Голубые луга - Бахревский Владислав Анатольевич - Страница 22

И маленький Федя теперь стоял вторым, за Мартыновым.

Пошли на улицу, ходили строем, учились сдваивать ряды. Потом прыгали в парке через окоп, прошли вдоль линии обороны — когда-то в Старожилове ждали немцев.

— Это вот — форменное пулеметное гнездо! — показал военрук широкий окоп. — Кто мне скажет, как станковый пулемет называется?

— Максимка! Максимка! — закричали ребята.

— Верно. А ты чего руку тянешь?

Руку тянул Кук.

— Неправильно. Пулемет называется «Мaксим», потому что его сконструировал американец Хайрем Мaксим.

Военрук почернел.

— Ты бы вот что, как тебя? Подскажите…

— Пресняков! Кук! — закричали ребята.

— Ты бы, Пресняков, катился отсюда. Я ребятам военные тайны буду доверять. Кое-какие. А военные тайны не для твоих ушей.

Маленький Кук стоял тоненький-тоненький, и его ветром, как сухую былинку, покачивало. Он облизнул треснувшие на ветру, с кровяными корочками, губы и пошел. Прямой, хоть качал его ветер, но прямой. Пошел сначала куда глаза глядели, в парк, а потом повернул и пошел к школе.

Едва Кук вышел из дверей школы, ему кинули на голову половую тряпку и стали бить.

Федя с Яшкой вышли чуть раньше. Они оглянулись на шум и увидали: бьют Кука старшие, пятиклассники.

— Гады! — заорал Федя. — Гады! Цуру позову! Я всех знаю. Он вас всех убьет.

Ребята отскочили от Кука, забежали за угол. Из школы вышел Мартынов. Глянул через плечо на Кука и прошел мимо.

Николай Акиндинович сидел в конторе, неумело двигая костяшками на счетах. Было воскресенье, и Федя тоже сидел в конторе, срисовывал с книги через переводную бумагу танк.

— С бересклетом у нас чепуха получается, — вздохнул отец. — Килограммов сорок еще нужно для плана. А планы в военное время, сам понимаешь, необходимо перевыполнять.

Кусты бересклета всегда манили Федю своими загадочными плодами. В граненых нежно-розовых коробочках таился оранжевый огонь, а в нем черное блестящее зерно.

Федя жалел растения и редко вскрывал коробочки бересклета, но всякий раз, решившись поглядеть, что там внутри, замирал сердцем: а вдруг вместо зернышка явится ему Дюймовочка? Вместо черных зерен попадались белые, ярко-алые, но Дюймовочка так и не встретилась.

Федя знал, что бересклет — важное военное растение. Из коры его корней добывали гуттаперчу, которая заменяла каучук. «Драть» бересклет — это была самая тяжелая работа у лесников, но и самая дорогая.

— А знаешь, кто свой план выполнил, и даже вдвое? — спросил отец. — Настя Смирнова.

— Колина жена! — обрадовался и удивился Федя. — У нее же маленький сынок.

— Настя в лесники пошла. Решила Колю заменить, пока он домой вернется. По лесам ей ходить еще нельзя, вот она и занялась бересклетом. А на втором месте мать твоей одноклассницы.

— Оксаны? — и вдруг Федю осенило. — Папа, а что если нам взяться и помочь лесникам!

— Кому это вам?

— Яшке я скажу, Куку, Оксане.

— Ну, что ж, помогите, — согласился отец. — У нас вон Горбунов отстающий. Я его предупрежу, приходите к нему в объезд, на мельницу, и работайте.

На перемене Федя позвал своих друзей под лестницу.

— Хотите Родине помочь? — спросил он, задохнувшись от важности дела, о котором собрался сказать.

— Хотим! — ответил за всех Яшка.

— Нужно помочь лесникам выполнить план по заготовке бересклета. Драть бересклет очень трудно, но за эту работу много платят. Мы можем набрать деньги на танк. Из бересклета резину делают — одна польза, а заработанные деньги мы отдадим на постройку танка — вторая польза!

— На танк не потянем, — сказал Яшка.

— А на пушку для твоего отца — потянем! На ней так и напишут: «Сын — отцу! Смерть фашистским гадам!»

— Хорошо бы, — сказал Яшка.

— Хорошо бы, — вздохнула Оксана. — Только я знаю, как его драть, этот проклятущий бересклет. С ним — ого как наплачешься!

— А попробовать все равно нужно! — стоял на своем Федя.

— Чего же не попробовать, — решил Яшка. — Попробуем. Ты чего, Кук, молчишь?

— Я согласен, — сказал Кук.

Горбунов повел ребят за плотину к тем самым кустам, где купался летом Федя, потянул спрятанную в траве бечевку и вытащил из воды ворох корешков.

— Сколько ни сделаете, все равно будете молодцы! Угощаю жмыхом! — сказал и ушел.

«Жмыхом», — обиделся Федя. Ему нужен был танк, ну, или пушка хотя бы.

Взялись ребята за дело горячо, но сразу же и обожглись. Кора сидела на корнях, словно каждая ее клеточка была прибита гвоздем.

Оксана принесла ножи, но и они не очень-то помогли.

Через полчаса работы у Феди кровоточили ногти на обеих руках. Он терпел, не сдавался, но рассудительный Яшка взглянул на его руки и объявил:

— Шабаш, ребята! Не получились из нас помощники.

Собрали в одну кучку добытую кору, Яшка взвесил ее на руке.

— Грамм триста будет.

— Триста граммов! — вскричал Федя и тоже понянчил кору на руке.

— Не будет, что ли? — спросила Оксана.

— Может, и будет, — упавшим голосом согласился Федя. Его блестящий план двойной помощи — фронту и тылу — разлетелся в пух и прах.

Появился Горбунов. Увидал плоды труда, но на смех ребят не поднял, обрадовался даже.

— Честное слово, хлопчики, вы — молодцы! А ты, Оксана, в маму работница! Мне этот бересклет во сне снится, кажется, уж лучше с самого бы кожу драли…

Забрал кору, корневища опустил в воду, ушел в дом и вынес полуметровую квадратную плиту подсолнечного жмыха.

— Вас четверо, как раз поровну разделите.

Попрощались мальчишки с Оксаной, пошли домой.

Пальцы у Феди ныли, но было ему все-таки хорошо. Пусть маленькая вышла польза, но все-таки польза.

— Хороший жмышок, жирный! — похвалил Яшка. — Моим карапузам — праздник.

Федя разломил свой кусок пополам и половину отдал Яшке.

— Возьми.

— Ну уж нет, — сказал Яшка. — Этот жмых мы честным трудом заработали. Его грех раздавать.

— А я не раздаю — делюсь, — сказал Федя.

— И я тоже, — разломил свой кусок жмыха Кук. — Нам с мамой и половины вполне достаточно.

— Ладно, ребята! Спасибо! Вернется с войны отец — пир на весь мир устроим!

Глава восьмая

На бревне, у ворот, сидели и курили отцовские лесники: мужиков, с Горбуновым, трое, остальные — женщины. Мужики в форменных, довоенных еще, фуражках, женщины в платках.

«На собрание приехали! — возмутился Федя. — Как им только не стыдно в платках в район приезжать?» Самому Феде было стыдно. Отчего это женщины форму носить не любят? Приказывай им, не приказывай. Он мог бы пройти в дом через парадное, но пошел двором, мимо лесников: узнают его или не узнают. В других лесничествах узнавали: «Вылитый отец!»

Феде нравилось быть похожим на отца. Отца все хвалили, называли добрым. Ругали его одни хапуги: сам воровать не умеет и другим не дает.

— А ведь это старший сынок лесничего! — подскочил с бревна, срывая фуражечку, пожилой, но очень проворный человек.

Волос у него как бы и не было, а был тонкий, тоньше паутины, пушок, бесцветный, клочковатый. Припадая на правую ногу, лесник открыл перед Федей калитку и затараторил:

— А я тебя, милый, жду. Тебя, тебя! Вот именно. Погляди-ка, милый, чего раздобыл, памятуя, что у лесничего нашего лесничок подрастает.

— Нам по ежику дядя Митрофан Митрофаныч привез! — кинулись к Феде Милка и Феликс. — А тебе — лисенка!

— Лисенка! Вот именно! — заулыбался Митрофан Митрофаныч и, забегая перед Федей, манил его изуродованной, без указательного пальца рукой.

В глубине двора, в клетке из досок, билось рыжее пламя. Бабка Вера была тут как тут, губки поджаты, глазки умные.

— Всех кур передушит!

— Огневка! — прошептал Федя, садясь на землю возле клетки.

— Огонь! Живой огонь! Гляди, руку не сунь! — предупредил Митрофан Митрофаныч, и Федя опять увидал, что у лесника нет указательного пальца.