Женька-Наоборот - Лойко Наталия Всеволодовна - Страница 12

Шефы достали три аквариума для всех трех групп, три клетки с птицами, устроили крольчатник. А то вымажут мелом окна и вытрут их чисто-начисто, чтобы в комнатах засияло солнце. Шефы были комсомольцами, они и плохих детдомовцев старались сделать сознательными, потому что сами были сознательными.

Игрушек притащат, книжек, каждому — в рот конфету и каждого поцелуют. Правда, одних целовали чаще, других реже, но и общем-то перепадало всем.

И все-таки случай со Светой надолго взбудоражил весь дом. За ней приехала мать — как она нашлась, никому неизвестно, — чтобы забрать навсегда. Понесла свою дочь на руках через весь сад, и девочки начали плакать, а мальчики передрались. В тот день никто не хотел играть в прятки или идти на пруд. Алешу не успокоили даже остро очиненные карандаши; один карандаш он нарочно взял да сломал.

Потому что думал не только о Светиной маме, но и об отце, который вдруг объявился у Витьки Крюкова. Распахнул дверь и вошел в зал, когда все пели хором «Катюшу». Встал под лампочкой, и все на нем заблестело — ордена, погоны, вычищенные сапоги. Пение оборвалось; всем хотелось потрогать кобуру и скрипучую портупею. У старенькой Анны Яковлевны, заведующей домом имени Ильича, задрожал голос: «Вот он, ваш Витя!» Чуть не заплакала.

Полковник начал ощупывать Витю, будто слепой. Удочки ему обещал, барабан. Обещал при первой возможности забрать домой. И забрал.

Это несправедливо, когда взрослым больше везет, чем детям. К бухгалтеру Ивану Семеновичу весной приехала старушка с чемоданом и узелком. Мальчики подвели ее к конторе, а Иван Семенович: «Мама, мама!» Так чудно? было слышать…

Родных Алеши искали через какое-то московское бюро. Этим сама Анна Яковлевна занималась. Ездила, посылала запросы. Хлопотали и шефы, но тоже зря. Насчет отца и матери с самого начала было известно: потерялись навек, но ведь бывают и другие родственники.

Потерялись навек… Алеше это казалось странным. Как это — взрослые, а потерялись? Скорей они сами его обронили, а потом плакали, звали. Алеша все чаще подумывал, не взяться ли за розыски самому.

Об этом он и размышлял в одно жаркое утро, когда улегся в траве среди ромашек и колокольчиков. За оградой виднелся лужок, за лужком — шоссе. По этой пыльной трассе грузовики мчались и мчались в Москву. До смерти захотелось удрать, да было боязно заблудиться. Потеряешь свой детский дом, останешься и вовсе один…

На лужайку тем временем забрел человек. Пожилой и весь какой-то широкий и круглый. Чем-то похож на медведя-папу из книжки, купленной шефами, Можно сказать, старичок, а в панаме, будто детдомовец. Хорошо еще — брюки не до коленок. Этот чудак прохожий удивлял Алешу все больше и больше: уселся в тени старого дуба и давай рисовать, хотя это следует делать в положенный час, после вечернего чаю.

Рисовал он тоже совсем не по правилам — без стола. Альбом пристроил почти стоймя, но, главное, не столько водил карандашом, сколько прищуривался. Зорко вглядывался в дом Ильича.

На шпиона как будто бы не похож. Осмотревшись, нет ли поблизости воспитательницы, Алеша через секретный лаз выкарабкался на волю.

— Дядя, почему вы рисуете наш дом, а не свой?

— Своего не нажил. А ты что, запрещаешь? Важный у тебя, брат, дом.

Художник оказался не шпионом и не художником. Оказался архитектором, по имени Николай Николаевич. Дом имени Ильича, как выяснилось, был памятником архитектуры. Алеша не стал притворяться, будто слово «архитектор» ему так же знакомо, как «художник», «полковник». И Николай Николаевич разъяснил: архитектор придумывает, каким должно получиться здание, и создает это здание на чертеже и в рисунке. Тут же начал чего-то в альбоме изображать. «Проект, — говорит. — План. Фасад. Перспектива. Бери, — говорит, — и строй!»

Алеша сразу решил стать архитектором. Рисовать он умел, строить тоже, пока из брусочков, которыми полон ящик «Юный строитель». Осталось выучиться чертить. Николай Николаевич сказал, что нужда в людях, умеющих строить, большая, поскольку многие города разрушены фашистами.

— Знаю, — сказал Алеша и вдруг сообразил: перед ним человек, постоянно живущий в Москве.

— Дядя, срисуйте меня, чтобы так же похоже, как дом. Пожалуйста, срисуйте. И свезите портрет в Москву. И постарайтесь, чтобы меня по нему отыскали.

Архитектор отложил альбом в сторону, на траву.

— Расскажи-ка, дружок, о себе.

Выслушал, захотел посоветоваться с Анной Яковлевной. Алеша долго ждал на горячем от солнца крыльце и, когда окликали ребята, отворачивался.

Николай Николаевич вышел, комкая в руках панаму. Его круглая крупная голова оказалась обритой так же гладко, как щеки. Он взглянул на Алешу и давай обтирать затылок и темя измятой панамой.

— Знаешь, Алешка, что я надумал… Я тебе краски в тюбиках привезу.

О родителях ни словечка. Алеша сказал:

— Бабушку привези! Или тоже не можешь? — Он знал, что бабушка это почти что мама, только состарившаяся. Он всегда удивлялся, почему Анна Яковлевна расплывалась от удовольствия, когда детдомовцы называли ее мамой, а на бабушку вроде бы обижалась. — Не найдешь бабку, привези тетю. Или дядю, или брата с сестрой.

— У тебя не было ни сестер, ни братьев.

Стыдно признаться, но Алеша заревел так, словно он из малышовой группы.

— К-ка-к-кого-н-ни-будь най-д-ди! — Алеша, когда его привезли в детский дом, заикался чуть не на каждом слове. Потом прошло. И вот снова: — На-а-йди х-хоть-ть н-нер-родного.

— Зачем тебе неродной?

— 3-заб-был, как э-это н-назыв-вается. Н-ну брат. Только с длинным названием. У Жорки так-кой от-тыс-кался. Сядь и срисуй меня. М-мой по портрету сразу меня узна-а-ает.

— Тогда вытирай слезы. Плаксу ни один брат не захочет признать, ни родной, ни двоюродный.

Николай Николаевич раскрыл альбом и, присев на ступеньку, сделал набросок мальчика в трусиках, с кармашком через плечо. Кармашек красивый, подаренный шефами, на рисунке не видно, что в него засунут мокрый от слез носовой платок.

Через два дня Алеша носился по дому как сумасшедший: у него отыскался настоящий двоюродный брат!

Брат был занят с утра до вечера, как сказал Николай Николаевич, и вряд ли выберется навестить Алешу, но посылки будет посылать часто. Уже прислал с ним одну, очень тяжелую. Краски с кистями, пастилу розовую и белую и ворох спелых черешен. Хватило на всех ребят, каждому по три ягоды.

Алеша хвастал, не умолкая, но потом заскучал: какой же это брат, если не обещает приехать в гости? Вторую посылку Алеша даже распаковывать не захотел. И тогда…

Тогда у него обнаружился дед. Родной дед! Московское бюро справок выяснило, что Алеша приходится внуком архитектору Рязанцеву.

Это у него, у Николая Николаевича, Алеша унаследовал способности к рисованию и строительству. Это его Алеша может любить не как двоюродного, а как родного. Тот ему так и сказал: «Беру тебя навсегда во внуки». По-взрослому это называлось усыновить.

С тех пор Алеша и поселился в семнадцатой квартире серого пятиэтажного дома. Квартира небольшая, но для двоих велика. Если бы дедушкин сын Кирилл не погиб под Берлином, жили бы в ней втроем. Потом бы Кирилл женился, как полагается после армии, и стало бы у деда несколько внуков. А так есть один Алеша, но и то семья…

О своих семейных делах Алеша никогда никому не рассказывал. Даже Тане, хотя они друг от друга почти не имели секретов. Она знала, что родители Алеши погибли в войну, слышала про дом имени Ильича. Это все. Остальное она никогда не узнает.

Бесшумно, стараясь не потревожить отдыхающего в соседней комнате деда, Алеша раздвигает большой обеденный стол. Сейчас соберутся ребята, закипит дело — подготовка к смотру садово-парковой архитектуры. Дед поможет, он только не позволяет выносить из дому ценные тома и альбомы со старинными гравюрами. Пользуйтесь здесь, на месте, — таких не раздобудешь даже у букинистов.