Сорные травы - Шнейдер Наталья "Емелюшка" - Страница 64

— М-мать, — Вадим облегченно засмеялся. — Это же просто звонок мобильного. А я перепугался! Пойду женщин успокою.

Я остался на кухне один. Глянул с высоты на мерцающие отблески в кустах. И стал названивать Машке.

Молчание в телефоне.

Еще одна попытка.

Длинный гудок. Сорвалось.

И еще раз.

Короткие гудки.

Снова. Снова. Снова.

Если работает тот телефон, должен работать и мой. Или там симка другого оператора? В любом случае мне нужно знать, как там Машка, жива ли она. Сейчас это самое важное — все остальное мелочь. Прав отец. Как всегда, прав.

Не знаю, на какой попытке телефон отозвался длинными гудками.

Я замер.

Молясь, упрашивая, матерясь.

Надеясь, что гудки прервутся голосом, а не тишиной.

Глава 10

Пафосные аккорды Имперского марша отзывались головной болью. Лорд Вейдер нависал, глядя сверху вниз — впрочем, учитывая мой рост, по-другому бы и не вышло.

— To be, or not to be: that is the question, — заявил он, уставив на меня указательный палец.

Я пожала плечами:

— Whether 'tis nobler in the mind to suffer…

Сейчас уже и не вспомнить, зачем я в незапамятные времена выучила этот монолог — причем именно на английском. А зачем Ив когда-то вызубрил клятву Гиппократа на латыни? Производить впечатление недюжинной эрудицией, для чего же еще. Воистину тщеславие — любимейший из грехов.

— The slings and arrows of outrageous fortune.

С девушками у Ива срабатывало безотказно, но вряд ли Вейдер интересуется симпатичными судмедэкспертами.

— Or to take arms against a sea of troubles[41]… — я сбилась. Забыла, чтоб его. Что-то там было про «To die: to sleep…»[42] — но это дальше, а до того?

Вейдер чуть качнулся вперед, я запаниковала.

— And… well[43]…— а, черт с ним! — Сразить их противоборством. Умереть — уснуть и только, и…

— Незачет, — перебил темный лорд на чистейшем русском. Невидимые пальцы сомкнулись на горле, в глазах заплясали мушки, и я осела на пол, отчаянно пытаясь протащить воздух в легкие. Какой идиот первым придумал, что смерть от удушья легка и приятна? Сколько там времени проходит от начала до потери сознания — несколько минут? Вечность? Потом и этой мысли не осталось — только всепоглощающий страх.

— And by opposing end them, — сказал Вейдер, отпуская захват.

Я закашлялась, попыталась что-то каркнуть…

— To die: to sleep; No more[44], — отчеканил он.

Горло снова сдавило, я бессмысленно рванула ворот…

…и пришла в себя. Рядом истерически заливался мобильник. Сменила мелодию, на свою голову, это ж надо такой красивый кошмар получить! Ив.

— Да.

Голоса не было. Сипение, которому бы позавидовал Вейдер, голосом назвать трудно.

— Маша? Кто это?

Говорить больно, дышать… Воздух словно превратился в наждак. Я зашлась в кашле — теперь уже в реальности.

— Кто это? — муж почти кричал. — Машка, ты?

— Я.

— Что с голосом?

Угадай с трех раз, блин. Что будет с голосом при остром токсическом ларинготрахеите?

— Все, Маш, понял. Ты жива — с остальным разберемся. Давай по СМС.

Я кивнула, как будто муж мог меня видеть, отключила связь.

«Где ты?» — пиликнул телефон.

«Всё там же».

«У нас облако, кажется, сдуло. У тебя?»

А черт его знает. Запаха я не чувствовала — но это не говорило ровно ни о чем. Я могла просто «принюхаться» — или рецепторы сдохли вместе со слизистой.

«Не знаю, погоди, с крыши посмотрю».

Кашляя и чертыхаясь на чем свет стоит, я выбралась через слуховое окно, глянула поверх крыш. Смотреть вниз не хотелось совершенно. Солнце еще не слишком высоко, и в глубине двора полумрак — но все равно приятного мало.

«Облака не видно, какая концентрация — хз».

Снимать намордник и проверять, сразу окочурюсь или сперва подрыгаюсь, желания не возникало. Я плеснула на повязку остатки жидкости из бутылки. Когда по радио сказали об аварии, под рукой из всех возможных антидотов оказалась только кальцинированная сода из арсенала уборщицы. Слабый ожог лица гарантирован — но это лучше, чем навсегда распрощаться с легкими. Впрочем, одно другому не помешает…

«Что-то изменится — дай знать. Я тоже отпишусь, если что».

«ОК».

Я растянулась на крыше, уставившись в небо. Пыльные стены чердака успели осточертеть — неудивительно за прошедшие почти сутки. Голода я не ощущала, а вот пить хотелось безумно. Когда радио вдруг разразилось сигналом тревоги, времени на то, чтобы запастись водой и продуктами, не было. Хорошо хоть посетителей в морге оказалось немного. Кто-то из тех, кто должен был бы забирать родственников, похоже, решил, что мертвые подождут, а вот живым необходимо высказать свое, разумеется, ценное мнение на стихийном митинге. Другие, судя по всему, подумали, что, когда город бурлит, лучше всего запереться дома и не высовывать нос на улицу до тех пор, пока та снова не станет безопасной. Будь я поумнее, поступила бы так же. И когда бабахнула емкость с хлором, или что там случилось на самом деле, — закрыла бы дома пластиковые окна и двойные двери, заткнула вентиляцию и в ус не дула. Судя по тому, что я помнила с «военки», наш дом в зону заражения попадал, но далеко от эпицентра, да и восьмой этаж есть восьмой этаж. А так…

Успела дать столпившимся во дворе людям ветошь, приказала быстро намочить — благо, воды в секционном зале хоть залейся, — закрыть рот и нос и двигаться перпендикулярно направлению ветра. Повторять несколько раз и следить, насколько точно выполнили указания, не стала. Не до того, да и не нанималась я в пастыри. Успела прихватить из каморки уборщицы пластиковую полторашку с пригоршней кальцинированной соды, заполнив ее водой, сунуть в сумку уличную одежду — на то, чтобы переодеться, времени уже не оставалось, — положить туда же пистолет из ящика стола, взять защитные очки. Не герметичные, но все лучше, чем ничего. То, что покидать зону заражения надо спокойным шагом, а не улепетывать, точно зайцу, я вспомнила, только когда перестало хватать воздуха. Мокрая ткань едва-едва позволяла дышать, а уж на бегу… Пришлось остановиться. Вокруг мельтешили люди, запах сквозь маску не ощущался, дымки не было, и я рискнула сдернуть намордник, чтобы отдышаться. Расплата оказалась мгновенной — острая, удушающая вонь хлора, выкрутивший легкие кашель. Я прижала тряпку к лицу, кое-как отдышалась — кашель вроде бы отступил, и пошла прочь так быстро, насколько позволяло дыхание.

Вокруг по-прежнему бестолково метались люди, дорогу заполнила бесконечная пробка — и откуда только в этом районе взялось столько машин в разгар рабочего дня. Какой-то умник на полной скорости вырулил на тротуар, и я едва успела выскочить из-под колес. Кто-то, похоже, оказался не таким шустрым, но никто даже не оглянулся. Я тоже не стала. Мерзко. Стыдно. Но не смогла себя заставить. Кто-то уже сползал на асфальт, всеобщая паника сводила с ума. И на то, чтобы не завизжать и не броситься прочь, не разбирая дороги, уходили все силы.

Наконец деревянные дома вокруг закончились, выросли пятиэтажки. По земле тянулся желтоватый дымок, глаза пощипывало, и было уже очевидно — выбраться за пределы облака я не успею, для этого нужен час хорошего бега или два часа идти в приличном темпе. Оставалось только забраться повыше и надеяться, что пронесет.

Найти подъезд без домофона оказалось той еще задачкой. Но нашла. Внутри он выглядел как любой подъезд без домофона — исписанные стены, выбитые стекла, пятна от мочи на полу — но сейчас мне было не до брезгливости. Вверх… еще выше. Говорят, когда строились хрущобы, экономили на всем — а уж лифты и вовсе посчитали ненужным излишеством. Врачи постановили, что пять этажей — это максимум, который человек может регулярно преодолевать без вреда для здоровья. А жаль, могли бы повыше дома сделать. Честное слово, сейчас я готова была залезть на своих двоих хоть на вершину Эмпайр-стейт-билдинг, если бы таковой оказался поблизости.