Орлята партизанских лесов - Давидзон Яков Борисович - Страница 18

Вместе со своим другом Колей Траловым Лёня установил дежурство на подходах к селу. В первый месяц оккупации редкий день проходил, чтобы они не встретили одного, двух, а то и целое отделение красноармейцев, выходивших из окружения.

В тайнике — друзья устроили его в дупле старого дуба — всегда хранился запас пищи, фляга с водой или молоком и чистые тряпки, заменявшие бинты. Ребята помогали красноармейцам определиться на местности, кормили их и указывали наиболее безопасный путь к линии фронта.

Но с каждым днём фронт уходил всё дальше, и звуки канонады уже не долетали до здешних мест. Всё реже выходили из лесу солдаты. Всё больше наглели сельские полицаи — махровые уголовники и кулачьё.

— Видать, и нам пора уходить, — сказал однажды Коля.

— Вот подождём немного, и если наши не начнут наступать — двинем, — поддержал друга Лёня.

Был у ребят твёрдый договор: непременно добраться до фронта и воевать с фашистами до победного конца. Но ближайшие события круто изменили их планы.

Среди ночи в дверь хаты, в которой жили Босенко, кто-то постучался. Мать кинулась открывать. В прихожей послышались приглушённые всхлипывания, разговор. Лепя собрался было подняться, но тут в комнату вошла мать с… отцом. В лунном свете, проникавшем сквозь окно, Лёня сразу узнал его. Был отец в знакомой милицейской шинели, в шапке и сапогах. Стараясь не шуметь, отец поставил в угол вещмешок снял кобуру с наганом и присел на скамью у стола.

Лёня подбежал к нему и уткнулся лицом в пропахшую гарью длинную шинель. Отец гладил сына по голове и молчал.

Мать торопливо накрывала на стол: достала чёрный хлеб, несколько картофелин в «мундирах» и — как огромную ценность — поставила крынку с молоком, которое берегла для двух маленьких братьев и сестрички.

Отец с трудом глотал сухой хлеб, макал картошку в крупную соль. К молоку он не притронулся и попросил воды.

— Сначала был в истребительном батальоне, — отрывисто рассказывал отец. — Там наши были, из менской милиции. У немцев — танки, мотоциклы с пулемётами… А у нас винтовки. Гранат было по две на бойца. Дважды вырывались из окружения. Потом немцы зажали нас между речкой и большаком… Многие полегли… Меня контузило. Я потерял сознание. Очнулся ночью и вот пришёл…

Отец помолчал, потом спросил у Лёни, как дела в селе, есть ли фашисты. Узнав, что только местные полицаи, заметно оживился.

— В лесу должны быть партизаны. Райком партии — я знаю! — оставлял подполье. Должно быть! — повторил он о надеждой.

С рассветом отец укрылся в лесу, а ночью снова пробрался в хату. Так повторялось несколько раз. Но встретиться с партизанами отцу не посчастливилось.

— Завтра уйду искать отряд. Теперь вы меня скоро не ждите, — сказал отец. — Буду искать, пока не найду!

Ночью дом окружили полицаи. Загремели прикладами в дверь. Отец выхватил пистолет. Но, оглянувшись на детей, положил его на лавку и тихо сказал матери:

— Открывай… Иначе они всех порешат…

Из районного центра Мена, куда увели отца, донеслась весть — расстреляли. А спустя несколько дней новая беда обрушилась на семью Босенко. Когда мать с Лёней уехали в лес за дровами, в село ворвались гестаповцы. Дедушку, бабушку, двух братьев и сестричку Лёни Босенко вместе с двадцатью другими жителями села загнали в колхозный сарай и сожгли.

С тех пор Лёня с матерью ходили из села в село, каждый раз ночуя в новом месте. Они уже знали, что немцы разыскивают их.

Делая обычный переход, они и столкнулись с отрядом Ивана Ивановича Водопьяна. Он выслушал их историю, но взять Лёню в отряд не согласился.

— Трудно, сынок, у нас… Спим па снегу, еды не хватает, — сказал он. — Не могу!

— Я же пионер, товарищ командир! Стрелять умею, хотите — проверьте!

Водопьян взял у ближайшего партизана карабин…

— И проверим…

Этого испытания Лёня не боялся: бывало, отец брал его с собой на стрельбище. Там Лёня и научился стрелять не только из мелкокалиберного, но даже из боевого оружия.

— Во-он, видишь, столб? Попади-ка в изолятор.

Белый фаянсовый изолятор выглядел издалека крошечным кругляшком. Но Лёня затаил дыхание, прицелился и спустил курок. С первой же пули изолятор разлетелся вдребезги.

— Недурно, — сказал партизанский командир. — Пойдёшь в четвёртую роту, к Киселёву. Будешь связным.

Вскоре Лёня заслужил среди взрослых авторитет смелого и находчивого партизана. Его стали брать в засады, на железную дорогу. Окрестности он знал, как свои пять пальцев, и был незаменимым проводником.

Вот и теперь Лёня вывел группу Юрченко к изгибу железнодорожного полотна. Партизаны залегли буквально под самым носом у жандармов, охранявших стальную колею. Часовые сошлись па границе постов и оживлённо разговаривали.

— Ишь, бездельники, — шёпотом ругался Юрченко. — Им приказано ходить, а они стоят, языками мелют.

Наговорившись, часовые поспешно затопали сапогами по шпалам — каждый в свою сторону. Партизаны без помех установили мину.

Вопреки заведённому правилу уходить, заминировав дорогу, группа Юрченко решила задержаться. Солнце основательно разогрело лежавших в мелколесье партизан, когда вышедший из Бахмача состав приблизился к заминированному участку. Пятнадцать вагонов и платформ насчитал Лёня. Прикрытые маскировочными сетями, на платформах громоздились автомашины, тягачи и гаубицы с короткими стволами. В опломбированных вагонах, очевидно, везли снаряды.

Раздался взрыв. Паровоз рухнул с насыпи, увлекая за собой вагоны. Партизаны обстреляли состав па пулемёта и автоматов, по когда в вагонах стали рваться снаряды, поспешно укрылись в лесу.

…Они напоролись на фашистскую засаду, когда уже почувствовали себя в безопасности. Жандармы атаковали внезапно и стали теснить партизан к болоту. Они отстреливались больше часа, и патроны были на исходе.

— Лёня, — спросил Юрченко, — ты можешь проскользнуть незаметно в тыл к фашистам?

Ещё не зная, что задумал командир, Босенко поспешно ответил:

— Могу!

— Слушай внимательно. Единственная дорога для тебя — через болото. Взрослый там не пройдёт, это как пить дать. Возьмёшь две гранаты. Когда окажешься у фашистов в тылу — бросай. Пока они придут в себя, мы и прорвёмся. Всё теперь в твоих руках!

Юрченко отцепил от пояса две «лимонки», проверил запалы, протянул Лёне.

— Карабин оставь. Он тебе только мешать будет.

«Оставить оружие? Да какой же я партизан без оружия?» — промелькнуло в голове.

— Нет, карабин я возьму!

Юрченко посмотрел на него долгим взглядом и сказал:

— Будь по-твоему! Значит, помни: две гранаты, одну за другой!

Болото отсвечивало маслянистым блеском. Кое-где тянулись вверх кустики, и Лёня решил использовать их как прикрытие. Там, где остались его боевые друзья, гремели редкие выстрелы. И каждый раз немцы подымали яростную стрельбу из пулемётов. Потом снова всё утихало.

Лёня ступил в тину и сразу провалился по пояс. Сапоги стали тяжёлыми, как свинцовые. Как не жалко было, но Лёня решительно сбросил сапоги. «Не пропаду, лето на дворе, — успокоил сам себя. — Тапочки в отряде сошьют, ещё лучше будет ходить».

Он выломал длинную палку прощупывать дно. Шаг за шагом преодолевал болотную топь. Вода сверху была почти горячая, а чуть глубже ноги ломило от ледяного холода, сохранившегося с зимы. Каждый метр давался с трудом, и наступил момент, когда Лёня окончательно замёрз и обессилел. Карабин пригибал к гнилой воде. А конца болоту не было видно. «Не дойти мне», — подумал Лёня. Он честно пробирался через болото, и не его вина, если не хватило сил:

Лёня в изнеможении присел на кочку. Было тихо, звенели комары над головой. Какая-то пичуга вспорхнула на веточку и, раскачиваясь вверх-вниз, казалось, дразнила Лёню. У него не было сил, чтобы протянуть к ней руку».

Лёня вдруг представил, как лежат за деревьями пять его товарищей, как до боли в ушах вслушивается в тишину Юрченко и взглядом подбадривает остальных. Мол, всё будет хорошо, Лёня уже подползает к фашистам, и вот-вот рванут гранаты.