История любовных похождений одинокой женщины - Сайкаку Ихара - Страница 25

Даже в самой заброшенной деревушке люди теперь понимают толк в любовных делах, и старухе трудно завлечь добычу даже в потемках.

Очень смешон вид у девиц из чайного домика в Акэногахаре [150]! Они мешают вместе разные цвета, чтобы получить поддельную пурпурную краску для платья. Нацепят на себя воротники бурого цвета и в таком виде щеголяют на улице. Даже со стороны глядеть совестно! Носят они разрезные рукава на манер молоденьких девушек и этим прельщают паломников из всех провинций страны.

Покинув Фуруити, я побрела куда глаза глядят по дороге, ведущей сразу и в храмы, и в приюты любви.

В Мацусаке я зазывала прохожих на постоялый двор. Днем спала сколько вздумается, а после восьмой стражи [151] принималась за свой туалет. Покрывала лицо пудрой местного изделия. Говорят, что боги обитают в честной голове, вот я и смазывала свою голову маслом.

Как некогда богиня Аматэрасу [152] появилась из Небесного грота, так и я, набеленная, выходила в потемках из дверей гостиницы и останавливала пилигрима на коне:

— Постойте, господин из Харимы! А ваш спутник, вижу, родом из Бинго.

Я безошибочно называла родину любого проезжего и заговаривала с ним на его родном наречии. Это радовало путника, и он, сдавшись на мои просьбы, останавливался в гостинице, не разбирая, утро на дворе или вечер. Но все это одно пустое притворство.

Обманщица неотвязно следует за путником, как будто бы страстно влюбилась в него с первого взгляда, но стоит ему завернуть в гостиницу, как она вдруг начинает обращаться с ним так резко, как ветер, дующий в соснах. Даже отвечать ему не трудится.

— Дайте огонька закурить трубку, — просит гость, а служанка только буркнет:

— Вон там у вас под самым носом фонарь.

— Что-то долго ванна не готова, — жалуется он.

— Подумаешь! Ждали же вы десять месяцев в животе вашей матушки.

Гость позовет ее:

— У меня к вам просьба. Извините, что беспокою, но, пожалуйста, снимите у меня струп от прижигания моксой на плече.

— Ничего сделать не могу, у меня вот уже дня три как руки ломит.

Гость покажет дыру на своем халате:

— Зашейте, пожалуйста.

Она делает такой вид, будто ее оскорбили.

— Как бы ни была скромна моя должность, но неужели вы все-таки могли себе вообразить, что я портниха!

И хочет в гневе уйти. Гость пробует ее удержать.

— Постойте, выпейте немного, — уговаривает он. — Моя родина славится этим вином.

Путник достает вино и соленую рыбу, и начинается пирушка. Захмелев, служанка позволяет своему собутыльнику даже запустить руку ей за пазуху.

— Ах, как мил этот гость, несмотря на дорожную усталость! — И она потирает ему рубцы на щеках, натертые шнурками от дорожной шляпы, разминает пятки, натруженные соломенными сандалиями.

Тут любой забудет, сколько денег он израсходовал за день, начнет перебирать в руках связку монет [153], отсчитает сто мон и, завернув в бумагу, сунет женщине.

Даже самый скаредный путник, тот, который не садится на попутного коня, чтобы сберечь всего три мона, и тот для нее расщедрится.

Хозяин гостиницы держит у себя таких женщин, чтобы заманивать гостей. Жалованья он им не платит, а только кормит. Проезжие останавливаются на постоялом дворе всего на одну ночь, и потому у служанок обычно бывает еще один хозяин на стороне, содержатель тайного дома свиданий. Они с ним делятся своим заработком. Все, что на них надето, помимо платья, которое им, по обычаю, должны дать хозяева к каждому сезону, все подарено гостями. Это у них доход со всего света.

На таком постоялом дворе даже последние стряпухи не хотят отстать от других. Они норовят навести на себя красоту и заигрывают со слугами посетителей. Недаром их называют футасэ — «двойным потоком в одном русле».

Быстро, как поток, бегут месяцы и дни. Даже вечерний сумрак не мог больше скрыть моего старческого безобразия, и меня прогнали. Пришлось мне снова скитаться. Я пошла в Кувану, куда приходят корабли, и стала там торговать румянами и иголками. Смех, да и только! Торгуя принадлежностями женского туалета, я вовсе не спешила идти туда, где виднелись путницы, а подымалась на крытые сверху джонки и, не открывая свои узлы и мешочки, бойко вела торговлю, потому что продавала только семена, из которых густо вырастает трава любви.

Призывные крики на перекрестках ночью

Я испробовала уже все должности, какие только были для меня доступны. Волны морщин побежали у меня по лицу, и я снова вернулась к морю любви — веселому кварталу Симмати в стране Цу [154]. Так как я прежде в нем служила и хорошо его знала, то я воззвала к состраданию своих старинных друзей и получила должность управительницы в доме любви.

Какая пропасть отделяла меня от прежних дней! Невольно становилось стыдно.

Для управительницы положен особый наряд, сразу ее узнаешь. Носит она светло-красный передник, не особенно широкий пояс повязан на левом боку. При ней всегда множество ключей. Оттого что ей приходится все время совать себе руку за пазуху, где лежат деньги, подол ее платья всегда сзади короче. Голову она обычно повязывает полотенцем.

Ходит управительница беззвучно, крадучись, с лица у нее не сходит нарочито суровое выражение. Ее боятся больше, чем можно было бы ожидать. Опытная старуха наставляет на ум молодых тайфу и даже самых недогадливых за короткое время сумеет отшлифовать так, что они будут иметь успех у гостей. Она заставляет девушек работать без отдыха.

Благодаря ее стараниям они начинают приносить хозяевам хороший доход.

Я знала до тонкости чувства дзёро и быстро открывала их тайные шашни с дружками. Ну и доставалось же им от меня! Даже тайфу меня боялись, да и гости жалели девушек, и, не дожидаясь дней, когда принято делать подарки, давали мне по два бу с человека. Так дают черту шесть грошей при переправе через адскую реку [155]. Но нельзя долго творить зло другим людям.

Меня так все возненавидели, что мне стало тягостно там оставаться. Я покинула должность управительницы и поселилась на далекой окраине города, в Тамацукури, где стоят только жалкие домишки. В них даже лавок нет.

Я поселилась в хибарке на задворках, куда пускали жильцов. Там было так пустынно, что среди белого дня носились летучие мыши.

У меня не оставалось никаких сбережений, и мне быстро пришлось распродать свои немногие наряды. Я не могла купить себе даже топлива и сожгла все полки в комнате. Вечером пила один кипяток. Чтобы как-нибудь утолить голод, мне оставалось только грызть жареные бобы.

Когда ночью во время грозы раздавался громовой раскат, заставлявший трепетать всех остальных людей, я молила бога грома:

— О, если ты не лишен сострадания, лети ко мне, схвати меня и убей! Жизнь мне в тягость. Опостылел мне этот бренный мир!

Я уже считала себе шестьдесят пять лет от роду, но люди уверяли, что на первый взгляд можно дать мне лет сорок с небольшим. Женщины маленького роста с тонкой кожей лица долго выглядят моложавыми. Но меня это не особенно радовало.

Однажды, перебирая в памяти греховные приключения своей молодости, я выглянула из окошка, и что же я увидела!

Под окном толпилось множество младенцев. На голове у них были надеты шапочки из листьев лотоса, а ниже пояса они были измазаны кровью. Счетом их было девяносто пять или шесть, и все они, плача, еле внятно лепетали: «Посади на спину!» [156]

Ах! Это, верно, те самые убумэ [157], о которых ходит столько страшных рассказов!