Метро - Сафонов Дмитрий Геннадьевич - Страница 23

– И что я теперь должен делать? Радоваться, что у меня есть взрослая дочь? А почему ты раньше этого не сказала?

– Я поняла, что беременна, только на третьем месяце. Мы с Гариным собирались пожениться… А ты? Ты ведь сам ушел, вспомни. Разве я могла на тебя положиться?

Константинов почувствовал, что весь его гнев, как пар, стремительно выходит в тот самый пресловутый свисток.

– Ну… Я бы…

– Ты бы мне не поверил. Подумал бы, что я просто хочу тебя вернуть. И я хотела тебя вернуть… Но не таким способом.

Он поворчал, но был вынужден согласиться.

– Ну да… Ты права. И что же теперь делать?

Ирина молча пожала плечами. «Ты же мужчина, ты всегда должен знать, что делать», – говорили ее глаза.

Невинная фраза, крючок, на который попадаются все мужчины. На самом деле только она знала, что теперь делать.

– Я ведь не успокоюсь. Существует эта… как ее? Генная экспертиза…

– И что это изменит? Ты же говоришь, что и так любишь Ксюшу?

– Ну, если я – отец, тогда пошел твой Гарин ко всем чертям! Это же моя дочь!

– Он ее воспитывал. Десять лет. Они привыкли друг к другу. Экспертиза ничего не изменит.

– Хм… Гарин… – Константинов не заметил, как принялся грызть край простыни. – Гарин…

– И потом… Если ты решишься на экспертизу, то должен быть готов к любому ответу.

– А какой там ответ? «Да» или «нет». Пятьдесят на пятьдесят.

Ирина подошла и ласково вытащила край простыни у него изо рта.

– Кто тебе сказал, что пятьдесят на пятьдесят? Нет, твои шансы на отцовство… примерно один из десяти. – Она мягко улыбнулась.

Владимир застыл. Он не знал, что и подумать. «Она… шутит или нет?»

Видимо, его мимика была настолько красноречива, что Ирина рассмеялась.

– Дурачок, – сказала она и погладила его по щеке. – Ты один, понял?

– Угу, – ответил Константинов и откинул простыню. – А ну-ка раздевайся!

Он схватил ее за плечи и повалил на кровать.

– Чертова дура! Ты – чертова дура!!! – говорил он, стягивая с нее трусики.

А Ирина смеялась до слез и не могла остановиться.

Он перевернул ее на живот, дважды шлепнул по несколько расплывшимся ягодицам, но на это последовал только новый взрыв смеха, еще более громкий.

Он долго возился с застежкой лифчика. Владимир каждый раз недоумевал: неужели на свете есть хоть один мужчина, способный справиться с этой проклятой застежкой легко и непринужденно?

Скорее всего, это бывает только в кино, и то наверняка в кадре мужские руки дублируют женщины-каскадеры.

Наконец ему удалось расстегнуть и сорвать с нее лифчик.

Он снова перевернул Ирину на спину.

– Я тебе сейчас покажу!!! – сказал он, сделав зверское лицо.

Она, по-прежнему смеясь, обняла его плечи.

Владимир покрывал ее тело поцелуями. Он оторвался только на мгновение – прохрипеть в запале: «Я тебя люблю!»

А все остальное: «И какое мне дело до того, что было одиннадцать лет назад?!» – сказал уже про себя. На это не стоило тратить времени.

Константинов ухватился за выступающий короб воздухозаборника и свесился с крыши.

В том вагоне, по которому он лез, ни Ксюши, ни Гарина не было. Из этого еще не следовало, что они в нем не ехали; они могли так же, как все, бежать по тоннелю, но что-то подсказывало Владимиру, что это не так.

Константинов посмотрел вперед. Почти нигде в окнах не было стекол, поэтому он хорошо все видел.

Гарин с озабоченным лицом стоял рядом с потным и красным толстяком и о чем-то с ним беседовал. Константинов поискал глазами Ксюшу, но нигде ее не увидел.

Владимир еще раз взглянул на Гарина. Тот, несмотря на царивший вокруг хаос, выглядел спокойным. Гарин показывал толстяку на плафоны, и толстяк согласно кивал.

«Значит, Ксюша где-то поблизости. Не мог же он ее бросить», – решил Константинов и снова лег на крышу.

Ему оставалось проползти совсем немного до следующего вагона.

Константинов подполз к краю и выпрямился, уперевшись руками в потолок тоннеля. Занес левую ногу над пропастью между вагонами и почувствовал сильный удар.

Вагоны, беспорядочно наталкиваясь друг на друга, слетали с рельсов и разворачивались поперек тоннеля.

Правая нога соскользнула, и Константинов понял, что падает, на секунду раньше, чем полетел вниз.

Он попытался расставить руки в стороны, и это ненадолго задержало падение. Владимир повис между вагонами, сознавая, что ничего не может сделать.

Сцепка трещала, подавалась и изгибалась дугой; вагоны медленно, но неотвратимо сближались друг с другом. Константинов хотел, позабыв об опасности электрического разряда, отпустить руки и упасть на рельсы, но было уже поздно.

Правую ногу зажало и продолжало сжимать, словно в тисках. Боль медленно нарастала и через несколько секунд стала совсем невыносимой.

Константинов закричал от страха и отчаяния. Последнее, что он увидел, – яркая, неестественно-голубая вспышка.

Но он так и не понял, что это: дуга электрического разряда или его мозги взорвались от боли?

Дежурный диспетчер службы пути Клоков действовал решительно и быстро.

Его руки, как две испуганные птицы, порхали над пультом. Они нажимали различные кнопки, срывали и снова бросали на рычаги телефонные трубки, щелкали тумблерами и переключателями, но глаза диспетчера и мозг постоянно фиксировались на самом главном – цифрах, светящихся на электронных часах.

8:29:43…

Он ощущал себя тонким перешейком, через который песок из верхней колбы перетекает в нижнюю.

Время всегда являлось решающим фактором в его работе, но раньше Клоков ощущал Время как нечто механическое, ритмично отсчитывающее секунды. А теперь Время стало вязким, его невозможно было разделить на секунды, потому что даже десятые и тысячные доли имели огромное значение.

Прежде всего он связался с МЧС и объяснил ситуацию.

Дежурный по московскому штабу задал только один вопрос: где лучше входить бригадам спасателей? На «Тушинской» или на «Щукинской»?

Клоков был готов к этому вопросу, хотя бы потому, что на него не существовало однозначного ответа.

Катастрофа произошла ближе к «Щукинской», однако он подозревал, что по кратчайшему пути пробиться к месту аварии будет невозможно. Спасателям, если они пойдут от «Щукинской», придется двигаться до «Волоколамской», переходить на параллельный путь и возвращаться назад. Полтора километра плюс семьсот пятьдесят метров.

Тем, кто войдет на «Тушинской», придется проделать те же самые полтора плюс семьсот пятьдесят.

Итого – два километра двести метров. Две с половиной тысячи шагов.

То же самое расстояние можно было измерить по-другому. Полный состав жизней, хотя… Он уже не верил в то, что полный.

Клоков доложил офицеру МЧС, что в тоннеле вода. Тот ответил:

– Понял вас! – и тут же в параллельную трубку прокричал, чтобы экипажи, прибывающие на место происшествия, готовили штатные плавсредства.

Профессионалы передавали сигнал тревоги друг другу четкими, чуть механическими, лишенными эмоций голосами.

Затем Клоков доложил о случившемся начальнику московского метрополитена Игорю Вениаминовичу Маеву.

Тот не стал хвататься за сердце: выслушал доклад с бездушностью автомата и задал несколько вопросов, свидетельствующих о том, что информацию он переваривал четко и методично, как автомат.

– Выезжаю. Докладывай каждые пять минут. Я на связи, – сказал Маев и отключился.

Машина заработала. Экипажи МЧС, застигнутые на маршрутах сигналом «SOS», разворачивались, включали сирены, залезали на газоны и тротуары, нарушали правила дорожного движения и мчались в сторону злополучных станций метро.

Клоков своей властью приказал дежурным по «Щукинской» и «Тушинской» срочно эвакуировать пассажиров. Остальные станции – от «Планерной» до «Полежаевской» – тоже следовало закрыть, но уже не так спешно, не вызывая излишней паники. «Полежаевская» стала конечной. Там работал оборотный тупик, нарушать движение поездов на всей линии не имело смысла.