Сорные травы - Шнейдер Наталья "Емелюшка" - Страница 63

— Выпустите меня! Тут душно! Не могу дышать!

— Стой, дура! — крикнула Марина. — Не смей!

— Откройте окно! Не могу дышать! Воздуха!

Николай бросился в комнату. Мы с Вадимом вылетели из кухни вслед за ним. Когда мы ворвались в зал, посередине красовалась скульптурная группа из трех женщин. Худая баба, которая еще на лестнице создавала нам проблемы с подружкой-симулянткой, судя по всему, словила классический приступ паники. Хватаясь за сердце и натужно завывая, что ей не хватает воздуха, она уверенно двигалась к окну — явно собираясь получше проветрить помещение. Пусть на такой высоте концентрация хлора и не смертельная, как десятью этажами ниже, но тем, у кого слабое сердце и проблемы с бронхами, хватит вполне. Марина цепко держала истеричку за ногу. Но это не помогало — при паническом приступе у человека просыпаются титанические силы. Арина ухватила бабу за руку и тянула изо всех сил прочь от окна. Но сестры даже вдвоем не могли справиться. Вдруг женщина резко дернулась, рухнула набок, высвободилась из захвата Арины, пожертвовав рукавом кофты, а затем изо всех сил лягнула Марину. Девушки разлетелись в разные стороны. Припадочная истерически завизжала, прыгнула к подоконнику, ухватилась за оконную ручку…

И рухнула от мощного удара в затылок.

Николай приложил палец к шее, прислушался и удовлетворенно кивнул:

— Жить будет.

Ухватил истеричку за ногу, протащил в глубь комнаты, не особо заботясь о сохранности тела, и бросил под стенку. Стремительно подошел к жене:

— Ты как, Маришка?

— Все нормально, Коль. — Женщина устало оперлась на мужа. — Спасибо. Мы… сами не ожидали, когда…

— Такое бывает, — успокаивающе проговорил Деменко. — Панический приступ не угадаешь. Клаустрофобия часто таится до последнего. Чтобы неожиданно выскочить и создать окружающим кучу проблем.

— Не умничай, а? — буркнул я.

Мы предупредили сестер, чтобы они сразу же звали нас, если начнется очередной цирковой номер. Я мрачно глянул на прочих беженцев, которые жались по углам, и предупредил, что в дальнейшем желательно всем участвовать во вразумлении, а не сидеть, как скифские бабы. Иначе всем будет плохо — проветривание обеспечит хлором каждого по отдельности и всех вместе. Дождавшись кивков, я вернулся вслед за мужиками на кухню.

Попробовал дозвониться Машке — все с тем же результатом. Связи нет. Сеть отсутствует в принципе.

Где-то через полчаса неспешной беседы под коньяк я решился:

— Вадим, скажи… прости за дурной вопрос… есть у тебя какой-то грех? Ну из смертных…

— Нежданно, — жуя бутерброд, ответил он. — А зачем тебе?

— Так, интересно. У меня вот, предположим, есть.

— Ум? — промычал Вадим, проглатывая кусок.

— Машке изменял, — выбрал я наименее болезненное для совести воспоминание. — Блуд, как бы.

— Ну да. Вот только не блуд. Если не ошибаюсь, его еще веке в шестом отменили. Прелюбодеяние. Если так, то и я грешен не меньше. Как и любой мужик на Земле. А к чему вопрос?

— Да так. Рассказали мне одну теорию. Размышляю.

— А, — кивнул Деменко. — Теорий сейчас много. В смутные времена во что только не верят.

— У меня есть, — нарушил молчание Николай.

— Что есть? — вначале не понял я.

— Грех. Смертный, — объяснил он, налил себе рюмку до краев и жадно выпил.

— Глупости, — резко прервал его Деменко. — Коля, не гони. Нет там твоей вины.

— Есть! Послал бы в жопу мудаков московских, ребята бы живы остались.

— Не ты их убил.

— Я послушался приказа и не применил тяжелое вооружение. Сровняли б с землей тот лядский нефтеперегонный завод — ни один бы «дух» не ушел. А там бы и зачистили потихоньку. Вместо этого ребята полезли с автоматами на пулеметные гнезда, да еще и с запретом гранаты пользовать. Суки… какие же они все-таки суки… за свои кошельки толстые столичные уроды столько ребят в Грозном положили.

Николай уронил голову на руки и, всхлипнув, замолчал.

Деменко разлил остатки коньяка:

— Коль, давай еще по одной, и иди отдыхать. Мы с Иваном присмотрим за толпой. Хорошо?

— Договорились, — глухо ответил инструктор. — Вадим, ты ж меня понимаешь?

— Да, брат, понимаю, — сказал Деменко и посмотрел на меня. — Иван, у всех грехи есть. Страшные. Темные. И твоя беготня по бабам — это мелочь. Не выпячивай ее, прошу. Херня все это.

— Не буду, — стушевался я. Внезапно остро почувствовал, насколько ничтожны мои переживания по сравнению с теми же мучениями Коли. Что испытал я в жизни — и через что прошел он. Можно ли сравнивать? И тут я лезу с вопросами и сомнениями. Да пошло оно все!

Николай скрылся в спальне. Мы молча просидели еще часа два. Говорить не хотелось. Иногда то я, то Вадим подходили к окну и выглядывали наружу. Где-то раз в полчаса я набирал Машу. Сеть то оживала на несколько секунд, то снова впадала в кому. Даже интересно стало, что происходит со связью — то ли накрылись несколько базовых станций, то ли просто тысячи звонков перегрузили каналы. Если что-то с серверами в самом дата-центре провайдера, то еще долго не будет возможности дозвониться. Пока специалисты не доберутся до спятившей электроники и не вернут все в нормальный режим. Если, конечно, кто-то еще остался в живых из обслуживающего персонала.

Небо постепенно очистилось — ни одной тучки в зените. И было немного странно наблюдать бледные звезды, а в противовес им полупрозрачную муть, плывущую на пару этажей ниже. Разве что плотность дымки стала поменьше — сквозь нее уже просвечивали силуэты тел, лежащих на асфальте в неестественных позах.

Почти в самом зените быстро летела очень яркая звездочка — намного быстрее, чем планеты, как самолет, только без красных искорок сигнальных маяков.

Вадим безмолвно стоял рядом со мной. Разговаривать желания по-прежнему не было. Не потому что не о чем. А просто не хотелось тревожить тишину и странное спокойствие, накатившее, видимо, не только на меня, но и на психиатра. То ли так на нас коньяк подействовал, то ли просто нервы сдали после столь веселого вечера.

Вадим первым нарушил молчание:

— Глянь-ка, — кивнул на яркую звезду. — А все боялись, что на нас упадет. Как обычно, информационная сеть «одна баба сказала» дала сбой.

— Что упадет? — не понял я.

— Международная станция. А что это, по-твоему, летит так весело и ярко?

— Думаешь, она?

— Уверен. Больше нечему — такому яркому, да с такой скоростью.

— Плохой знак.

— Ага, — Вадим провел пальцем по стеклу, дохнул и дочертил перпендикулярную полоску. — Вот такой вот крестик на привычном мире и получается. Все сыпется, все падает.

— Хм, — тут я заметил нечто странное почти на горизонте. — Глянь-ка туда, видишь?

Далеко-далеко, чуть выше силуэтов домов, в небе величаво проплывали светящиеся зеленые и розовые ленты.

— Вижу, — недоуменно ответил Деменко. — Даже не знаю, что это. Но меня иллюминация не радует.

— Да меня тоже. В последнее время что ни случается, все предвещает задницу.

Стук, стук, звяк…

Вновь возник тот самый, пробирающий до мурашек звук каблучков на улице.

— Снова, блин, — прошептал Вадим.

Мы, не сговариваясь, осторожно встали на цыпочки и выглянули как можно дальше сквозь хрупкую защиту стекла. С пятнадцатого этажа в полутьме закоулков двора детали различались плохо. Но под фонарями уже почти развиднелось. Звук опять начал нарастать, вызывая инстинктивное желание забиться в угол, только чтобы неведомое не заметило, прошло мимо.

— Иван, глянь, — Деменко указал на зыбкое свечение, выбивающееся из кустов чуть в стороне от подъезда. У бордюра лежала женщина в светлом строгом костюме, одна нога все еще оставалась обутой, а вторая вывернулась босой пяткой наружу. Рядом валялась белая туфелька. Удивительно, но я с такой высоты увидел все четко-четко в ярком свете стоящего рядом уличного фонаря.

И оттуда, где пряталась кисть руки, из-под низких ветвей кустарника ритмично, в такт стуку каблучков вспыхивало голубоватое сияние.