Сказ про Игната - хитрого солдата (с иллюстрациями) - Привалов Борис Авксентьевич - Страница 2

Убрав камень в кошель, Савушка отложил косу в сторонку и попробовал сделать шаг-другой по болоту. Первая кочка выдержала Савушкину поступь, а вторая нежно забулькала и плавно, словно нехотя, начала опускаться.

Савушка отпрянул назад, на твёрдую землю.

Стёр с лица выступившие от испуга мелкие росинки пота, плюнул на кочку:

— Вот проклятущее болото! Такое пекло стоит, А ему хоть бы что! Видно, истинно старики сказывают — нет у трясины дна!

Солнце уже за верхушки деревьев начало сползать, сухие тонкие тени легли на зелёную шерсть болота, а Савушка всё прыгал вдоль болотной кромки, всё надеялся найти местечко потвёрже.

Но кочки по-прежнему не позволяли сделать больше шага-другого в глубь трясины: они мягко, ласково обнимали его босые ступни и тотчас же с ласковым журчанием проваливались в топкую бездну.

Савушка сноровисто прыгал назад, на край земли, а кочки как ни в чём не бывало всплывали.

— Поплавки, ну прямо поплавки! — злился Савушка. — Только на реке поплавки мне помогают рыбу словить, а тут я сам вместо рыбы, того и гляди, поймаюсь!

Усталый Савушка вернулся к своей сверкающей, как ручеёк в сухой траве, косе: присел, прислонился к тёплому стволу дерева. Вынул из кошеля завёрнутый в чистую тряпицу ломоть.

Совсем уже было примерился Савушка куснуть хлеба, но… замер от удивления: среди болотной вязкой тишины откуда-то издали, словно из самой топи, послышалась ему песня.

— Чур меня, чур! — забормотал Савушка и щёлкнул себя по носу: не мерещится ли?

выводил далёкий мужской голос.

«Может, взаправду тут черти водятся? — подумал Савушка и, опустив хлеб в кошель, взял в руки косу. — Кто ж, кроме них, по болоту может ходить, песни петь?»

Песня же становилась всё ближе, всё яснее, всё громче.

Вот хлюпанье шагов слышно.

Вот уже и фигура певца видна.

Только шагает он как-то странно, не по-человечески высоко поднимая ноги.

Савушка убрал хлеб в кошель, встал и, сжимая косу в руках, внимательно и насторожённо смотрел на идущего по болоту человека.

На нём был зелёный кафтан, из-под которого виднелся красный камзол. На ногах — сапоги, а на голове — солдатская шапка.

«Солдат! — чуть не воскликнул Савушка. — Солдат, к нам, в Болотные края? По какой причине? Что ому за нужда?»

Солдат заметил Савушку и, круто повернув, направился к нему. Теперь стало хорошо видно: к солдатским сапогам привязаны сплетённые из гибких прутьев круги, похожие на днища бочек или печные заслонки. Из-за них и приходилось ходоку высоко поднимать ноги, зато «заслонки» не давали проваливаться, держали ходока.

«Ишь занятно надумал! — покачал головой Савушка. — Надо перенять!»

На плече солдат нёс посох — больше у него ничего и руках не было.

«Верно, из наших… Отслужил своё, возвращается, — подумал Савушка, чужой по болоту не пошёл бы нипочём…»

Солдат увидел, как воинственно Савушка держит косу. Светло-бурое, словно кора сосны, лицо солдатское расплылось в улыбке. Мохнатые, ворсистые брови поползли вверх, блеснули острые голубые глаза. Безвольно висящие длинные, как ветки плакучей ивы, усы зашевелились — будто весёлым ветерком подуло.

Солдат ступил на твёрдую землю. Обрывки мха и зелёные нитки тонких водяных трав опутывали круги-плетёнки, привязанные лыком к солдатским сапогам.

— Эй, босой с косой! — усмехнулся солдат и опёрся на посох. — С кем ты воевать-то собрался? Неужто я на ворога похож?

Савушка косу опустил, но продолжал недоверчиво рассматривать неожиданного пришельца.

— Чего тебе в нашем краю Болотном понадобилось, служба? — спросил он. — Что потерял, чего найти хочешь?

Солдат сел под берёзу, принялся откручивать задубевшее лыко с сапог.

— Я, мил человек, — сказал солдат, — двадцать пять годов на царской службе лямку тянул, ружьё таскал. Топором, приходилось, помахивал — струги строил, дома ставил… Сквозь вьюги и жару шёл, через лес прорубался, в горах мёрз, в ста реках тонул, в ста огнях горел… Сто боёв отвоевал яичной скорлупки не выслужил. Теперь, после смерти царя-государя нашего Петра Алексеевича, по прозванию Великого, отпущен на все четыре стороны. Иду, мил человек, в родное сельцо.

Савушка прислонил косу к берёзке, подсел на корточках к солдату:

— А где сельцо твоё, служба?

— Ежели оно ещё на месте стоит, то я уже дома, — улыбнулся солдат, и мохнатые брови его заходили ходуном. — Через речку, мимо мельницы — рукой подать!

Савушка внимательно всмотрелся в лицо солдата, проговорил неуверенно:

— Ты, случаем, не Игнат, Захаровны-травницы сын?

— Верно твоё слово! — Солдат отвязал наконец круги-заслонки от сапог, блаженно вытянул ноги. — Игнатом меня кличут. А вот тебя, мил челоиск, не признаю…

— Я ж Савушка, однолетка твой! Княжеского конюха сын меньшой! Помнишь, тонули вместе в омуте, под мельницей?!

— Сава — на всю деревню слава! Ты?! Не признал, лопни мои глаза! Ах ты чертовщина какая! Сава! — Игнат вскочил на ноги. — Савелий!

Они обнялись.

Белобокая сорока, усевшись на куст, удивлённо крутила головой и смотрела на мужчин, молча сжимавших друг друга в объятиях. Потом сорвались с ветки и помчалась, виляя среди деревьев, видимо, заторопилась рассказать всем птицам о встрече старых друзей, которые не видели друг друга четверть века.

А старые друзья уселись на сухую, выжженную траву и, разделив по-братски хлеб, принялись есть его и рассказывать друг другу о житье-бытье.

— Что мать умерла, я перед самой Полтавской битвой узнал, — сказал Игнат. — Мне наш командир накануне посулил побывку: отпущу, говорит, тебя в деревню на целую неделю. Как шведа разобьём, так и пойдёшь… А тут эта весточка. Ох осерчал я на шведа! Ну чтоб ему пораньше к нам на битву-то явиться, тогда б я, — может, ещё к матери успел. А теперь и побывка-то вроде уже ни к чему… Да, было дело под Полтавой! Дали мы шведам жару!

— Медаль полтавская? — почтительно рассматривая прикреплённый к кафтану серебряный кружочек, спросил Савушка.

— А про что тут писано не разумеешь? — показал Игнат медаль. — За Полтавскую баталию 1709 года!

— Я ж грамоты не разумею, — ответил Савушка. — Во всём селе только два брата — Спирька-Чёрт да Парамон-поп — учёные.

— А тётка моя Ульяна жива ещё?

— В твоей избе живёт, — улыбнулся Савушка. — Как же, егоза-бабка! И травы тоже сушит-варит, как Захаровна. Тебя-то уж Ульяна и ждать перестала. Не иначе, говорит, племянника моего или генералом сделали, или убили.

Потом Савушка рассказал, что княжит теперь в Болотном краю сын старого князя Михаилы Стоеросова — Данила.

— Чудной барин вырос, — усмехнулся Савушка. — Плач от него стоит по всему краю. Нынешний год подати среди лета собирает — где ж это видано? Больше всего любит наш князь кольца да камни самоцветные. Все пальцы в кольцах. А каждое кольцо — это сельцо. Сколько у него колец, столько он сёл сменял-продал. А дворов погубил — не счесть… Худо живём, Игнат, тяжко.

Печальные усы Игната повисли бессильно, мохнатые брови насупились.

Савушка с отчаянием взглянул на сизое, знойное небо:

— На полях скоро будет труха одна. Горит всё как есть. Не только скотине — птице на гнездо соломы не найти. Спасибо тебе за науку надоумил, как по топи ходить…