Радио Судьбы - Сафонов Дмитрий Геннадьевич - Страница 21

Он укоризненно покачал головой, нажал на газ, и уазик послушно напрягся. Дальше дорога поднималась в небольшую гору. Слева показался большой добротный дом, обнесенный забором, с множеством хозяйственных построек и асфальтированной площадкой перед крыльцом. Дом построил какой-то фирмач из Москвы, пару лет назад он разбился на машине. Сейчас в доме жил его брат.

Попов привычно окинул дом взглядом.

– Да. Вот такой бы построить. – Он присмотрелся внимательнее. – Вроде здесь все спокойно. Заезжать не будем? – Попов обернулся к Омельченко.

– Не будем.

Старшина обиженно засопел. Его мнения никто не спрашивал. Его дело – крутить баранку да жать на педали. «Ну хорошо, ребятки. Не спрашиваете – и не надо. Сами – значит, сами».

Дорога изогнулась. Еще полкилометра – и показался железнодорожный переезд. Перед переездом должен был стоять знак «Стоп». Железная дорога вела в Алексин, и поезда ходили по ней не больше трех раз в сутки, но все равно знак должен был стоять. Правда, сейчас его не было.

Ближайшая деревня – Юркино, и на карте Калужской области она обозначена как нежилая. Зимой там действительно никто не жил, а летом она превращалась в колонию московских дачников. Эти московские вечно куда-то торопились и проскакивали переезд, не обращая на красный восьмиугольник никакого внимания.

Коллеги из ДПС частенько пользовались этим. Они прятались за домиком обходчика, который с незапамятных времен назывался Чекиной будкой (откуда взялось это название, никто не знал), и ловили московских, пренебрегающих правилами дорожного движения.

Дачники отвечали взаимностью. Хорошенько выпив и закусив на лоне природы, они выезжали по ночам к переезду и откручивали знак. Куда они его потом девали, неизвестно. Но только к утру субботы знака уже не было. Эта холодная война продолжалась целых три года, и в конце концов мужики из ДПС выбросили белый флаг. Знаков больше не осталось. В последнее время они и так уже вешали что под руку попадется: перекрашивали старые знаки красной краской и белой писали «Стоп». Вместо положенного восьмиугольника появлялись красные треугольники, круги и квадраты – все, что могли найти в кладовке, – но бесполезно. Все они куда-то исчезали.

Наконец было принято мудрое решение. В пятницу вечером приезжала машина ДПС, ребята наскоро прикручивали очередную железяку и прятались за Чекиной будкой. Они сидели, притаившись, до самой темноты, поджидая, пока все ушлые москвичи соберутся в своей «колонии». Но те тоже не лыком были шиты. В пятницу они были исключительно законопослушны. Не то что в воскресенье: Но в воскресенье каждый уезжал, когда хотел, и проследить за ними было невозможно. Не будешь ведь целый день торчать в засаде. К тому же на той стороне путей не было такого надежного укрытия, как Чекина будка, и патрульную машину негде было спрятать. Словом, эти москвичи, вездесущие, как тараканы, сумели отвоевать место под солнцем. Ну и черт с ними. Ребята из ДПС откручивали знак и уезжали – до следующей пятницы.

Наряд проехал Чекину будку. До поворота на Бронцы оставалось не больше километра.

Николаев первым обратил внимание на странный треск, который появился из рации. И вслед за этим машина стала дергаться. Не очень сильно, но дергаться.

Старшина выругался. Не иначе как на заправке ему опять залили «балованный» бензинчик. Ну что недолили – это нормально. В порядке вещей. Жить-то всем надо. От этого несчастного литра МВД не обеднеет. Грызлов не приедет и не будет грозить смертными муками заправщице, молодой бабе, в одиночку воспитывающей двух малолетних бандитов. Но уж водой-то разводить? Ну ладно, развела маленько – тоже не так страшно. Но до такой степени, чтобы даже уазик начал дергаться? А уж этот работяга привычен ко всему. Если потребуется, он и на подсолнечном масле поедет.

Николаев снова выругался. Это он делать умел.

– К тебе надо на стажировку депутатов из Госдумы присылать, – сказал как-то начальник.

– Да чего уж присылать? Лучше я к ним туда, консультантом, – степенно отозвался Николаев.

– Ну нет, – отрезал начальник, будто речь шла о чем-то серьезном и служебное письмо с требованием немедленно прислать в Госдуму старшину Николаева на должность консультанта по русскому непечатному языку уже лежало у него на столе. – Нам такие кадры самим нужны.

Николаев пожал плечами. Фортуна опять повернулась к нему тылом. А зрелище это весьма неприглядное – любой подтвердит. Спереди она – молодая красивая женщина, а сзади...

– Что такое? – Старшина нажал на газ, надеясь, что карбюратор как-нибудь прочистится сам собой.

Он работал водителем уже двадцать лет и прекрасно знал, что машина, к сожалению, не человек – она никогда не исправится сама собой, но всякий раз питал смутную надежду, что карбюратор не придется снимать и чистить ацетоном, а из бензобака не придется сливать грязную воду.

– «Что такое?» – передразнил Омельченко. – Васильич, ты небось автошколу так и не закончил? А права за бутылку купил?

– Нет, он форму надел. И на экзамены с пистолетом пришел, – отозвался Попов.

– Смейтесь, смейтесь, – пробурчал старшина. – Этому «козлику» почти столько же лет, сколько и вам. Ему уже на покой пора.

– На обратном пути заедем в Козловку, оставим его на свалке. – Попов подмигнул Омельченко. – «Козла» – в Козловку!

– Ага! – поддержал тот. – А заодно уж – и Васильича.

Все было как обычно. Те же самые шутки, которые он уже слышал множество раз – избитые и плоские, но на дежурстве они почему-то казались веселыми. А может, просто парням нужно было над чем-то смеяться, чтобы не свихнуться со скуки?

Двигатель вновь загудел ровно. И треск из рации стал тише. Машина подъехала к указателю «Бронцы – 3 км» и свернула на разбитый проселок. Разбитый до такой степени, что шоферы рейсовых автобусов отказывались туда ездить: чего за копейки гробить подвеску? Хозяйственного Николаева это всегда удивляло: ведь рядом карьер, неужели нельзя отсыпать три километра щебнем?

Они проехали совсем немного, и вдруг Попов сказал:

– Смотри!

– Что? – насторожился Омельченко.

– Впереди. – Заскорузлый палец Попова указывал на странный предмет, лежавший поперек дороги метрах в пятидесяти от машины,

Омельченко выглянул из-за плеча напарника. Машину трясло на кочках, и он долго не мог сфокусировать взгляд. Наконец это удалось, и ему совсем не понравилось то, что он увидел.

Стая жирных, кричащих и бьющих жесткими крыльями ворон сидела на чем-то, отдаленно напоминавшем бревно. Вот только вороны не стали бы КЛЕВАТЬ бревно. И еще... Ему показалось... (Может, только показалось?) Что на конце бревна, обращенном не к придорожной канаве, а к дороге, были надеты ботинки. Обычные, грубые, черные ботинки.

– Остановись, Васильич! – приказал Попов. Он был старшим наряда, и старшина подчинился. – Не глуши двигатель!

Николаев так и сделал. Вообще-то, он и сам знал, что в подобных случаях глушить двигатель не полагается. Лучше не стоит. Но он еще не знал, что через пару минут это спасет ему жизнь.

Попов некоторое время сидел на месте, то выглядывая в открытую форточку справа от себя, то косился влево, то опять смотрел на странный предмет, лежавший на дороге.

Затем он открыл дверцу и скомандовал:

– Васильич, на месте! Серега, за мной!

Он бросил на сиденье форменную кепку, снял с плеча автомат и передвинул предохранитель. Пока просто передвинул предохранитель, не стал передергивать затвор и досылать патрон в патронник, но он был готов сделать это в любое мгновение.

Омельченко весь подобрался, от былой веселости (скорее наигранной, чем искренней) не осталось и следа. Он вылез и встал рядом с машиной. Он даже успел подумать, а не надеть ли бронежилет? Три жилета лежали на заднем сиденье, но в них было так жарко... Стоило натянуть его, и ты чувствовал себя куском тушенки, запечатанным в консервную банку, которую подогревают на газовой конфорке. А на Николаева он и так не налезал.

Попов перехватил автомат левой рукой, правую поднял в воздух, предупреждая: «Тихо!» Омельченко застыл на месте.