Женька-Наоборот - Лойко Наталия Всеволодовна - Страница 11

Распушив концы белокурых кос, приподняв их к лицу, Таня пытается воспроизвести знаменитую Верину шевелюру:

— Пейзажный стиль со всеми его естественными красотами. Нравится?

Затем вытягивает свои косы в струнку («Вспомним прическу Лиды») и предлагает Жене представить себе композицию регулярного парка. Аллеи как бы вычерчены по линейке, клумбы и водоемы намечены великанским циркулем или лекалом. Все это будет показано на выставке «Клуба пытливых».

Как раз Лида и выполнила в туши рисунок такого парка. Ровненько заштриховала кусты и деревья, которым садовые ножницы придали форму шара, конуса, пирамиды. По всем правилам этого стиля.

— А пейзажный парк у нас представлен в макете, — увлеченно рассказывает Таня. — Мы с Алешкой чуть не из-под снега добывали мох, листья брусники. Главное в таких парках, чтобы все казалось выращенным самой природой. — Таня берет несколько шелестящих стружек, и стружки в ее проворных руках превращаются в раскидистое кудрявое дерево. — У нас там рощицы, лужайки, водопады, ручьи. Дорожки вьются, будто лесные тропинки. Пахнет солнцем, травой, цветами…

Последняя фраза — художественный домысел Тани, но Женя этого не замечает. По привычке он все-таки хмыкает:

— Подумаешь, будто я такого в Сокольниках не видал…

Таня гнет свое. Она хочет добиться, чтобы Женя тоже всегда с нетерпением ждал четверга — веселого клубного вечера.

— Слушай, Женька, приходи на занятия. Увидишь, как у нас хорошо.

— Представляю…

— Я тебе говорю — интересно, чудак!

— Тебе интересно, а мне хоть бы что.

Таня готова уйти да еще хлопнуть дверью. Так хлопнуть, что все фанерки в мастерской задрожат, все доски, струганые и неструганые.

Она бы ушла, да в дверях вырастает завмастерскими. Сатиновый черный халат на коленях испачкан не то глиной, не то песком. Под мышкой железный складной метр. Сразу можно определить: Савелий Матвеевич что-то обмерял в парке. Либо площадку под беседку-читальню, либо другую, за яблонями, — под метеорологический киоск. Школьные мастерские делают не только скамейки…

Конечно, он прямо из парка! Иначе откуда у него пучок маргариток с корешками, к которым пристала земля?

Теперь не уйдешь. Опять же из-за несчастного Женьки. Савелий Матвеевич, как известно, не терпит беспорядка и непременно набросится на него, растерзанного, встрепанного, неизвестно зачем очутившегося в мастерской… И вдруг Таня слышит:

— Женя, хорош букетик? Получен под будущую работу. Ботаник сам преподнес: «Получите аванс!» Солидно у нас получается?

Жене нравится это выражение Савелия Матвеевича. Когда сам он однажды пристроился к шестиклашкам, чтобы разок-другой пройтись фуганком по кромке доски, завмастерскими не стал выяснять, зачем, почему… Хотя мелюзга, как и следовало ожидать, подняла визг, он спокойно подошел к верстаку, заглянул Жене через плечо, одобрил, как тот держит при стружке нож, как ловко ведет фуганок. И громко, чтобы каждый услышал, сказал:

— Солидно у тебя получилось!

Сейчас Жене уже не хочется пререкаться с Таней, дразнить ее. Наоборот, он не прочь, чтобы она узнала: Перчихин в мастерских свой человек. Понадобится ему — придет сюда после занятий, раскроет портфель, разложит тетрадки… Савелий Матвеевич однажды застукал его здесь за уроками и, вместо того чтобы прогнать или хотя бы без стеснения поинтересоваться его отметками, с полным уважением предложил: «Всегда заходи, коли надо».

Женя считает, что букет бело-розовых маргариток должен стоять на столе преподавателя по труду. Отыскивает граненый стакан, по-хозяйски наливает в него из бидончика чистую воду и произносит:

— Получите аванс!

При этом он косится на Таню: учуяла ли, какие у него отношения с Савелием Матвеевичем? Кроме того, интересно, повторит она свое приглашение или нет? Умоляйте не умоляйте — он к этим «пытливым» ни за что не пойдет, очень нужно! Но кто ей мешает позвать его еще разок? Какое там… Занялась сумкой, от которой даже в глазах рябит. Складывает туда обрезки фанеры, планки, шурупы и прочую полезную мелочь да еще уводит за собой Савелия Матвеевича. Небось нацелилась заодно и слесарную мастерскую начисто обобрать?

Ушла. Даже не оглянулась. Словно в помещении никого нет, словно Женя просто-напросто деревяшка.

Схватив первый попавшийся под руку гвоздь, Женя бесцельно царапает им по доске. Скрип-скрип… Вернется Таня сюда или нет?

Таня вернулась, держит с фасоном свою щегольскую, почему-то уже пустую сумку, а Савелий Матвеевич тащит следом мешок, который, задев косяк, громыхает железками.

— Так как же, Звонкова? — спрашивает Савелий Матвеевич. (Об одной хитрости, о том, что холщовому мешку предназначена немаловажная роль, Жене Перчихину никогда не узнать.) Савелий Матвеевич хранит очень серьезный вид. — Как же быть? Тебе, Звонкова, столько добра не поднять. — Завмастерскими оценивающе оглядывает Женю. — Вот кто худ, а мускулам позавидуешь. (Не в первый раз Женя слышит от него похвалу своим мускулам.) Ты, Евгений, эту ношу запросто донесешь.

— Интересно, куда?

— Вроде неподалеку. Не то на кружок, не то, как его, в клуб.

— К нам во двор, — быстро вставляет Таня, хотя до этого внимательно разглядывала витрину с образчиками древесины. — Мы пока собираемся в квартире Рязанцевых.

Женя решает похорохориться:

— Без меня силачи найдутся. Да еще с пытливыми головами.

Савелий Матвеевич будто оглох.

— Так вот что, Звонкова, пиши адрес. Эту поклажу прямо к началу занятий вам принесет мой главный помощник.

Женя давно заметил: когда Таня удивлена, глаза у нее синие-синие. Она восклицает:

— Это кто же?

Савелий Матвеевич кладет на плечо Жене руку с темными от морилки пальцами.

— Ясно, кто! Женя Перчихин.

Получилось очень солидно.

9. В семье Рязанцевых

Рязанцевы и Звонковы живут в сером пятиэтажном доме. Дом этот, если на него посмотреть сверху, напоминает букву «Г». Поэтому окна квартиры номер семнадцать расположены наискосок от окошка тридцать шестой. Танина, тридцать шестая, находится в первом этаже, напротив фанерного гриба-мухомора, под которым дети спасаются от дождя и солнца.

Сегодня после обеда зарядил дождь, и сейчас, вечером, во дворе ни души. Мокрый асфальт отражает огни — розовые, оранжевые, голубые. Окно Звонковых светлое, золотистое: у них кремовый абажур и такие же занавески. Алеше видно, как ветерок шевелит легкие полотнища занавесок.

В квартире Рязанцевых тихо-тихо. Потому что Алешин дед отдыхает. Вернулся из своей мастерской и прилег на полчасика. Придут ребята, надо вставать, обучать их «секретам производства», без которых не создашь хороший макет или же панораму, где все выглядит как в натуре.

Десять лет назад Алеша Рязанцев (тогда еще не Рязанцев) впервые встретился со своим дедом. Это случилось летом, когда дед, не знавший отдыха в войну и в первые послевоенные годы, взял наконец отпуск и поселился на даче.

Хорошее было место! Сколько хочешь земляники, сосновых шишек и пахучих, скользких маслят. Недаром один известный богач когда-то имел там поместье — будущий детский дом имени Ильича. Против входа стояли красивый фонтан и четыре облупленных статуи. Их Алеша поначалу даже немного побаивался. Потом перестал.

Алеша родился во времена бомбежек и голодовки. После войны не сразу, но постепенно, кое-кого из детдомовцев разыскала родня. Алеша надеялся, что и его ищут, удивлялся, что никак не найдут.

Вообще-то жаловаться было не на что. Детям варили густой суп с мясом, маслили кашу, поили молоком из белых высоких кружек. Если разобьешь кружку, ругали, но не очень. Скучать не давали — воспитательниц подбирали хороших. Ту, которая оказалась чересчур нервной, быстро освободили от работы.

По воскресеньям детдом навещали шефы из московского техникума, интересовались, в чем у ребят нужда. Если заметят на ногах цыпки, натрут вазелином. Увидят, что носовые платки пришпиливаются булавками к трусам, сошьют каждому по кармашку на тесемочке, а в кармашек вложен новый, подрубленный, чистый-пречистый платок. Или увезут с собой на неделю пятьдесят пар чулок и вернут их заштопанными, зачиненными.