Маркиз де Карабас - Sabatini Rafael - Страница 9

— Ледигьер! — Морле выпрямился на стуле. — Это девичья фамилия моей матери.

— Мне это, разумеется, известно. Человек, приславший документ, ее брат и дядя вашей светлости. Он готов предпринять все необходимые шаги, чтоб ввести вас в наследство.

Морле провел рукой по лбу.

— Но... Мне просто не верится. Если бы все обстояло именно так, матушка была мы маркизой де Шавере... Но она не была ею.

— Прошу прощения. Она и была маркизой, но предпочитала скрывать это. Мне... ах... меня удивляет, что ваша светлость так мало осведомлены относительно своего происхождения. Но, полагаю, я могу пролить на него некоторый свет, хотя, признаться, сумею объяснить далеко не все.

— Лет двадцать пять назад госпожу маркизу — то есть вашу матушку — привел по мне ее дальний родственник и мой добрый клиент, покойный Джошуа Паттерсон из Эшера, что в графстве Суррей. К тому времени маркиз Бертран де Шавере уже полгода как умер, и по причине, относительно которой меня оставили в неведении, его вдова решила не только покинуть Францию, но и отказаться от состояния, на которое как вдовствующая маркиза де Шавере имела все права. Ее бабушка со стороны матери была англичанкой, и в поисках у своих английских родственников того, что я возьму на себя смелость назвать убежищем, она не привезла с собой никакого имущества и никаких средств к существованию, кроме драгоценностей. Они были проданы за шесть тысяч фунтов, и на эту ничтожную сумму миледи, отличавшаяся такой же бережливостью, как — да будет мне позволено так сказать — красотой и рассудительностью, содержала себя и вашу светлость и дала вам образование. Но здесь я вторгаюсь в то, что вам и без меня хорошо известно.

— Инструкции, полученные мною от господина де Ледигьера, или гражданина Ледигьера, как, скорее всего, его теперь называют на безумном жаргоне, который принят во Франции, заключаются в том, чтобы я вас разыскал и снабдил всеми дополнительными документами, необходимыми для предъявления прав на наследство.

— Прав на наследство? — Морле улыбнулся с легким презрением. — Что значит это наследство, даже если допустить, что ваша фантастическая история правдива? Пустой титул. Сегодня Лондон кишмя кишит ими. Сколько эмигрантов-маркизов нанимаются приготовлять салаты, учить танцам, шить и вышивать! Неужели я пополню эту армию маркизом — учителем фехтования? Думаю, оставаясь просто господином Морле, я буду менее смешон.

В своем ответе мистер Шарп как истинный законник опустил все, не имевшее прямого отношения к делу.

— Я уже говорил, что маркизат [Маркизат — владения маркиза. Маркиз — один из высших дворянских титулов Франции и Англии] Шавере богаче любого герцогства Франции. Вы можете лично ознакомиться с описью его обширных земель, его городов и селений, его пастбищ и пашен, его болот и лесов, его ферм, виноградников, замков и мельниц. Здесь все указано. — И он постучал пальцем по стопке бумаг.

— Вы, конечно, имеете в виду тот случай, если произойдет реставрация монархии?

— Отнюдь нет.

Мистер Шарп призвал на помощь обстоятельное и очень пространное письмо гражданина Ледигьера. Оно обрисовало картину, весьма отличную от той, какую предполагал увидеть Морле.

Из послания явствовало, что покойный маркиз, будучи хромым инвалидом, вел тихую, уединенную, далекую от политики жизнь в провинции, жители которой проявляли далеко не благожелательное отношение к издержкам революции. По природе человек мягкий и добрый, он заслужил снисходительное отношение своих арендаторов. К тому же он был не чужд республиканских настроений и еще до революции отказался от всех феодальных прав, которые главным образом и повинны в потрясшем страшу чудовищном взрыве. В день гнева он пожал то, что посеял. В то время как все члены семейства де Шеньер эмигрировали, он спокойно остался в Шавере, и его никто не беспокоил до самой казни короля в девяносто третьем году [... до ... казни короля в 93 году... — Король Людовик XVI был казнен 21 января 1793 г.]. Когда алчные сангвинократы [Сангвинократы — букв, «кровавые властители»; саркастическое обозначение якобинцев] стали принимать меры в отношении дворян, которые, оставшись в своих поместьях, избежали секвестра [Секвестр — правовое ограничение, налагавшееся на частную собственность дворян в интересах государства], он был арестован по сфабрикованному обвинению в переписке с эмигрировавшими кузенами. Его вина была доказана, но это не имело значения. Однако значение имело то, что у него было золото и преданный дворецкий, знавший, как его употребить. В продажной Франции не существовало ничего, чего нельзя было бы купить за деньги. За десять тысяч ливров [Ливр — одна из французских монет, с 1667 г. являлся основной денежной единицей во Франции вплоть до перехода к метрической денежной системе] золотом, врученных общественному обвинителю, дворецкий, некто Лафон, приобрел бумагу, по которой Этьен де Шеньер признавался душевнобольным. Принимая во внимание его здоровье, получить такую бумагу было очень просто, но и при других обстоятельствах это не составило бы труда, поскольку известно много случаев, когда деньги оказывали подобную услугу тем, кто их имел.

Этьена де Шеньера перевели из тюрьмы в частную лечебницу для душевнобольных доктора Бизара, где он повстречал других пациентов, которые прибегли к аналогичному способу продлить свои дни. Им приходилось щедро платить за эту привилегию. Доктор был непомерно требователен: он и дня не продержал бы пациента, просрочившего уплату. Лафон продолжал вносить деньги за своего господина, беря их из доходов с земель; по закону на них нельзя было наложить арест до тех пор, пока маркиз не предстанет перед судом и не будет осужден.

Так и не признанный виновным, он, в конце концов, умер в доме на Рю дю Бак, сохранив свои имения. Они должны были перейти к его наследнику при условии, что наследником этим является Кантэн. Дело в том, что все французы, живущие теперь за пределами Франции, считались эмигрантами и были объявлены вне закона, но один из статутов Конвента [Конвент — высший законодательный и исполнительный орган Первой французской республики. Действовал с 21 сентября 1792 по 26 октября 1795 гг.], полностью приведенный в письме Ледигьера, делал исключение в пользу тех, кто выехал за границу до 1789 года [... выехал за границу до 1789 года... — т. е. до начала революции] и зарабатывает на жизнь каким-либо ремеслом. По этому статуту для возвращения на родину Кантэну давался срок, равный шести месяцам со дня смерти его заново обретенного брата. Но если он пренебрежет распоряжением Конвента и возвратится позднее означенного срока, то будет судим как эмигрант и подвергнется предусмотренному для таковых наказанию.

Последнюю подробность из послания гражданина Ледигьера господин де Морле выслушал с улыбкой.

— Тогда как, если я вернусь заявить о своих правах на наследство, я просто-напросто окажусь в положении покойного маркиза. Меня арестуют по подозрению в переписке с моими родственниками-эмигрантами и, если я не раздобуду бумагу, удостоверяющую мое безумие и не поселюсь у доктора Бизара, судят и пошлют на гильотину. Клянусь честью, завидное наследство, мистер Шарп. Меня следует поздравить.

— Но, дорогой сэр, речь идет об огромном состоянии. Гражданин Ледигьер пишет, что в вашем положении риск совершенно ничтожен.

— И тем не менее, он есть. — Кантэн встал. — Вы, конечно, понимаете, сэр, что все это меня немного смущает. Мне надо подумать, собраться с мыслями. Я дам вам знать. Но, видимо, я все же предпочту, чтобы голова в шляпе была у меня на плечах, а не валялась в корзине Сансона [в корзине Сансона... — Сансоны — Шарль-Анри (1740-1793) и его сын Анри (1767-1840) были королевскими палачами Франции. Шарль-Анри казнил короля Людовика XVI; Анри казнил королеву Марию-Антуанетту], украшенная короной пэра Франции.