Окольные пути - Саган Франсуаза - Страница 27

– Кажется, он хочет укусить меня! – закричала Диана.

Она присела с другой стороны кровати лицом к Брюно, и придурок действительно весьма свирепо уставился на нее; он даже ощеривался, показывая зубы, похожие на зубы старого пса. Она повернулась к Лоику. (Милая Диана была взаправду пьяна!)

– Представьте себе, этот парень считает, что я готова броситься на Брюно, наверное, с ним вместе! Как будто я могла бы поступить так под этим кровом! – сказала она, указывая широким жестом на засиженный мухами потолок. – Как будто я собираюсь показать этому невинному созданию все тонкости и извращения греха, которые он будет помнить всю свою жизнь, а возможно, и обучит им своих животных!

Лоиком овладел приступ дикого смеха, передавшегося затем и Диане. В нем слились их усталость, полный разрыв с прежними привычками, вся странность их приключений, полное изменение привычного течения их жизни. Неизвестно почему, они оба содрогались в конвульсиях, Диана даже вынуждена была встать и, ковыляя, добрести до стены, чтобы прислониться к ней. «Странно», – подумал Лоик. Странно было видеть, как эти два совершенно непохожих человека смеялись совершенно одинаково; было нечто таинственное, нелогичное, могущественное в этом сумасшедшем смехе, нечто, вырывавшееся из глубины подсознания, не связанное с остальными чертами характера, но нуждающееся в том, чтобы быть разделенным с кем-то, как и наслаждение. Например, у них с Дианой не было ничего общего, разве что они посещали одни и те же салоны, но иногда их одолевал абсурдный и почти шутовской смех по одному и тому же поводу. Они задыхались от этого смеха, он увлекал их за собой и мучил. Если в отношениях двух людей, даже страстно влюбленных, никогда не было такого смеха, в решающий момент его всегда не хватало. Отсутствие этого смеха зачастую объясняло внешне ничем не оправданные разрывы отношений, а если он вдруг возникал, то мог служить причиной довольно странного взаимного влечения, как, например, теперь, когда никто не смог бы встать между Лоиком и Дианой. Наконец они успокоились, присели – она на стул, он – на подоконник, с такими предосторожностями, как будто были тяжело ранены, то есть вели себя так, как положено людям, ставшим жертвами безумного смеха. Удостоверившись, что к партнеру возвращается хладнокровие, что приступ прошел, они оба вернулись к взаимному недоверию, раздражению, перестали интересовать друг друга, короче говоря, вернулись каждый в свое одиночество. И только тогда они смогли посмотреть на Брюно.

Выражение его лица было им очень хорошо знакомо; он пытался изобразить непонимание причины их смеха: подчеркнуто благосклонный взгляд, вопросительно поднятые брови, нетерпеливое покусывание губ, – все его лицо выражало снисхождение, с некоторой долей заинтригованности. К сожалению, обнаружилось, что Никуда-Не-Пойду в своем обожании к нему решил, подражая Брюно, скорчить такую же мину. Лежа на кровати, Брюно не мог видеть этого. Во всяком случае, погрузившись в самолюбование, он и не думал смотреть на того, кто так хотел походить на него. Никуда-Не-Пойду поднял брови до самых корней волос – что было нетрудно сделать при его низком лбе – и так сощурил глаза, что они буквально исчезли, свою толстую нижнюю губу он не покусывал, а почти что жевал. Зрителям понадобилось какое-то время, чтобы понять, что означала эта странная мимика. Но в тот момент, когда они поняли это, продолжавший невозмутимо взирать на них Брюно протянул руку и небрежным жестом стряхнул пепел сигареты на выложенный плиткой пол в комнате доброй Арлет. В свою очередь, Никуда-Не-Пойду не глядя вытянул свою толстую руку, но там, куда он стряхнул пепел, оказались, к несчастью, пуловеры Брюно.

– Могу ли я узнать, что происходит? – надменно спросил Брюно.

И как будто желая подчеркнуть свою усталость, он снова небрежно протянул руку и спокойно погасил окурок о пол. Так же поступил и Никуда-Не-Пойду, полузакрыв глаза, и только тогда, когда он прожег третий пуловер, он понял, что что-то не в порядке. Бросив беглый взгляд на незнакомые ему вещи, он поспешно убрал руку и спрятал ее между коленями, что снова вызвало приступ истерического смеха у Лоика и Дианы. Толкаясь, они выбежали из комнаты, причем Лоик еще нашел в себе силы пробормотать неразборчивые извинения.

Когда его друзья вышли, Брюно повернулся к Никуда-Не-Пойду, который сидел со странным выражением лица, закрыв глаза, как человек, проглотивший жгучий перец, а теперь молчал, словно язык проглотил.

– Принеси мне воды, – сказал ему Брюно.

В конце концов, если уж ему суждено терпеть рядом с собой этого странного обожателя, то лучше сделать из него лакея. Ведь было же немало умных людей, лакеи которых были идиотами. Например, у Дон Жуана, разве не так? И у кого-то там еще, в пьесе Мольера? У кого точно – Брюно не мог вспомнить. (Нужно сказать, что его познания были весьма скудными и ограничивались периодом между 1900-м и 1930 годами.) Он собирался надеть один из своих пуловеров и брюки в полоску, как у яхтсмена, а что поделать, если в его гардеробе не было предусмотрено одежды, подходящей для фермы. Слегка усмехнувшись, он посмотрел в зеркало, жалкое зеркальце, висевшее на вбитом в стену гвозде. Для жертвы солнечного удара он был не такой уж и красный! Он посмотрел на свои зубы, втянул в себя щеки и тихо сказал сам себе: «Отлично!» В этот момент и появился запыхавшийся Никуда-Не-Пойду с кувшином воды, который он проворно поставил к ногам Брюно. Тот невольно отшатнулся: этот тип был действительно чокнутым. Всем известно, что выражение восхищения им никогда не заставляло его смягчаться, но обожание со стороны этого монголоида или как его… гидро… в общем, что-то в этом духе, казалось ему уж слишком бурным. Вот так!..

– Ты можешь оставить меня в покое? – сказал он. – Я сейчас умоюсь и присоединюсь к остальным. Надеюсь, мы сядем за стол?

– Да, – быстро ответил Никуда-Не-Пойду. – Да. Мадам Люс как раз готовит суп. Я подожду там.

И он исчез, ни о чем не попросив, к большому удивлению Брюно, который уже привык к этому поклонению.

Все сидели за столом, кроме Люс, медленно помешивавшей суп деревянной ложкой, под сладострастным взором Мориса и одобрительным Арлет. Время от времени Лоик и Диана вяло перебрасывались фразами, чувствуя усталость от смеха и от работы. Никуда-Не-Пойду сидел, не шевелясь, в своем углу, в общем, в воздухе витал этакий дух семейного мира.

Тем временем Арлет подводила итоги: Люс нравится ее малышу, и это удерживает его дома лучше, чем ранение (рана-то заживет через две недели). Она славная, эта Люс… ходит по струнке… всему прочему ее можно быстро обучить, если б знать, кто был раньше ее ухажером… Во всяком случае, не Лоик, да и не тот хитрюга, который хочет всех обдурить. Так, теперь Диана: от нее проку мало, она только беспорядок может устроить, но Арлет чувствовала какую-то жалость к этой дылде. А вот посмеяться эта Диана мастер! Даже больше, чем иные молодые! Да и Лоик тоже неплохой парень. И все же вся эта компания пила, ела… а урожай-то уже собран! Они больше не были нужны. Как же признаться им, что немцы дошли уже до Тура, не встретив ни малейшего сопротивления, что можно ехать куда угодно, при условии, что будешь вести себя тихо? Да и вчера было подписано перемирие, значит, Рене и Эдуар, ее муж и младший сын, скоро вернутся домой. Где же прикажете разместить их всех? Нет, нет, она должна действовать. И все же что-то смутно огорчало Арлет, – может быть, жалость, – но у нее не было привычки испытывать какие-либо чувства, поэтому ей и в голову не могло прийти поддаться им.

Значит, нужно, чтобы вся эта компания быстренько уехала. Завтра она пошлет Никуда-Не-Пойду к хозяину гаража, пусть он подыщет им машину. А покинув ферму, они своими глазами увидят, что война окончена, а Франция оккупирована… Ей не придется раскрывать им все свои уловки… Вчера за обедом этот дурень Фердинан чуть все не испортил, расхваставшись перед своей соседкой. Да… все-таки какая неугомонная эта Диана, настоящая сумасбродка!..