Коллекция профессора Стаха - Самбук Ростислав Феодосьевич - Страница 11

Сказал так, лишь бы только возразить Иваницкому, потому что и самому хотелось как можно скорее сесть в самолёт, чтобы быть подальше от коттеджа, оплетённого текомой, от этих двух тел, от милиции, которая сегодня же начнёт расследование.

Омельян не обратил внимания на его возражение.

— Напишешь мне в Пицунду до востребования. Я буду там через неделю. Сообщишь, где сможем встретиться.

Климунда похлопал по рюкзаку.

— Скорее бы сплавить этот хлам.

— Это уж моя забота. Ты понял?

Климунда в ответ пробурчал что-то неопределённое. Иваницкий остановил машину.

— Держи, — подал Спиридону руку. — И я тебя прошу: не швыряйся деньгами на курорте. Милиция всегда принюхивается к таким.

— Угу… — Климунда и сам знал это. — Ты куда сейчас?

— Поставлю машину в гараж… — Иваницкому почему-то не хотелось говорить, что уже пятый день, как он находится в командировке в Москве — прилетел утренним самолётом и возвращается через два часа. На всякий случай — железное алиби, билет в оба конца взял для него один московский приятель, и фамилия Иваницкого не будет значиться в списках пассажиров. Вот только бы незаметно поставить машину в гараж…

«Москвич» тронулся, Климунда посмотрел ему вслед, закинул рюкзак за плечи и направился домой.

Вечером того же дня, когда убили профессора Стаха, следователю по особо важным делам Роману Панасовичу Козюренко сообщили: экспертиза установила, что убийца стрелял из пистолета, принадлежавшего когда-то сержанту Омельченко. А ещё через несколько минут майор Шульга доложил Козюренко о результатах своих поисков.

Козюренко хмурился. Шульга не мог сказать ничего утешительного, Розыски его фактически зашли в тупик. А первый выстрел прозвучал! Да ещё и как.

— Плохо, майор, — констатировал Козюренко и, увидев, как смутился Шульга, несколько подсластил пилюлю: — Но в случае с ограблением таксиста вы действовали находчиво. Я включил вас в состав своей группы, — закончил он неожиданно.

Шульга приготовился к разносу, ждал даже административных взысканий, и вдруг такое… Но ничем не выдав своей радости, сдержанно сказал:

— Благодарю, хотя я не проявил…

Роман Панасович остановил его скупым жестом.

— Не будем разводить церемоний, майор, дело не терпит проволочек — пистолет может выстрелить вторично. Хотя я лично придерживаюсь иного взгляда. Ибо преступление незаурядное, и грабители рассчитывают на большие деньги. — Счёл нужным объяснить: — Из коллекции профессора Стаха украдены ценнейшие иконы — преступник или был хорошо информирован о расположении икон, или сам занимается искусством.

— У человека, чуть не убившего сержанта Омельченко, — воспользовался паузой Шульга, — твёрдая рука. Думаю, профессиональный преступник.

— Все может быть, — неопределённо ответил Козюренко. — Это нам и надо выяснить, и начнём мы, майор, с изучения круга людей, вхожих в дом профессора. Мы должны также установить лиц, случайно побывавших там в последнее время.

Козюренко принялся излагать Шульге план, как это лучше сделать. Но его прервал телефонный звонок. Положив трубку, пояснил:

— Капитан Запорожцева — у неё неотложное дело.

В кабинет вошла красивая женщина, внешне ничем не похожая на капитана милиции. Русые волосы, широко поставленные зеленые глаза и свежие губы. Молодёжная блуза с клетчатым галстуком и широкий ремень с блестящей пряжкой, которым она туго затягивалась, ещё больше подчёркивали её девичью фигуру.

Козюренко вышел из-за своего большого полированного стола и придвинул Запорожцевой стул. Сел и сам.

— Какое же у вас неотложное дело, уважаемая Людмила Константиновна? — спросил, внимательно глядя не неё.

— Я сделала анализ пепла, оставленного преступником на лестнице в доме профессора Стаха…

— Ну… ну… — даже заёрзал на стуле заинтересовавшийся Козюренко.

Запорожцева положила перед ним бумажку.

— Хочу обратить ваше внимание, Роман Панасович. Около месяца назад, точнее четырнадцатого июня, на экспертизу принесли окурок папиросы «Любительская», найденный в квартире некоего Недбайло. Вульгарная квартирная кража, — уточнила она. — В доме Стаха преступник также курил «Любительскую».

Козюренко помолчал несколько секунд, оценивая услышанное. Повернулся к Шульге:

— Что скажете, Яков Павлович?

— Я слышал об этой краже. Дело вёл инспектор районного уголовного розыска.

— Спасибо, — обратился Козюренко к Запорожцевой, — за ваше очень важное сообщение. Да, думаю, очень важное. А вас, Яков Павлович, немедленно прошу найти дело об этой краже. Как вы сказали — Недбайло?

Дело о краже в квартире Недбайло было уже передано в прокуратуру. Шульге пришлось разыскать помощника районного прокурора, и через час папка лежала на столе Козюренко. Следователь нетерпеливо перелистывал подшитые в ней бумаги.

— Просто, — недовольно сказал он, — элементарно просто. Никаких тебе хлопот. Милиция составляет опись украденных вещей и список рассылает по назначению. Через неделю в Городянке предлагают одной женщине дёшево купить каракулевую шубу. Она покупает, конечно, показывает приятельницам… Короче, об этом узнают в милиции, а там в списке вещей Недбайло фигурирует каракулевая шуба. Дальше ещё проще: что у кого купил, обыск на квартире хорошо известного милиции вора-рецидивиста Алексея Балабана, неопровержимые доказательства содеянного, признание Балабана — и точка. Дело сдают в прокуратуру и ставят галочку — ещё одно преступление раскрыто. Следователя отмечают в приказе за хорошую работу. А я бы ему, сукиному сыну, — похлопал он ладонью по папке, — выговор с предупреждением. Во-первых, часть вещей не нашли. Почему? Балабан уверяет, что продал на толкучке. Но ведь лжёт, не мог этого сделать. Толкучка для него — смерть. А следователь верит ему… Верит, ибо так легче — не надо усложнять себе поиск… К тому же Балабан мог совершить преступление не один, а с кем-то. Они могли поделить вещи. Возможно, ещё один прохвост гуляет на свободе, а другой нарочно не выдаёт его — то ли из солидарности, то ли из страха, потому что за групповую кражу дают больший срок…

— Правильно ли я понимаю вас? — перебил Шульга. — Утром допросим Балабана?

— Да, конечно. Надо взяться за этого «домушника».

…Лёха с любопытством смотрел на этих двух новых начальников в штатском. Несомненно, начальников: сюда, в тюрьму, неначальников не пускают, а это начальство, и небось достаточно высокое, потому что один уже пожилой и держится властно, а другой — сухощавый, глазами так и сверлит, будто в самую душу к тебе заглядывает. Что ж, гляди на здоровье, а увидишь ли что?

Балабан сел на предложенный ему табурет. Под ложечкой засосало: что им надо? Дело его в прокуратуре довели до конца, скоро суд, а потом — знакомая жизнь в колонии, нельзя сказать, чтоб роскошная, но там своя «братия», и можно как-нибудь перекантоваться…

Балабан испытующе посмотрел на этих двух.

Старший, чуть лысоватый, закурил и придвинул Балабану две пачки — сигареты с фильтром и папиросы «Любительские». Балабан вытащил длинную сигарету высшего сорта, прикурил и пустил дым под потолок — таких сигарет давно не курил, даже у прокурора, не говоря уже о районном милицейском начальстве, угощали только «Памиром». Что ж, большее начальство — и сигареты получше.

— Хорошие сигареты? — спросил его следователь.

Балабан утвердительно кивнул и искоса посмотрел на пачку. Это не прошло мимо внимания Козюренко.

— Возьмите ещё, — предложил он. — Или вам больше по вкусу эти? — пододвинул «Любительские».

Балабан пренебрежительно отодвинул папиросы.

— Если уж нет ничего другого, — пояснил он. — Не накуриваюсь я ими, и дым не тот. Кислый.

— А я иногда курю, — возразил Козюренко, — для разнообразия.

Лёха посмотрел подозрительно: не издеваются ли над ним?

— Итак, — уточнил Козюренко, — вы утверждаете, что последнее время, по крайней мере перед арестом, не курили папирос «Любительские».