Шериф - Сафонов Дмитрий Геннадьевич - Страница 60

— Ну все, док. Приехали. Молись… — тихо, сквозь зубы сказал Баженов, и через секунду Пинта оглушил его голос. Шериф орал так, что, казалось, его услышали в прериях Техаса: — БРОСАЙ РУЖЬЕ, ИЛИ ТЫ — ТРУП! СТРЕЛЯЮ!

Мужчина не добежал до них несколько шагов. Ноги его в очередной раз заплелись тугим узлом, и он с размаху рухнул на щебенку. Двустволка — слава богу! — отлетела в сторону.

— Бери ружье! — зарычал Шериф и бросился на упавшего.

Пинт схватил ружье и отскочил от них подальше.

Мужчина не сопротивлялся. Шериф схватил его за воротник и легко оторвал от земли.

— Черт! Валерка! Какого хрена…

— Кирилл! Помоги! Я убил ее!!

— Ну ладно, чего ты разорался? — Шериф огляделся: не услышал ли кто лишнего? — Напугал меня до смерти. Пошли в больницу, там поговорим. — Баженов подхватил Ружецкого под локоть и повел в больницу. Пинт поплелся за ними следом, всячески ругая себя за глупость и забывчивость: ведь по его вине могли погибнуть два человека — он сам и Шериф. В руке Оскар тащил старую «тулку» Ружецкого.

Ружецкий не знал, сколько пролежал без сознания. Он чувствовал, что окоченел от холода: значит, провалялся на земле довольно долго.

Валерий с трудом поднялся, ощущая противную горечь во рту. Он сплюнул. Слюна была густая и липкая, никакого облегчения не наступило, мерзкий вкус остался.

Покачиваясь, Ружецкий направился к сараю. По пути остановился у молоденькой яблони, ухватился за ветку и оборвал листья, вытер засохшую блевотину с рук. Его по-прежнему мутило, но уже не так сильно.

На углу сарая стояла бочка с водой для полива огорода. В жару она опустошалась быстро, но сейчас была полна до краев.

Ружецкий опустил в воду тяжелую гудящую голову. Прополоскал ее, как полощут белье. Ему стало получше.

Свежие мозги способствуют хорошему усвоению учебной программы.

Эта фраза всплыла в памяти неизвестно откуда, появилась целиком и сразу. Вместе с ней к Ружецкому вернулось чувство тревоги. Да, тревога и страх! Тревога, страх и еще что-то. Будто бы он обещал что-то сделать и до сих пор не сделал.

Свежие мозги… способствуют… хорошему усвоению…

Эти глупые слова, вернувшиеся к нему из глубокого детства, крутились в голове на все лады. Они значили больше, гораздо больше, чем могло показаться на первый взгляд. Они словно таили в себе скрытый и очень нехороший смысл.

Ружецкий встряхнулся, пригладил волосы руками, выжимая из них остатки воды. Он открыл дверь сарая и некоторое время тупо пялился в темноту.

…учебной, программы…

Он должен кого-то чему-то научить… И он научит, будьте уверены!

Не глядя, на ощупь, Ружецкий взял ломик, с одного конца заостренный, а с другого — расплющенный и загнутый. Холодная тяжесть приятно ласкала руку.

…способствуют…

Ружецкий взмахнул ломиком: послышался свист рассекаемого воздуха. Он злобно ощерился, так широко, что стали видны металлические коронки на верхних коренных зубах. Кажется, он знает, что ДОЛЖЕН сделать. И он сделает это! И не просто сделает — а сделает с огромным удовольствием.

Ружецкий похлопал себя по карманам. Ключи на месте. Вся связка, в том числе и ключик от металлического сейфа, где хранилось ружье.

Ты пожалеешь об этом! Если, конечно, успеешь. Свежие мозги… способствуют хорошему усвоению учебной программы.

Ружецкий вернулся в дом. Мерзкий запах был не таким сильным, как раньше. Или ему это кажется? Или он уже принюхался?

Не доходя до лестницы, ведущей на второй этаж, Ружецкий повернул направо. Там, в большой светлой комнате (в Горной Долине такие называли залой), в углу стоял оружейный шкафчик. А в шкафчике — верная «тулка» и патроны. Патроны было положено хранить отдельно, но ведь не покупать же из-за этого второй шкафчик? А прятать в какое-либо другое место было бессмысленно, потому что Петя все равно бы их нашел.

Валерий любил свое старое ружье, доставшееся ему от отца. Двустволка с горизонтальным расположением стволов, с отдельными курками на боковых полках, — она была немного старомодна, но зато чрезвычайно проста и надежна.

Ружецкий подошел к оружейному ящику, открыл замок. Он никуда не торопился — чувствовал, что торопиться теперь некуда. Такие вещи в спешке не делают.

Он пошарил на полке, нашел коробку с картечью. Коробка оказалась подозрительно легкой. Так и есть: на дне катался всего один патрон. Зато было много патронов, снаряженных крупной дробью. «Четыре нуля». Ружецкий зарядил один ствол картечью, другой — дробью. Щелкнул замками.

…способствуют… хорошему усвоению…

Ружье он взял в правую руку, левой подхватил ломик, прислоненный к оружейному ящику, и пошел к лестнице. Он ступал решительно и твердо: оружие придавало уверенности.

Перед дверью Ирининой комнаты Ружецкий замер, прислушиваясь. Оттуда доносились сдавленные стоны. Те самые стоны, которые он никогда не хотел бы услышать через дверь. Которые он боялся услышать вот так — через дверь. И все же услышал.

Он чувствовал отвращение. Огромное и непередаваемое отвращение ко всему: к этим звукам, к этой двери, к вытоптанному паласу, лежащему на полу, к Ирине и даже по отношению к самому себе. Он еще не знал, что его ожидает за дверью.

Он громко сказал что-то, лишь бы не слышать всей этой мерзости. Но стоны, короткие всхлипы и сладостные придыхания не стали тише: напротив, они только усилились. Словно кто-то поставил в видеомагнитофон кассету с порнофильмом и надел на Ружецкого мощные наушники. Правда, была одна маленькая деталь, которая многое меняла: главную, роль в фильме играла его жена. Судя по звуковой дорожке, очень здорово играла. Проникновенно. Старалась изо всех сил, СУЧКА!

Ружецкий воткнул ломик плоским концом между дверью и притолокой. Навалился всем телом. Дверь затрещала, но не поддалась. И, словно в насмешку над ним, звуки усилились. Теперь он мог разобрать и мужской голос: глубокий, слегка надтреснутый баритон:

— Ты всегда будешь вспоминать обо мне.!. Ты не сможешь меня забыть…

Ружецкого бросило в жар. Он почувствовал, как кровь горячим потоком разливается по всему телу, кипятит мозги и заставляет бугриться мускулы. Он снова навалился на дверь.