Планета Шекспира - Саймак Клиффорд Дональд - Страница 17

«Мы это сделаем», — пообещал Никодимус.

«А теперь, — сказал Корабль, — спокойной ночи, Картер Хортон. Никодимус, а ты присматривай хорошенько, пока он спит».

«Я так и собирался», — согласился Никодимус.

«Спокойной ночи, Корабль», — сказал Хортон.

15

Никодимус, встряхнул Хортона, разбудил его.

— У нас посетитель.

Хортон выпростался из спального мешка. Ему пришлось протереть заспанные глаза, чтобы поверить тому, что он видит. В шаге-другом от него, рядом с костром стояла женщина. На ней были желтые шорты и белые сапожки, достигавшие середины икр. Больше не было ничего. На одной из обнаженных грудей была вытатуирована роза глубокого красного цвета. Росту она была высокого и вид имела гибкий и стройный. Талию ее стягивал ремень, на коем держался странноватого вида пистолет. На одном плече висел рюкзак.

— Она пришла снизу по тропе, — сказал Никодимус.

Солнце еще не взошло, но уже различался первый свет зари. Утро стояло мягкое, влажное и какое-то тонкое.

— Вы пришли по тропе, — промямлил Хортон, все еще не совсем проснувшийся. — Это значит, вы пришли через тоннель?

Она захлопала руками от удовольствия.

— Как чудесно, — прознесла она.

— Вы так хорошо говорите на старом языке. Как приятно найти вас двоих. Я изучала вашу речь, но до сих пор у меня не было шанса попрактиковаться. Я подозреваю теперь, что произношение, которому нас учили, отчасти было утрачено за эти годы. Я была поражена, а также и обрадована, когда робот заговорил на нем, но я и надеяться не могла, что найду других…

— Странно получается, что она говорит, — сказал Никодимус.

— Плотоядец говорит так же, а он узнал язык Шекспира…

— Шекспир, — произнесла женщина.

— Шекспир ведь был древним…

Никодимус ткнул большим пальцем в череп.

— Можете любить и жаловать, — сказал он. — Шекспир, или то что от него осталось.

Та посмотрела в направлении, указанном его большим пальцем. И снова захлопала в ладоши.

— Как очаровательно по-варварски.

— Да, не так ли? — согласился Хортон.

Лицо у нее было тонкое до костистости, но с печалью аристократизма. Серебристые волосы зачесаны назад и собраны в небольшой узел на затылке. Это еще более подчеркивало костистость лица. Глаза ее были пронзительно-голубого цвета, а губы тонкие, бесцветные и без следа улыбки. Хортон обнаружил, что размышляет — возможна ли у нее вообще улыбка.

— Вы путешествуете в странной компании, — обратилась она к Хортону. Хортон оглянулся. Из дверей показался Плотоядец. Он выглядел, как неприбранная постель. Он потянулся, высоко воздев руки над головой. Он зевнул, и клыки его заблестели во всей их красе.

— Я приготовлю завтрак, — сказал Никодимус.

— Вы голодны, мадам?

— Зверски, — ответила она.

— У нас есть мясо, — сообщил Плотоядец, — хотя и не свежеубитое. Я спешу приветствовать вас в нашем маленьком лагере. Я Плотоядец.

— Но ведь плотоядец — это название, — возразила та.

— Это определение, а не имя.

— Он плотоядец и тем гордится, — сказал Хортон.

— Так он себя называет.

— Шекспир так меня назвал, — сказал Плотоядец. — Я ношу иное имя, но это не важно.

— Меня зовут Элейна, — представилась она, — и я рада встрече с вами.

— Меня зовут Хортон, — сказал Хортон.

— Картер Хортон. Вы можете называть меня любым из этих имен, или обоими сразу.

Он выкарабкался из спального мешка и встал на ноги.

— Плотоядец сказал «мясо», — произнесла Элейна. — Не говорил ли он о живой плоти?

— Именно это он и имел в виду, — подтвердил Хортон.

Плотоядец постучал себе в грудь.

— Мясо — это хорошо, — заявил он. — Оно дает кровь и кость. Наливает мускулы.

Элейна вежливо пожала плечами.

— Мясо — это все, что у вас есть?

— Мы можем организовать еще что-нибудь, — предложил Хортон. — Пищу, которую мы привезли с собой. В основном дегидратированную. Не лучшего вкуса.

— О, черт с ним, — заявила она.

— Я буду есть с вами мясо. Меня удерживал от этого все эти годы всего лишь предрассудок.

Никодимус, ушедший в домик Шекспира, теперь появился наружу. В одной руке он держал нож, а в другой ломоть мяса. Он отрезал большой кусок и протянул его Плотоядцу. Плотоядец уселся на пятки и принялся терзать мясо, по его рылу потекла кровь.

Хортон заметил на лице Элейны выражение ужаса.

— Для себя мы его приготовим, — сказал он. Он прошел к груде дерева для костра и уселся, похлопав по месту возле себя.

— Присоединяйтесь ко мне, — предложил он.

— Кухарить будет Никодимус. Это займет время.

Никодимусу он сказал:

— Приготовь ей получше. Свое я приму хоть недожаренным.

— Я сначала сделаю ей, — согласился Никодимус.

Поколебавшись, она приблизилась к куче дров и уселась рядом с Хортоном.

— Это, — заявила она, — самая странная ситуация, в которую мне приходилось попадать. Человек и его робот разговаривают на старом языке. И плотоядец, который тоже хорошо говорит, и человеческий череп, прибитый над дверью. Вы двое, должно быть, с совсем глухой планеты.

— Нет, — ответил Хортон. — Мы явились прямо с Земли.

— Но этого не может быть, — сказала Элейна.

— Теперь никто не приходит прямо с Земли. И сомневаюсь, что даже там говорят на старом языке.

— Но мы оттуда. Мы покинули Землю в году…

— Никто не покидал Земли уже больше тысячи лет, — сказала она. — У Земли теперь нет базы для дальних путешествий. Послушайте, с какой скоростью вы двигались?

— Почти со скоростью света. С небольшими остановками там и тут.

— А вы? Вы вероятно, спали?

— Конечно. Я был погружен в сон.

— Почти со скоростью света, — повторила она, — невозможно подсчитать. Я знаю, что раньше были способы исчисления, математические формулы, но они в лучшем случае были грубыми приближениями и человеческая раса не путешествовала со скоростью света достаточный промежуток времени, чтобы достигнуть сколько-нибудь истинной оценки эффекта замедления времени. Были отправлены всего несколько кораблей, летевших со скоростью света или чуть менее, и вернулись из них немногие. А прежде, чем они вернулись, появились системы получше для дальних путешествий, и в то же время Старая Земля обрушилась в ужасную экономическую катастрофу, и в военную ситуацию — не в одну всепоглощающую войну, но во много средних и мелких войн — и в процессе этого земная цивилизация оказалась фактически уничтожена. Старая Земля и по сей час на том же месте. Может быть, оставшееся на ней население уже опять выкарабкивается. Никто этого, по-видимому, не знает, да никто по-настоящему и не интересуется; никто никогда не возращался на Старую Землю. Я вижу, вы ничего этого не знаете.

Хортон покачал головой.

— Ничего.

— Это означает, что вы были на одном из ранних световых кораблей.

— Одном из первых, — подтвердил Хортон.

— В 2455. Или около того. Может быть, в начале двадцать шестого столетия. Я как следует не знаю. Нас погрузили в анабиоз, а потом последовала задержка.

— Вас держали в резерве.

— Пожалуй, можно и так назвать.

— Мы не абсолютно уверены, — сказала она, — но мы думаем, что сейчас идет 4784 год. Настоящей уверенности нет. Вся история каким-то образом оказалась изгажена. То есть — человеческая история. Есть масса иных историй помимо истории Земли. Были смутные времена. Была эпоха ухода в космос. Когда-то была разумная причина уходить в космос, никто не в силах был дальше оставаться на Земле. Не требовалось великих аналитических способностей, чтобы понять, что происходит с Землей. Никто не хотел попасться в развал. В течение огромного множества лет велось не слишком-то много записей. Те, которые существуют, могут оказаться ошибочными; а иные затерялись. Как вы можете себе представить, человеческая раса претерпевала кризис за кризисом. А некоторые сохранились, а затем пали по той или иной причине, или не смогли восстановить контакт с другими колониями, так что были сочтены потерянными. Некоторые и до сир пор потеряны — потеряны или погибли. Люди уходят в космос во всех направлениях — большинство из них без каких-либо действительных планов, но надеясь в то же время, что они найдут планету, где бы смогли поселиться. Они уходят не только в пространство, но и во время, а фактор времени никому не ясен. И до сих пор не ясен. При таких условиях легко на столетие-другое продвинуться или столетие-другое потерять. Так что не просите присягать на том, который нынче год. И история. Это еще хуже. У нас нет истории; у нас есть легенда. Часть легенды, вероятно, является историей, но мы не знаем, что история, а что нет.