Орлята партизанских лесов - Давидзон Яков Борисович - Страница 19

А он, Лёня Босенко, словно какая-то размазня, сидит посреди болота и прощается с жизнью. Что сказал бы отец, увидев его таким?

— Нет, врёшь, не возьмёшь, — прошептал он запомнившуюся ещё с довоенных времён фразу, услышанную в кинофильме.

Превозмогая ломоту в оледеневших ногах, Лёня побрёл дальше.

Ему показалось, прошла целая вечность, прежде чем он почувствовал ступнями нагретую июньским солнцем землю…

Первую гранату Босенко бросил в немецкого пулемётчика, укрывшегося за стальным щитом.

Эхо от первой гранаты слилось с грохотом второй. А вслед за ним грянуло «ура», и партизаны, стреляя на ходу, бросились на растерявшихся фашистов.

Когда группа входила в лагерь, Лёня тихо сказал:

— Сапоги вот только жалко… Почти новые были…

Тут только Юрченко обнаружил, что Лёня шагает босиком.

— Да разве мы такие тебе сапоги смастерим! — воскликнул он. — Генеральские! Как у Фёдорова!

Юрченко выпрямился, когда к группе подошёл Водопьян.

— Диверсионная группа отряда имени Ленина задание выполнила!

Немного помолчав, решительно добавил:

— Взорван состав с военной техникой и боеприпасами. Сами видели… У нас потерь нет.

Встретился я с Босенко случайно. Много лет прошло после войны. Был я на первомайском параде, делал репортаж для газеты «Радянська Украина». Рядом со мной оказался офицер милиции. Лицо мне его показалось очень знакомым. Память у меня на лица и фамилии хорошая.

— Вы — Босенко? — спрашиваю.

— Босенко.

— Партизан?

— Был в отряде.

— Лёня! — воскликнул я. — Вот ты теперь какой!

…Засиделись мы с Леонидом Михайловичем чуть не до рассвета. Все вспоминали партизанские наши дела, товарищей.

— Покажу своим ребятам эту карточку, — сказал на прощание Босенко. — А то ведь не верят, что их отец был партизаном… «Ты ведь в школу тогда ходил, говорят, таким, как мы, был…» Это уж точно: в лес, к партизанам, прямо из-за школьной парты ушёл. Так было нужно!

Рассказ партизана

Я хорошо запомнил день, когда партизаны штурмовали тюрьму в посёлке Корюковка. В камерах за стальными решётками ожидали с минуты на минуту расправы заложники, которых фашисты намеревались расстрелять. Бой был кровопролитный, гитлеровцам и полицаям бежать было некуда, и они сопротивлялись до последнего патрона.

Но партизаны одолели врага.

Когда мы вернулись в елинские леса на свою базу, многих не досчитались командиры. Но зато все заложники были освобождены. Среди них оказался и Володя Бебех, сын партизана. Потом, когда он стал связным, я частенько с ним встречался. После войны я долго ничего не знал о судьбе мальчика. Когда же опубликовал эту фотографию в республиканской газете, Володя отозвался, написал письмо, рассказал о прошлом.

Однажды в партизанский музей вошёл вместе с другими посетителями высокий широкоплечий мужчина. Он ходил по залам, подолгу задерживался у стендов с оружием, листовками, которые выпускались в соединении Фёдорова в годы войны, с пристальным вниманием рассматривал портреты народных мстителей. Не пропускал ни слова из рассказа экскурсовода.

У одного из снимков, где был запечатлён мальчик лет десяти-одиннадцати, группа задержалась. Экскурсовод объяснила:

— В партизанских отрядах воевало немало подростков. Не всё известно о судьбах этих отважных ребят. Перед вами портрет юного партизана, имя которого установить пока не посчастливилось…

Тогда мужчина вышел из-за спин гостей и просто сказал:

— Это я. Зовут меня Владимир Бебех. А было это в 1943 году…

— В 1941 году, — начал Владимир Бебех, — я окончил 3 класса Тихоновичской средней школы Корюковского района Черниговской области. Отец мой был зачислен в партизанский отряд Фёдорова задолго до того, как фронт вплотную приблизился к нашим местам. Из села ушли в лес, чтобы бороться с оккупантами, кроме отца, его родной брат, председатель сельсовета Степан Бебех, председатель колхоза Феодосий Ступак, колхозный бригадир Амвросий Мягкий и наш дальний родственник Николай Бебех.

Около недели в окрестностях села сражались с немцами разрозненные части Красной Армии. Когда линия фронта передвинулась на восток, я вместе с сыновьями Ступака — Мишей и Петей — сразу же побежал в лес. У каждого из нас было в руках лукошко с продуктами. До позднего вечера мы бродили по густым ельникам, спускались в тёмные овраги, но партизаны словно сквозь землю провалились…

Отец нежданно-негаданно появился сам, когда в селе ещё не создали полицейской управы. Спустя сутки он ушёл. «Если будут интересоваться, допрашивать вас, держитесь одного: отец собирался пробиваться к линии фронта, с тех пор никаких сведений не имеем…» Мы — моя мать Евдокия Ивановна, я и сестра Нина — старались ночевать не дома, а у дальних родственников или у знакомых. Но однажды мы всё-таки остались дома — уж очень соскучились за уютом и теплом родной хаты. В ту же ночь к нам постучали. Помню, мне как раз снилось, что меня немец расстреливает из автомата. Мать открыла. Её с лампой в руках заставили пройти вперёд, во вторую комнату, — полицаи думали, что там прячется отец. Ввалилось их в дом человек восемь. Начали переворачивать всё вверх дном. Хватали, что под руку попадалось.

Мы с Ниной незаметно выскользнули из дома. Перебежали через дорогу — в колхозный сад. Оттуда — к конторе колхоза, где жил наш дядя Потап. Но услышали взрыв гранаты, и это остановило нас. Позже мы узнали, что полицаи бросили гранату в дом к Ступакам. Хорошо, что там было пусто… Маму нашу забрали. Весь день её босую, в мороз, гоняли полицаи по селу. Мы с Ниной сидели у соседа в хате и, плача, наблюдали сквозь стёкла за происходящим. Спустя два дня, так ничего от неё и не добившись, маму отпустили. Мы тоже вернулись домой.

Когда же партизаны разгромили карательный отряд предателя Шилова в Гуте Студеницкой, это было в феврале сорок второго года, в наш дом ворвалось человек десять полицаев. Приказали всем собираться. Я уже оделся, как вдруг сестра разрыдалась. Она обхватила маму руками и закричала: «Мама, мамочка, куда нас ведут?» Тогда мама и сказала главному полицаю: «Детей же зачем? Ведь они ни в чём не виноваты!» Тот остановился в нерешительности, потом угрюмо бросил: «Ладно, одна пойдёшь!» Было около десяти утра, когда, в последний раз поцеловав нас, мама ушла с полицаями. А вскоре мы узнали, что её расстреляли…

Нас с сестрой после этого забрали в тюрьму в город Щорс, где мы просидели несколько суток. Там были дети Ступака — Миша, Петя и Толик. После допроса нас отпустили, и мы пешком возвращались домой. Дорога неблизкая, километров двадцать. Толик был совсем маленький и его приходилось нести по очереди на руках.

В феврале сорок третьего года меня с сестрой и братьев Ступаков снова забрали и бросили в Корюковскую тюрьму. Там мы просидели, ожидая расстрела, две недели. Арестованных — это были в основном семьи партизан — становилось всё меньше.

Но нам повезло — соединение Фёдорова разгромило местный гарнизон и штурмом взяло тюрьму. Нам потом рассказали партизаны, что первым к тюрьме прорвался дядя Феодосий — отец Миши, Пети и Толи. Он как раз сбивал прикладом замок на тюремных воротах, когда автоматная очередь прошила его насквозь.

Я помню, как мы подходили к подводе, на которую положили дядю Феодосия. Он молча смотрел в небо. На второй день его хоронили в селе Тихоновичи, в колхозном саду, там же, где и наших матерей.

В лес мы уехали с партизанами. Мне подарили маленький дамский пистолет. Тогда и был сделан этот снимок.

Владимир Иванович Бебех повернулся к своему портрету, с которого и начался его рассказ. Немного помолчав, он продолжил:

— В лесу меня взял к себе какой-то командир, фамилию его я уже не помню. Мы вместе спали в одной повозке. Он предложил мне: «Теперь, Володя, ты при мне будешь как бы адъютант». В мои обязанности входило, чистить его парабеллум, смотреть за повозкой, поить лошадей.