Девчонки и мальчишки - Дик Иосиф Иванович - Страница 7

Вечером мы узнали, что Колбасин идет на шестичасовой сеанс в кино, и мы тоже пошли за ним. А потом по дороге из кино незаметно обогнали его и устроили засаду в темном парадном. Он входит в парадное, насвистывает, а мы вдруг встаем перед ним! Он даже опешил:

— Вы?!

А я взял его за шиворот и говорю:

— Ты что Колькин дневник читал?

— Просто так, — отвечает нахально Колбасин. — А ваша Лелечка покраснела!

Тут Колька сказал:

— Покраснела? А ты у нас сейчас посинеешь!

— Вы что же, бить будете?

— Нет, — сказал я, — внушение сделаем!

Может быть, мы бы Колбасина и не били, но он сказал, что мы идиоты, и разъяснил, что идиотами называли в древней Греции таких людей, которые не участвовали в общественной жизни.

Я очень люблю историю древней Греции, но при чем мы?

И тут мы ему дали за идиота!

27 января. Ура! Я узнал, что наш классный руководитель — учитель черчения — очень хороший человек. И это вышло совершенно случайно. Я пришел в учительскую за разными циркулями и кубами для урока геометрии. Здесь сидел Сергей Петрович. И вдруг циркуль у меня упал на пол и разлетелся на две части. Это у него просто винт выскочил. Я начал чинить циркуль за шкафом и вдруг слышу, в учительскую входит Колбасин.

Я хочу разговор Колбасина с Сергеем Петровичем привести дословно, потому что из него можно понять, что мы зря Колбасина выбрали старостой.

Когда Колбасин вошел в учительскую, Сергей Петрович его сразу спросил:

— Что это у тебя, синяк под глазом?

— Нет, — ответил Колбасин. — Кровоподтек. От удара.

И тут началось.

— А что случилось? — спросил Сергей Петрович.

— Меня избили.

— Кто?

— Два ученика.

— Они из нашей школы?! — удивился чертежник.

— Даже из нашего класса.

— Кто, назови?

— Дудкин и Пташкин.

— Коля и Миша?

Я стоял за шкафом и не шевелился. А вдруг меня сейчас позовет Сергей Петрович?

Но он не звал.

А Володька ему начал рассказывать и про то, как я его схватил за шиворот, и про древнегреческого идиота, а потом, наконец, дошел и до драки.

И тут он сам себя выдал с головой.

— Значит, ты, Колбасин, из-за идиота, так сказать, за эрудицию пострадал? — спросил Сергей Петрович.

— Нет, за Колькин дневник, — сказал Володька. — Вот вы посмотрите, что там написано! Только посмотрите! Вот это место, например.

Тут Сергей Петрович стал читать:

«Сегодня я видел Лелю в окне. Она выбивала палкой ковер. Я хотел ей помочь, но не решился. Она на мое окно даже не посмотрела. И почему это я Зину могу звать и Зинка и даже Зиночка, и Таньку тоже как угодно, а вот имя Леля мне произносить трудно? Называю ее только Лелькой или по фамилии — Сверчкова. И почему это?!»

— Видали? Ага! «Почему?» — спрашивает, — обрадовался Володька, — философствует!

— И ты это читал всему классу?

— Да. А что? Пусть глупостями не занимается. Я, как староста, должен…

— Вот ты, оказывается, какой! — Сергей Петрович зашагал по комнате.

— Это еще ничего. Но они, наверное, друг другу письма пишут!

— Ну и что? — спросил учитель.

— А Лелька ему раньше все время говорила: «Коля, прочти Дюма!», «Коля, прочти «Всадника»!» Этого самого, знаете, без чего-то там… без головы, кажется… И книжки из библиотеки ему сама доставала.

— Ну и что?

— Они, наверное, в кино вместе ходят, — захлебывался Володька.

— Ну и что?

— Но ведь это же непедагогично!

— Да что ты в этом понимаешь?! Педагогично, непедагогично! — вдруг рассердился Сергей Петрович.

Тут Володька перепугался.

— Сергей Петрович, простите, я просто пришел как староста, заявить…

— Ты ябедничать пришел, наушничать! Не хочу с тобой разговаривать! Иди в класс!

Я сидел за шкафом и радовался. Так ему и надо, этому Колбасину. Конечно, ябедничать пришел!

Я уж хотел было идти в класс, но тут раскрылась дверь, и я услышал, как в учительскую влетели Лелька и Танька и затараторили, затараторили.

— Сергей Петрович, я никогда не ябедничала, но сегодня просто не могу… — говорит Лелька. — Вы знаете, оказывается, Мишка Пташкин специально подослан Дудкиным в наш оркестр.

— «Подослан»? Какие слова! — удивился Сергей Петрович. — Для чего?

— Для того, чтобы сорвать наше выступление. Когда мы запоем песню, он должен все испортить. А он у нас и на пианино играет и партию барабана ведет.

— Как, одновременно?

— Ну да, левой ногой по барабану бьет. А в зале будут и родители, и шефы придут.

— Это ужасно, это ужасно! И глупо с их стороны! — завопила Танька. — Что делать, Сергей Петрович? Что делать?

Но тут Сергей Петрович спокойно сказал:

— Да-а, загвоздка… Ну что ж, я что-нибудь придумаю.

Когда девчонки ушли, Сергей Петрович зашел ко мне за шкаф и вытащил меня на свет.

— Пташкин, — спросил он, — что все это значит?

Я не знаю, правильно ли я сделал, или нет, но я тут все рассказал Сергею Петровичу и про Колбасина, и про Колькину записку к Леле, и про каток. Но про наш уговор — сорвать концерт — не говорил. И главное, он сам меня об этом не спрашивал. Потом он сказал, что это нехорошо — бить товарища, — и отпустил меня на урок.

Интересно, что же придумает Сергей Петрович для того, чтобы не сорвался наш концерт?

28 января. Сегодня у нас была последняя репетиция. Мы все выступали очень здорово. У нас есть и акробаты, и жонглеры, и дрессированная собака, которая может держать на носу колбасу. Правда, эта колбаса не естественная, из картона, но ее мы так раскрасили, что получилась «краковская». А когда мы Тобику положили на нос настоящую, «чайную» за семнадцать рублей, то он сожрал ее моментально.

Сегодня я разговаривал с Колькой по телефону. Он меня спросил, готов ли я на все. Я ему ответил: готов! Правда, мне не очень хочется портить собственную песню, но ради друга можно.

Новость! Мы вчера Колбасина переизбрали! Он, как унтер Пришибеев, на всех кричал и ругался. Теперь будет потише.

Я очень волнуюсь за завтрашний концерт. К нам приедут и родители и шефы с завода. Кольке-то ничего не будет, а на меня все шишки посыплются за срыв концерта. Танька на меня не глядит, ну, и я тоже на нее не гляжу. Она стала носить голубую ленточку вокруг головы. До меня дошли слухи, что Танька предлагала снять меня с должности барабанщика, но шумовой оркестр не согласился. Все закричали: «Пусть только Мишка сорвет наше выступление! Мы ему дадим дрозда!» А я не боюсь ваших «дроздов»!

29 января. Эти строки я уже пишу ночью. Час тому назад кончился наш концерт, но я только что пришел в себя.

Представьте себе наш школьный зал, а в нем народу — полно! Там и генералы сидели, и учителя из соседней школы, и какие-то неизвестные мальчишки, и один милиционер (чей-то папа).

Сначала Федька показывал фокусы, потом спела Милка из восьмого класса «А», потом вышел на сцену Тобик, и все ему аплодировали за то, что он не ел колбасу.

Но вот, наконец, и Леля нас зовет. Мы расселись на сцене, занавес раскрылся, и Леля объявила: «Песня о дружбе»! Музыка Миши Пташкина!» Ребята наши закричали: «Да здравствует Пташкин!» А я про себя подумал: «Ух! Как сейчас ударю по барабану!» Но я специально пропустил первый куплет. Пусть, думаю, все послушают, а вот после припева я и ударю!

Но как-то вышло у меня, что я и на втором куплете не поломал ритма. Все поют, и я пою! Больно уж музыка у меня хорошая получилась. И Танька рядом со мной пела: