Башня - Сафонов Дмитрий Геннадьевич - Страница 53

В этом сквозила какая-то фальшь. Наверное, раньше рыцари так и делали, но они добивались расположения Прекрасной Дамы… Нет, разумеется, он не ставил под сомнение тот факт, что Марина как раз и является той самой Прекрасной Дамой. Само собой… Но… Времена все же не те.

«Если вы такие хрупкие и беззащитные и вас надо завоевывать, как в средневековых рыцарских романах, то какого черта вы все время стремитесь стать с нами на одну доску — быть мужественными и самостоятельными? Завоевывать современную женщину — примерно то же самое, что молиться на пустой гвоздик, где раньше висела икона. И потом… »

Кстин понимал, что это бесполезно. Что бы он ни делал, кем бы ни стал, максимум на что он мог рассчитывать, — это сдержанное уважение и благодарность, то есть какие-то суррогаты, подделки любви. Любовь — или она есть, или ее нет. Если ее нет, то уже и не будет. Значит — потерянное время? Еще одно, но уже гораздо более горькое разочарование?

«А ведь у Пушкина в „Руслане и Людмиле“ так здорово об этом сказано. Наина говорит: „Пастух, я не люблю тебя!“ Он стал героем, ходил с дружиной за дальние моря и побеждал в битвах… И чего достиг? Что услышал? „Герой, я не люблю тебя!“ Прекрасно сказано! Из пастуха стал героем, но суть-то от этого не изменилась».

«Время — это единственное, что дает нам Господь! Только время — и ничего больше! Стремись обменять время своей жизни на что-нибудь достойное. Настоящее». Слова отца. Пожалуй, к концу жизни батя стал почти таким же мудрым, как Пушкин — в двадцать лет.

«Бедолага Финн потерял жизнь, гоняясь за любовью Наины. В конце концов он получил эту любовь — от морщинистой, беззубой старухи. Но стал ли он от этого счастлив?»

«Время!» Можно было попытаться завоевать Марину, то есть обратиться во внешний мир, начать его изменять, но в еще большей степени — подстраиваться под него. А можно было — изменить что-то внутри себя. И наверное, это было правильнее. Мудрее.

Кстин вдруг понял, что испытывает огромное уважение к своему чувству, которое сидит внутри него. Это чувство было болезненным и разрушительным, но все же оно было прекрасным.

«Чем не выход? Любить свою любовь к ней больше, чем ее саму».

Он ехал, поглядывая по сторонам и размышляя: «Выход это? Или тупик?» К окончательному ответу он так и не пришел. Легче было напиться. Но сначала…

Кстин колесил тогда по Москве до тех пор, пока на город не стала опускаться ночь. Он заехал в какой-то большой торговый центр, ярко освещенный огнями, и долго бродил, выбирая, что ему нужно. Пять гвоздик… И еще кое-что.

В воскресенье утром, едва рассвело, охранник, дежуривший во внутреннем периметре ограды, которой была обнесена Башня, обратил внимание на то, что из зеленых кустов, растущих у западной стены здания, торчит толстая нитка, уходящая прямо в небо.

В последний раз он обходил территорию немного заполночь, но ничего не заметил. Впрочем, в неестественном свете прожекторов он бы и не мог ее заметить.

На ограде через каждые тридцать метров стояли камеры наружного наблюдения, и, если бы кто-то пробрался на территорию Башни извне, это должен был заметить старший смены, наблюдающий за всем происходящим со своего пульта на техническом этаже. Но, видимо, он этого не заметил.

Охранник посмотрел вверх. К концу прочной капроновой нити было что-то привязано. Хотя скорее наоборот — это нить была привязана к чему-то красному (он уже мог различить цвет в дрожащей рассветной дымке), а другой ее конец надежно закреплен за ветку куста.

Охранник потянул нить на себя и стал сматывать ее на выставленный локоть. Что-то красное все приближалось и приближалось. Через несколько минут (эта чертова нитка была очень длинной) странный предмет оказался в руках у охранника.

Это смотрелось мило, и охранник на секунду засомневался, стоит ли ЭТО убирать или, может быть, оставить все как есть — чтобы та, которой предназначалось это послание, его увидела?

Но сомневался он недолго. «Непорядок», — скажет старший и наверняка отчитает его за потерю бдительности, за то, что ночью на территории Башни неизвестно каким образом оказался посторонний.

И все же… Если человек залез сюда, ничего не побоявшись, то ему надо было дать последний, пусть и призрачный, шанс на то, что послание дойдет до адресата.

Охранник помедлил, затем достал из кармана перочинный нож и перерезал тот конец нити, что был привязан к кусту. Потом вздохнул, натянул нить между пальцев и еще раз взмахнул ножом — как раз под букетом из пяти гвоздик.

Алый шарик в форме сердечка, надутый гелием, с надписью «I love you!», почувствовав свободу, дрогнул и медленно поплыл вверх, унося за собой гвоздики.

Охранник смотрел на него до тех пор, пока мог различить в голубеющем небе красную точку.

Но Марина, конечно же, так и не увидела алый шарик в форме сердечка.

Кстин очень плохо ориентировался в Москве. Он ехал по МКАДу уже двадцать минут и все время ожидал увидеть Башню.

Наконец дорога пошла вверх, он оказался на мосту над крупной радиальной автомагистралью и с этого возвышения заметил острый шпиль Башни. Он ощутил какое-то щемящее чувство, шевельнувшееся в груди. Контрольная лампочка, сигнализирующая о том, что бензин на исходе, зажглась и больше не гасла, но Кстин почему-то не сомневался, что ему хватит топлива, чтобы доехать ТУДА. Об обратном пути он даже и не думал.

«На кой черт я это делаю? Вы что, считаете, у меня нет ответа? У меня ЕСТЬ ответ! Потому, что я ее люблю. И еще потому, что я сильно уважаю себя и все то, что со мной (точнее, внутри меня) происходит. Ну а если вам нужна более веская причина?.. Знаете что? Тогда я просто разведу руками».

Он был уже совсем близко.

— Ну нет, Денис! — жестко сказала Света. — Я же тебя предупредила, что на ночь не останусь. Нет!

Лариса ловко увернулась от рук Севы, блуждающих по ее спине (так ловко, как это делал на ринге Костя Цзю), ровно настолько, чтобы оказаться вне пределов его досягаемости и ни на миллиметр больше.

— Денис, мы уедем, — поддержала она подругу.

Истомин-младший кивнул.

— Ну да. В крайнем случае улетите, — он мотнул головой в сторону вертолета. Геликоптер, принадлежавший телеканалу, которым руководил его отец, словно услышал эти слова и, отвернув, скрылся из виду. — Нет, уже не улетите…