Операция “Зомби” - Самаров Сергей Васильевич - Страница 26

2

– Стоп, ребята! – поднял я руку и выступил за живой щит прямо под стволы. – Стрелять настоятельно не рекомендую!

В критический момент, знаю по опыту, спокойствие и твердый голос могут решить исход всего дела. Спокойствия я так давно уже не терял, что забыл, как беспокойство выглядит. А что касается твердого голоса, то его я научился контролировать еще в первых же боях, в которых довелось принять участие. В Афгане порой спокойствие и твердый голос отца-командира действовали на молодых солдат так же, как добрые слова матери. И помогали перебороть и страх, и отчаяние, и вообще заставляли парней взять себя в руки.

Охранники остановились, словно тормоз до упора отжали. Уважают авторитет старших. Это уже хорошо. Значит, можно и дальше продолжить задушевную беседу. Там, глядишь, слово за слово, и ситуация кардинально перевернется. Возможность представится для новых вариантов существования без слоновьих доз снотворного.

Она и повернулась. Я даже не оборачивался полностью, только взгляд на свое плечо скосил и понял, что могу смело, чуть не нагло продолжать, – Пулат уже положил руки соответствующим ситуации образом на соответствующее решительным действиям место.

– Отпустите профессора... – с угрозой в низком голосе, еще слегка задыхаясь от недавнего забега по коридору, произнес лысоватый и лобастый крепыш ростом с Виталия. Крепыш-то он крепыш, хотя я не думаю, что в рукопашной разборке он сможет Пулату или тем более мне что-то противопоставить. А уж в психологической ему не сравниться со мной – это я по глазам вижу. Парень, кажется, чуть-чуть истеричный, хотя и жесткий внутренне. Такие легко поддаются и восторгу, и панике. Хотя именно этим он сейчас и опасен. Я хорошо знаю, что любая группа лиц – многолюдная толпа на политическом митинге или трое собутыльников, встретившихся за углом, – является единым живым организмом, подчиняющимся стадному инстинкту. Человек толпы перестает быть личностью, перестает мыслить индивидуально и поступать в соответствии со своими принципами, привычками, со своим, в конце концов, воспитанием. Отсутствие общего мозга при наличии общего сознания часто доводит до беды. Толпой правит не разум, а эмоции. Один из разноликого множества поведет себя не так, струсит или, наоборот, бросится вперед – и другие последуют его примеру. Возобладает первая и сильнейшая эмоциональная энергия. Потому-то эмоциями толпы следует управлять с умом.

– Так этот дедок еще и профессор? Бедная наука! Она рискует потерять своего представителя прямо сейчас, прямо сию минуту... Не суетитесь, молодой человек, и прекратите скрипеть зубами от злости – зубная эмаль плохо восстанавливается и вам грозит скорый кариес. Лучше здраво осмыслите ситуацию и сообразите, как вам дальше себя вести.

– Ну... – протянул крепыш, ожидая продолжения задушевной беседы.

Осмысливает. По глазам вижу, что старательно пытается это сделать. Значит, поддается.

– Вы, ребята, просчитались и бросаетесь неразумно грудью на амбразуру. Иногда это бывает необходимо, но не всегда... Как, например, в данном случае, когда результат не оправдает затрат. Обратите внимание, как я стою... Обратили? Я закрываю от вас и дедка, и своего товарища. Понимаете, зачем? – Голос мой тверд и даже слегка насмешлив. Уверенный голос. Я вижу, толпа подчиняется ему, как тупое стадо окрику пастуха. – Стрелять придется сначала в меня – это съедает несколько секунд, которых вам не хватает для успеха дела. И только потом, когда я упаду, сможете прицелиться в моего товарища. Но, таким образом, прошу заметить, на то, чтобы меня убрать с дороги, и на прицеливание и выстрел в капитана Пулатова потребуется больше времени, чем самому капитану, чтобы совершить короткий рывок левой рукой. Более того, даже после выстрела он сможет совершить такой рывок и сломать уважаемому дедку, которого вы зовете профессором, шейный позвонок. Это гарантированная смерть в течение двух-трех секунд. Советую подумать...

Они вняли моим словам. Они думают.

– Ну? – абсолютно внятный вопрос задал по-прежнему один крепыш. Очевидно, он у них за главного. На него и следует больше всех давить. Психикой на психику. Я будто бы даже вижу, как от меня идут неведомые волны к нему, а от него они резонансом действуют на всех остальных.

– Подумали? Тогда опустите стволы, выйдите за порог, перестаньте шуметь не по делу и выслушайте наши условия.

– И что? – Болтун-крепыш, оказывается, и другим словам научился. Должно быть, парень талантливый, только ему бы скорости соображения добавить, потому что на одном умении бегать по коридорам далеко не уедешь.

– А то! – резко, злобно крикнул я.

И крепыш попятился. Нервы у него напряжены. Он уже наслушался рассказов обо мне, может быть, участвовал в захвате Пулата. Знает, что всего ожидать следует. Знает, что шуток мы с собой позволять не желаем. И ждет, сам не знает чего – смерти или продолжения разговора. К любому повороту событий готов. Но к смерти, я думаю, не стремится с той же скоростью, с какой рвался выручить дедка. Потому от резкого звука и пятится, как от резкого движения. Но я не двигаюсь. Знаю, от страха они выстрелить могут.

– Быстро все в коридор, если уважаете российскую науку и если есть желание своего профессора живым увидеть! – Я вложил в голос, против их сопротивляющегося желания, все свое желание управлять этой толпой. Знаю, когда не сомневаешься в своем праве командовать, команда сама собой получается очень убедительной. Тверже и без сомнений. Любая нотка сомнения сломает выстроенную модель поведения толпы. Я выстроил ее, я толпой управлял. Я очень сильно хотел этой толпой управлять, и она повиновалась мне.

И уже когда они выходили, уже когда последние двое, стремясь быстрее пересечь порог, столкнулись в дверях и не желали уступать один другому очередь, чтобы не остаться в комнате единственным и последним, я понял, что не просто управляю ими. Они меня боятся. Меня и Виталика Пулатова. Да, они именно боятся и просто счастливы, что я поставил им такие условия. Мужское самолюбие силы толпы очень стремилось и потому нашло лазейку, позволяющую с незаметным со стороны уроном для своей чести отступить. Но это была только половина момента, определяющая его суть, если даже не значительно меньшая его часть.

Самое главное было в том, что я уловил некоторое сходство в своих ощущениях нынешнего положения и того, что случилось в тире, когда я стрелял так, как стрелять не умею и как вообще стрелять невозможно. Тогда что-то во мне говорило: я должен это сделать. Вернее, это не так – ничто не говорило ничего, потому что невозможно передать словами ощущение, которое длится только долю секунды и проявляет себя, не требуя внутреннего сосредоточения. Просто происходит толчок, и ты делаешь, зная, что легко это сделаешь – походя, словно мигаешь... Сейчас то же самое произошло. Я походя пожелал воздействовать своей волей на толпу. Властно, мощно протранслировал собственное желание. И толпа подчинилась. Я почувствовал это, я почувствовал, что толпа подчинилась не моим угрозам и увещеваниям, хотя в какой-то мере и им тоже, а именно моему сильнейшему желанию.

Более того. Я начал улавливать некие движения вокруг себя. Совсем не телесные – я был уверен, не оглядываясь, – движения. Что это было, сказать трудно. Но неведомые силы наполнили комнату своими потоками так мощно, что появилась боль в голове. А это для меня всегда чревато. Я взял с собой, конечно, лекарство, заранее зная, что дома окажусь нескоро. Но оно от боли полностью не освободит и не даст бодрости телу, когда эта бодрость нужна. А потоки властвовали в воздухе. Противоположные, мешающие друг другу, переплетающиеся, как две змеи, вступившие в схватку, но – властвовали они вместе с тем, что шло от меня. От меня самого шел точно такой же мощный поток. И вдруг я догадался или даже осознал, что это такое странное вокруг происходит...

Толпа охранников уже в коридоре.

Я взял со стола ключ и спокойно закрыл дверь. Крепкая дверь. Ногой такую не вышибешь ни с той, ни с другой стороны. Рамка из металлического уголка по двери и по косякам, шесть цилиндрических язычков замка. Мы отгородились от опасного возбужденного соседства. Хотя бы на время отгородились. Положение изменилось. Только непонятно, в лучшую или в худшую сторону. Раньше нас закрывали, теперь мы закрылись. Ничего принципиально не изменилось, кроме появления заложника.