Эпидемия - Сафонов Дмитрий Геннадьевич - Страница 25

— Вот как? — Гарин посмотрел на Алену. Она стояла рядом и все слышала. — А вы сами что думаете?

— Судя по тому, что я вижу… — Островский вздохнул. — Я склонен в это поверить. Правда, симптомы не совсем типичны, преобладают капилляро-токсические изменения, но… В целом все сходится.

— Интересно. А он случайно не сказал, где он взял этот вирус?

— Вот в этом-то, Андрей Дмитриевич, и заключается основная трудность. Ремизов утверждает, что изобрел его сам.

— Как это прикажете понимать?

— Андрей Дмитриевич, вам надо позвонить в компетентные органы. Если хотя бы половина из того, что он говорит — правда, то через неделю Москва перестанет быть самым крупным мегаполисом в России. Вы понимаете, что я имею в виду? Сам я отсюда уже не выйду, во всяком случае до тех пор, пока не закончится карантин. Берите бразды правления в свои руки.

Гарин почувствовал, как живот заполняет тоскливая пустота. В случае обнаружения одной из смертельно опасных инфекций персоналу, непосредственно контактировавшему с больными, полагалось находиться в боксах до самого конца. Они облачались в специальные костюмы и продолжали работать: лечить пациентов и самих себя, отчаянно надеясь, что сумеют выжить.

— Это… достоверная информация? Вы уверены?

— Да, черт возьми, Андрей Дмитриевич! — взорвался Островский. — Этот парень не шутит. Он умирает, а я ничем не могу помочь!

— Я вас понял. Куда надо позвонить?

— Не знаю. Возьмите телефонный справочник. У меня в кабинете, в верхнем ящике стола. Наверное, там… Постойте! Он пришел в себя и хочет что-то сказать…

Островский вернулся к постели больного. Гарин видел, как он наклонился над черноволосым мужчиной.

Ремизов говорил с большим трудом, он напоминал грудного младенца, давившегося кашей. Вот только лицо у него было искажено гримасой боли, а вместо каши из уголков рта лилась пузырящаяся водянистая кровь.

Он силился поднять руку, словно желая обратить внимание Островского на нечто очень важное, но рука бессильно, как ветвь, сломанная под тяжестью снега, упала на постель.

Кровотечение усиливалось прямо на глазах. Гарин поразился, откуда в человеке могло взяться столько крови: она текла изо рта, носа, глаз и даже из ушей.

Ремизов, собрав последние силы, запустил руку под подушку и достал оттуда маленький черный предмет: плоскую пластиковую коробочку, напоминавшую обыкновенный пейджер. Умирающий заставил Островского взять коробочку, затем отдал ему сложенный вчетверо тетрадный листок.

На бумаге остались красные отпечатки. Островский с опаской взял и то, и другое левой рукой, правую умирающий крепко сжимал трясущимися пальцами.

Внезапно его тело сотрясла крупная дрожь, рот раскрылся в беззвучном крике, и оттуда фонтаном хлынула потемневшая, со множеством сгустков, кровь. Ремизов забился в агонии, которая, к счастью, длилась недолго. Через минуту он вытянулся во весь рост и затих.

Островский с трудом расцепил пальцы покойника и, пошатываясь, побрел к двери. Гарин хорошо видел мелкие красные капли, забрызгавшие белый халат, маску и шапочку.

Заведующий вышел в тамбур, положил на столик странный предмет и предсмертную записку, затем вернулся обратно в бокс и включил переговорное устройство.

— Теперь вы видите, что это за штучка? — безразличным и бесцветным, будто вылинявшим, голосом сказал он. — Признаться, давно уже не сталкивался ни с чем подобным…

— Да… — с трудом выдавил Гарин. Это кошмарное зрелище потрясло его ничуть не меньше.

— Идите, звоните. Впрочем… Сначала прочитайте, что он там написал. Может быть, это важно.

— Наверняка…

Гарин натянул резиновые перчатки, подумал и для верности надел еще одну пару. Затем он нацепил маску и взял прозрачный пластиковый пакет.

Заходить в тамбур совсем не хотелось. Если это и впрямь был грипп (в чем Гарин все-таки сомневался), то вирус, витающий в воздухе, мог сохранять инфицирующие свойства до восьми часов.

Гарин глубоко вдохнул в коридоре и задержал дыхание. Затем вошел в тамбур и, осторожно взяв вещи, переданные умершим, положил их в пакет, после чего немедленно вернулся.

— Ну, что там? — спросил Островский через интерком.

— Еще не знаю. Я посмотрю. Владимир Николаевич, вам что-нибудь нужно?

Островский грустно улыбнулся.

— Да нет. Вроде ничего. Надеюсь, я не успею даже проголодаться…

— А-а-а! — Гарин с досадой махнул рукой. — Оставьте эти разговоры! Я скоро вернусь. Позвоню и сразу вернусь, хорошо?

— Как скажете, — по лицу Островского было видно, что он очень благодарен коллеге за этот искренний порыв и за его желание помочь.

Все-таки сидеть одному в боксе и ждать наступления смерти — не самое веселое занятие. Гарин вздохнул: ему выпала задача ничуть не легче.

Повернувшись к Алене, он произнес вполголоса.

— Сходи на пост, принеси ключи от бокса. Возьми полоску бумаги, напиши на ней: «Карантин», поставь время и подпись. Когда я вернусь, закроем его и опечатаем.

Алена всплеснула руками.

— Андрей Дмитриевич, неужели…

Гарин кивнул.

— Ты сама все видишь. Такая работа.

Он четко развернулся на каблуках и пошел по коридору. Алене вдруг показалось, что его вечно сутулая спина выпрямилась и плечи стали шире.

— Да, кстати, — бросил он через плечо. — Сделаешь то, что я сказал, и сразу домой. Поняла?

— Но, Андрей Дмитриевич! Ведь, если у нас начнется эпидемия, каждые руки будут на счету!

— Алена! Ты меня слышала! — на ходу отрезал Гарин. Он дошел до конца коридора и стал подниматься на второй этаж, в отделение.

— «Ты меня слышала!» — передразнила Алена, направляясь на пост в поисках бумаги.

Конечно, она обрадовалась такому повороту событий. Возможная эпидемия очень пугала: ведь Адена уже видела через стекло, чем это заканчивается. Если бы Гарин попросил ее остаться… или только предложил — тогда бы она, скорее всего, отказалась. А сейчас, после такого категоричного приказа…

— «Ты меня слышала!» — повторила она. — Раскомандовался…

На посту никого не было. Алена громко вздохнула и в ожидании дежурной сестры стала вырезать полоску для опечатывания бокса. Гвоздик, скреплявший половинки ножниц, совсем разболтался, и сделать полоску оказалось непростой задачей — лезвия не резали, а только мяли бумагу.