Зеленая книга леса - Семаго Леонид Леонидович - Страница 19

Осенний белый, под каким бы деревом ни рос, увесистее, крепче, массивнее летнего. Кажется, что перед зимним покоем дерево ему одному отдало напоследок все, что берегло для нескольких. Будто часть собственной силы влило в толстую ножку и мясистую шляпку. Но и осенью коротка грибная жизнь: через неделю он, огромный, красивый, внутри словно болезнью истощен — рыхл и дрябл.

В тех же сосняках есть у белого гриба двойник — перечный гриб. Красивый, элегантный — и горький, но не ядовитый. Горек настолько, что его не трогает никто из лесных обитателей: ни белка, ни мышь, ни олень. Он и не червивеет никогда. Всегда светел, чист, привлекателен. Стоит с вызывающим видом, иногда на полусгнившем пеньке. И до самой старости его шляпка снизу не желтая, не зеленая, как у белого, а чуть розоватая. Но только ростом не дотягивает он до настоящего белого, и спутать можно только самые молодые грибки, которые, едва появившись на свет, еще не получили полной окраски.

ончается знойный июль. Трава выгорела не только на косогорах, но и на ровных местах. Преждевременной желтизной запестрели лесные липы. Небо белесое с утра, и кажется, что всю его голубизну вобрал в себя цветущий цикорий. Пока жара не овладела миром, пока что-то остается от ночной свежести, еще заметна птичья жизнь. А в полуденные часы даже водоплавающие скрываются в спасительных камышах. Но вот на белизне единственного облачка, как на экране, возникает четкий силуэт парящей птицы. Против солнца не разглядеть цвета пера, но я знаю, что это кружит кто-то из пары орлов-карликов. Самых маленьких орлов, живущих в глуховатых уголках лесостепных боров и дубрав.

Мимолетные встречи с этими интересными хищниками случались не каждый год, гнезда их находил всего четыре раза, о повадках и поведении знал только то, что было написано другими. В общем, знакомство было больше книжным, чем личным, пока, наконец, судьба не преподнесла мне подарок в виде гнезда орлов-карликов, в которое можно было заглянуть, не тревожа хозяев, впрочем довольно доверчивых и непугливых.

Они не боялись взлетавших и приземлявшихся самолетов, людей, распиливавших стволы сухостойных дубов, коров, которые паслись поблизости ранней весной. Мало того, орел часто и подолгу сидел на своем любимом дереве, около которого я оборудовал наблюдательный пункт, выбрав пенек для зрительной трубы и пенек для сидения. Объектив трубы так приближал гнездо, что на нем можно было разглядеть комара.

Орлы построили гнездо на крепком дубу, стоящем на скате неглубокой балки, сложив в тройной развилке основательный помост из сухих веточек. Место было неягодное и неохотничье, птицам никто не мешал, пока в минувшую зиму рядом с балкой не вырубили двухгектарную делянку. Орлиный дуб в нее не попал, но оказался крайним деревом. Возвратившись в апреле к гнезду, пара нашла его таким же, как оставляла. Уважаемый сосед ворон уже кормил птенцов, лес был полон овсянок, зябликов и дроздов, и орлы не стали искать нового места, затевать новое строительство, хотя их дерево стояло теперь на опушке.

Орлы-карлики отличаются от остальных орлов не только ростом. У них редкостная в птичьем мире особенность окраски: орел и орлица одной пары могут иметь одинаковый до последнего перышка наряд, или же одна птица одета в коричневое платье, другая — в такое светлое, что в полете издали выглядит снизу совершенно белой, только полетные перья в развернутых крыльях настолько контрастны с остальным оперением, что кажутся черными. Окраска перьев не зависит ни от пола, ни от возраста. В этой семье орлица была светлой, орел — темным, а у карликов, живших за Доном, наоборот, рослая самка носила коричневый наряд с узкими белыми «эполетами».

Орлица чуть ли не вдвое массивнее орла, который имеет рост с ворону. (Однажды я видел орла-карлика в окружении двадцати восьми ворон, и сравнить их было нетрудно.) Но и при таком малом росте стать у них орлиная, и тот, кто знает больших орлов, без ошибки отнесет к их племени и карликов. И посадка у них орлиная, и взгляд тоже, и перья на затылке топорщатся по-орлиному, и ноги оперены до пальцев, и при вороньем росте совсем не вороньи крылья. Полет на таких крыльях великолепен и легок. Порой величав, как у большого орла, порой стремителен, как у сокола, и маневрен, как у ястреба. Восхитительны апрельские воздушные игры пар карликов, когда в чистом весеннем небе птицы словно состязаются в скорости и ловкости. Набрав в три-четыре витка высоту, орлы по очереди бросаются вниз, складывая крылья так, что их концы ложатся на хвост и устремившаяся к земле фигура напоминает повернутый против направления полета наконечник огромной стрелы. При свежем ветре или в солнечный полдень, когда дрожит над землей зыбкое марево, они тратят на полет не больше энергии, чем на чистку перьев. Их несет воздух, нужно только держать крылья развернутыми и управлять полетом.

Трехсложный призывный крик орла-карлика — это чистый, глубокий и мягкий свист, как хорошо поставленный голос юлы. Слыша его впервые, начинаешь искать поблизости кого угодно, только не хищника. Такой свист не оставляют без внимания и записные пересмешники, и те, кто редко вводит в свое пение чужие голоса. Призывный крик орла-карлика понравился одному из соседей — певчему дрозду, который сделал его одним из колен своей территориальной песни. Но даже у такого прекрасного исполнителя орлиное «пи-пи-пит» было немного беднее по звучанию. Беднее-то беднее, но дроздовое колено не раз смущало орлицу, когда та была голодна и ждала орла с добычей.

Клекот орлицы, наоборот, сразу выдает ее принадлежность к орлам. Голос ее тоже благозвучен, но все-таки грубее, чем у самца, и беднее интонациями. Но в разных ситуациях в ее клекоте звучит то просьба, то призыв, то боевой орлиный клич.

В начале мая орлица отложила два яйца и начала насиживать, уже никуда по пустякам от гнезда не отлучаясь, и теперь ее можно было застать на нем в любой час светлого времени.

Карлики оказались птицами короткого дня. Семичасовая майская ночь, даже с долгими сумерками и рассветом, была для них маловата, чтобы как следует выспаться.

Все время самоотверженного сидения орлицы на гнезде орел ночевал на одном и том же сухостойном дереве метрах в ста от нее и прилетал на вырубку через несколько минут после восхода солнца. Немного помедлив и словно стряхивая последние остатки дремоты, он сламывал небольшую веточку с листьями и, перелетев на гнездо, как подарок, клал ее под крыло орлице. Если той уже надо было слететь с гнезда, чтобы заняться в сторонке утренним туалетом, она вставала и, не мешкая, перелетала на одно из соседних деревьев, а орел осторожно ложился грудью на яйца, чтобы их не успела остудить утренняя прохлада. (Май был холодным для Черноземья, с частыми ночными заморозками.) Таков был простой, но обязательный ритуал утренней смены наседки. Правда, не раз было и так, что орлица, как будто не доспав, лишь привставала, слегка потягивалась, распрямляла затекшие за ночь ноги, трогала клювом яйца и снова опускалась на них.

Тогда орел, видя, что его помощь не нужна, отправлялся досыпать на одну из своих любимых веток. Там и подремывал, закрывая глаза на минуту — на две, потом чистил и поправлял перья, выщипывал лишние пушинки и снова начинал дремать: голова его поникала то на грудь, то клонилась к плечу. Всем его соседям в это время было уже не до сна. Чуть ли не над самой головой орла на сухой вершине, приспустив крылья, вела громкий счет кукушка, горлица ворковала тоже рядом, на кого-то сердились шумливые дрозды-рябинники, истошно орала вертишейка, скворцы летели мимо за кормом, внизу ссорились две овсянки, и надоедал назойливый комар. Разве поспишь в такой обстановке!

Тревожным было одно майское утро, когда к орлу привязалась стая бродячих ворон. В эту пору нет в лесу ничего хуже для его обитателей, чем эти не имеющие семьи разорители чужих гнезд. Увидев дремлющего орла и угадав в нем недруга, вороны, не поднимая крика, слетелись на соседние деревья и начали молчаливую осаду. Орел поначалу не принимал ее всерьез, но чем ближе подбирались самые смелые из ворон, тем беспокойнее становились его взгляд и движения. Он топорщил перья, делал короткие выпады в сторону тех, кто был понаглее. И хотя ни одного удара, ни одного щипка с вражеской стороны не последовало, орел явно терял самообладание в окружении почти трех десятков вовсе не трусливых ворон.