Иуда и Евангелие Иисуса - Райт Том - Страница 20

Но, конечно, нынешний интерес к гностицизму выборочный. Некоторые из ранних гностиков трактовали дуализм таким образом, что он означал приверженность серьезному аскетизму. Они на самом деле обрывали связи с миром пространства, времени и материи. Они на самом деле отказывались от всех чувственных удовольствий и земных чаяний. Найдется (как это можно заявлять без того, чтобы самому выглядеть циником?) не особенно много свидетельств того, что современный американский гностицизм идет по этому пути. Скорее, он пытается воспользоваться самым лучшим из всего, что есть в обоих мирах. Во–первых, это «поиск божественности», оказывающийся процессом самопознания, ведущим к пропагандируемому в религиозном ключе экзистенциализму, в котором «открытие того, кто я есть» — главное обязательство, ведущее ко второму обязательству — «быть верным самому себе», даже если это означает быть неверным всему остальному. Во–вторых, это неустанный и культурно обусловленный «поиск счастья» в виде такого материального и эмоционального благополучия, которое любого древнего гностика, придерживающегося строгих принципов, привело бы в ужас. Ничего себе комбинация.

Конечно, большинство людей не думают об этом таким образом. Для некоторых подразумеваемый смысл первой, более «духовной», установки может неявно срастаться со второй, более «материальной». Для других гностический императив может легко соединиться с требованием эпохи Просвещения — полного разделения церкви и государства, религии и политики. Наша религиозная жизнь — обитание на «верхнем этаже» мира, с которого мы спускаемся на «нижний этаж», где жизнь заключается в делании денег, погоне за счастьем и т.д., без какого бы то ни было ощущения несовместимости. В самом деле, гностицизм, как мы видели, настаивал именно на этом разделении между религиозной и земной реальностью, которую мыслители Просвещения приветствовали, конечно, совсем по другим причинам, но с удивительным и мощным слиянием культурных импульсов.

И теперь проявляется еще один ярко выраженный симптом. Радикальный дуализм, выраженный в Евангелии Иуды, имел много общего со столь же радикальным дуализмом, воплотившимся в диспенсационном фундаментализме, столь распространенном во многих частях Северной Америки и ныне выраженном в популярной серии романов «Оставленные на земле»[126]. Как никак, главная цель и первого, и второго — спастись от порочного мира и переселиться в другой мир, а именно — в «небеса», вместо того, чтобы (согласно Новому Завету) стремиться к царству Божьему, наступающему как на земле, так и на небе. Сомневаюсь, что Эрману и Мейеру понравится предположение, что они — двоюродные родственники дуалистического фундаментализма, представленного этим движением, но свидетельства тому очевидны. «Этот мир — не мой дом; я просто путник, оказавшийся в нем». Так витийствуют фундаменталисты; но гностики согласились бы с ними.

Как аргумент сторонников правого политического крыла, этот селективный неогностицизм может оправдывать все от так называемого Евангелия процветания (если я — стойкий приверженец христианства, то Бог сделает меня богатым; ведь я принадлежу к его элите) до идеи, что американский народ имеет «предначертание» — наводить порядок в остальном мире. Главная мысль здесь такова: если мы являемся «просвещенными», оставив позади ограничения в виде прежних предрассудков и невежества, значит, мы не просто имеем возможность, а обязаны вести себя так, как подобает элите мира, в частности, если необходимо, обрушивая на других наказание за их упорную слепоту, за их неспособность увидеть то, что видим мы[127]. Кто сможет отрицать, что по крайней мере один элемент такого подхода можно увидеть в поведении некоторых европейских руководителей за последние 200 лет и некоторых американских — в недавнее время?

Для сторонников же левого крыла селективный неогностицизм может оправдывать все — от вульгарного синкретизма в религии до полного пренебрежения традиционными нормами сексуальной морали. Как никак (это касается первого аспекта), если Иисус — это просто человек, открывающий нам, что божественная сущность находится внутри нас, значит, могут найтись и другие открыватели истины; и если цель христианства — вовсе не спасательная операция, во время которой творец мира посылает своего сына умереть и воскреснуть, чтобы спасти мир, а в действительности откровение о божественности уже содержится в нас (ну, по крайней мере, в некоторых из нас), значит, мы дистанцируемся от того, во что верили большинство христиан начиная с I века, и приближаемся к тому, во что верили представители других религиозных движений.

Что же касается второго аспекта, то если мой глубинный «опыт» — идеальный тест на религиозную или духовную адекватность, а моя глубинная «идентичность» — конечная цель моего религиозного или духовного поиска, значит, открытие моей индивидуальной сексуальной идентичности и ее полное выражение стоит выше, чем ограниченные и навязанные извне моральные нормы, взятые из древних текстов, которые как–никак менее адекватны, чем мы когда–то думали[128]. Кто сможет отрицать, что элементы этих импульсов имеются в значительной части современного дискурса как в рамках церковных общин, так и за их пределами?

Как левые, так и правые взгляды основываются на одних и тех же религиозных воззрениях, которые гораздо более созвучны античному гностицизму, нежели классическому христианству: значение имеет не внешний мир, не человеческое сообщество и даже не физическое существование человека, а предполагаемая искра подлинной «идентичности», скрытая внутри индивида. На корпоративном уровне нельзя не заметить, что развитие событий зеркально отражает классическую историю освобождения Америки (и я, как англиканский епископ, прекрасно понимаю иронию того, о чем говорю): в конце XVIII века, как раз когда Просвещение было в своем зените, зарождавшиеся Соединенные Штаты объявили, что они ищут свою собственную идентичность и не собираются плясать под дудку короля Георга III и… епископов, которых он посылает в колонии!

Вполне возможно, это было разумной государственной политикой. Я не оправдываю выходки моих соотечественников в прошлом. Но едва ли это хорошая завязка для построения религиозного или духовного мировоззрения.

И на индивидуальном уровне мы не удивляемся, когда Герберт Кросни резюмирует учение Евангелия Иуды и его актуальность для нашего времени в понятиях, о которых я уже говорил, но его слова заслуживают повторения, так как они от и до соответствуют тезису Ли:

Впрочем, остается вопрос, который звучит так: насколько все это заслуживает доверия? Что если Евангелие Иуды выдало нам секрет современного гностицизма? Не переусердствовало ли движение, представленное Мейером, Эрманом, Пейглс и другими, издав эту весьма четкую декларацию идей гностицизма II века?

7

Значение нового «евангелия» для современности

В этой, последней, главе я хочу задаться вопросом, действительно ли появление Евангелия Иуды, что я уже отмечал, знаменует тот момент, когда обычный читатель, давно привыкший к тому, что его пичкают теориями заговоров, «тайными евангелиями», «утраченными знаниями» и т.д., наконец–то проснется, протрет глаза и скажет, что если все сводится к этому — имея в виду под «этим» то, что мы находим в данном «евангелии» — то не иначе все это какое–то недоразумение, и, может быть, в классическом христианстве что–то есть. Что бы мы не думали об историческом Иуде Искариоте и «предательстве» им Иисуса, возможно, Евангелие Иуды наконец раскрыло нам тайну, которую хранили ярые защитники гностицизма, пытаясь убедить всех, что тексты библиотеки Наг–Хаммади и другие подобные документы, как ни крути, превосходят и по религиозным достоинствам, и по древности, канонические евангелия. Но когда мы смотрим Евангелие Иуды, мы видим, что это на самом деле не так.