несмотря на возраст, она оказывается неопытной, и я получаю огромное наслаждение, обучая ее искусству любви. Она проявляет примерное прилежание и старательность.

А затем, когда она начинает приводить себя в порядок, я возобновляю свои расспросы.

— И все-таки, Луизетта…

— Да, месье?

“Месье”! После всего, что произошло между нами! Стоящая девушка. Такие — просто бесценны в роли прислуга, потому что большинство “куколок” после первой же проверки на девственность начинают называть хозяина “миленьким”.

— Эту бомбу…

— Да?

— Кто же мог подложить ее туда, кроме тебя?

Ей кажется, что я обвиняю ее. Она вскакивает и начинает возмущаться, забыв накинуть на себя рубашку. А это — довольно опрометчиво с ее стороны, потому что, глядя на ее восхитительные формы, я опять впадаю в игривое настроение.

— Вы серьезно так думаете?

— Нет, моя прелесть. Но именно поэтому, я и спрашиваю. Должен же кто-то быть, кто-то, причем из домашних, подложил бомбу. Для постороннего проникнуть в спальню Кри-Кри весьма затруднительно.

— Что вы хотите узнать от меня?

— Когда ты стелила его постель?

— Под вечер, потому что Кри-Кри не участвовал в дневных съемках и встал очень поздно.

— С того момента в комнату кто-нибудь заходил?

— Нет, никто. Только ремонтники с телефонной станции.

— Кто такие?

— Хозяин хотел установить аппарат, фиксирующий телефонные разговоры, и автомат, отвечающий на звонки. Он хотел выяснить, кто же ему звонит и угрожает.

— Эти люди долго работали в доме?

— Они приходили вчера и позавчера, и должны явиться еще сегодня.

— А кроме них, кто еще?

— Почтальон, но он давно обслуживает наш квартал, мы хорошо его знаем, и в дом он не заходит.

— Спасибо.

Видя, что я собираюсь уходить, Луизетта мрачнеет. Видимо, она ждала, что я еще немного побуду с ней.

— Вы уходите? — спрашивает она.

— Да, надо проверить дом, вот только влезу в свои брюки.

— Мы еще увидимся?

В глубине души знаю, что нет, но говорить ей об этом — жестоко. Приходится отвечать уклончиво, оставляя ей надежду, но не связывая себя какими-либо обещаниями.

— Было бы очень печально не встретиться еще раз, Луизетта.

Горячий поцелуй. Может быть, остаться? Она — способная ученица.

— Спокойной ночи или утра!

Регистрационный аппарат находится в металлическом кессоне на кухне. На его красном корпусе я читаю марку, название и адрес агентства. В эту ночь моя команда бодрствует, так как в любой момент может понадобиться подкрепление.

Матье беззаботно дрыхнет в секретном кабинете агентства. Только после шестого звонка, он отвечает мне голосом, похожим на переваренное варенье.

— Рыжик, ты один?

— Э-э-э… Да.

— Так с кем же?

— С Клодеттой.

— А я-то думал, что ты питаешь слабость к Маризе.

— Так оно и есть, но сегодня вечером она не могла… Одно предполагаешь, другим располагаешь. Я вам нужен, патрон?

— Ты знаешь агентство Резольди?

— Что, тайный телефон?

— Да, его устанавливают у Кристиана Бордо, и мне нужны сведения о рабочих, которые производят установку.

— Узнаю, как только откроется их контора.

— Ты меня не понял. Эти сведения мне нужны сейчас!

Наступает молчание. Я слышу, как Рыжий в недоумении скребет затылок.

— Но, патрон…

— Я и без тебя знаю, что сейчас — десять минут шестого.

Весь этаж освещен.

Кри-Кри не может уснуть, несмотря на усталость и снотворное. Он сидит в коридоре, в компании Берюрье. Толстяк стоит перед ним, почесывая поясницу. С повязкой у Кри-Кри — отвратительный вид, и мне невыразимо жалко его. Мой помощник отечески отчитывает его.

— Послушайте, старина, если вы не возьмете себя в руки, то утром вас придется кормить с ложечки. Если распускаешь свои нервы, они окончательно сдают. И тогда что? Психбольница, во всей ее красе: уколы, души, смирительная рубашка. Тем более, в вашем ремесле, где все так распущены. В газетах я читал про вашу жизненную дорогу, и между строк видел теплые компании и оргии — все, что вредно для здоровья. Ну, не распускайте нюни, Кри-Кри. Выпейте еще капельку и спите.

— Я не могу.

— Почему?

— Я боюсь. Я знаю, что сегодня умру.Тут Берюрье, которому страшно хочется спать, начинает сердиться.

— От тебя тошнит, жалкий мек [1]. Черт возьми, ты — тряпка, ничтожество. Ты что, червяк? Мокрая курила? Что? Тебя кто-то укусил за одно место?

Он продолжает в том же духе, все сгущая и сгущая краски.

Актер терпеливо слушает.

— Мне нужен револьвер, — заявляет он. Мой толстяк возмущен.

— Ну да? Револьвер! А еще что? Чтобы ты сам себя грохнул? Или возьмешь, да пристрелишь девку, когда она принесет тебе какао. Кто знает, что тебе может взбрести в голову? Сан-Антонио, ты слышал этот бред?