Время таяния снегов - Рытхэу Юрий Сергеевич - Страница 56

Наума Соломоновича назначили временно исполняющим обязанности заведующего торговой базой.

Но даже это высокое назначение не отбило у него охотничьей страсти. Едва только он закончил принимать склады, как уже просил Ринтына заехать за ним вечером.

– Говорят, в Кэнискуне утки появились,– сказал Наум Соломонович и показал Ринтыну мешочек.– Вот немного дроби я нашел в складе.

Весенняя охотничья пора почти не оставляла времени для сна. На уроках, чтобы не заснуть, Ринтын ставил на две крайние ножки скамейку, на которой он сидел за партой, и так, раскачиваясь, потихоньку дремал. Стоило ему уснуть покрепче, как скамейка с глухим стуком вставала на все четыре ножки и будила его.

Последние дни все в Улаке жили в ожидании победы, и тем не менее сообщение о капитуляции фашистской Германии ошеломило всех.

Все стойбище мгновенно украсилось красными флагами. С моря вернулись охотники: их вызвал лучом маяка монтер Тэнмав.

Деловито оглядев кумачовые полотнища, развевающиеся на весеннем ветру, старый Рычып сказал:

– Правильно сделали победу. Вовремя. Флаги от Первомая не успели далеко убрать.

Из школы вынесли на улицу несколько столов и устроили трибуну. Никто не делал доклада, каждый, кто хотел, взбирался на стол и говорил.

– Товарищи! – сказал старый Рычып.– Наконец-то мы дождались победы. Известно, что каждому хотелось быть на фронте и самому воевать. Но всякому воину нужна была опора в тылу. Вот мы и были такой опорой. Все вы помните того огромного кита, которого я внес в фонд обороны! Думаю, что на эти деньги был построен не один танк, дошедший до Берлина.– Старик снял малахай и, размахивая им, продолжал: – Война помешала нам строить нашу жизнь. Зато победа открывает нам широкую дорогу, чтобы идти дальше и дальше, и мы пойдем вперед, не останавливаясь и не оглядываясь назад…

Чем дальше говорил старик, тем речь его становилась все более плавной, фразы закругленнее и благозвучней.

– Довольно! – остановил его Кукы.– В такой день не ты один хочешь говорить!

Старик сконфуженно надел малахай и, слезая со стола, виновато сказал:

– Прости. Я вообразил себя на – колхозном собрании.

Кукы влез на стол и встал, широко раздвинув ноги. Он редко выступал перед народом, и поэтому все притихли, ожидая, что Кукы скажет что-нибудь особенно значительное.

– Товарищи! – выкрикнул Кукы и замолчал, как бы собираясь с мыслями. Он поглядел на ясное небо, на толпу людей перед собой, взглянул зачем-то себе под ноги, и, как только на глаза ему попался красный флаг, он вдруг вобрал в себя воздух и во всю силу крикнул: – Да здравствует наша героическая армия!

Оказалось, что он больше ничего не собирался сказать. Он сошел с трибуны вспотевший, хотя стоял на ней всего лишь несколько минут.

В школе все классы были открыты. Колхозный клуб не мог вместить всех желающих. В большом зале танцевали, в классах пели песни.

Наум Соломонович, яростный противник продажи спиртных напитков, на этот раз изменил своему правилу.

От вина веселье еще больше разыгралось. Смех и песни продолжались до полуночи. Самые отъявленные забияки, готовые лезть в драку после первой же рюмки, были на редкость добродушны и целовались друг с другом.

Поздно вечером с полярной станции принесли телеграмму. Она была от Анатолия Федоровича и Лены с поздравлениями по поводу победы.

Ринтын несколько раз перечитал телеграмму и долго не мог заснуть.

В то лето, казалось, весь Улак готов был тронуться с места. Уезжали многие учителя, приехавшие по контракту на трехлетний срок, а проведшие здесь по шесть и больше лет. Пекарь дядя Павел со всей семьей перебирался на новое местожительство в бухту Гуврэль. Уезжал дядя Кмоль с женой Рытлиной работать в райисполкоме.

Все отъезжающие ожидали прихода буксирного парохода “Водопьянов”, который должен был привезти в Улак бригаду строителей на достройку здания интерната и захватить с собой пассажиров.

Ринтын решил остаться в Улаке. Сначала дядя Кмоль попытался его отговорить.

– Я не хочу уходить из нашей школы,– возражал на дядины доводы Ринтын.– Ведь остался всего лишь один год. А на новом месте и без меня у вас будет много хлопот.

– Тогда договоримся вот как,– предложил дядя Кмоль.– Сейчас ты пока остаешься в Улаке. Через месяц начнут строить аэродром недалеко от Кытрына. Там поработаешь до начала школьных занятий. Заработок весь будет твой. Если справишься, тогда можешь возвращаться в Улак и жить самостоятельно. Но в Улаке ты обязательно должен жить в интернате. Интернат – это настоящий дом, не то что наш. Ты в нем будешь не один, получишь навыки, которые пригодятся в дальнейшей жизни.

Ринтын помогал укладываться дяде Кмолю. Снимая со стены портрет Ленина, он уронил на пол спрятанного под портретом домашнего духа.

– А что с этим делать? – спросил Ринтын.

– Я совсем про него забыл,– сказал дядя Кмоль, беря в руки изображение домашнего бога.

Он долго разглядывал его, как будто впервые видел. Кто знает, сколько поколений предков Кмоля бережно сохраняли его, приносили ему жертвы и держали в самом теплом и уютном углу! Дяде Кмолю и в голову не приходило, что бога можно выкинуть. Ведь это просто мирный домашний бог. Но и брать с собой в Кытрын не было никакого смысла: даже в родном Улаке его пришлось прятать, а каково будет в Кытрыне?

Дядя Кмоль повертел бога в руках и тихо сказал Ринтыну:

– Пусть остается дома. Спрячем его под полом: там мягкий мох и тепло.

Отвернув половицу, дядя Кмоль закопал домашнего бога в прелый, остро пахнущий мох.

– Пройдет много лет…– раздумчиво сказал дядя, не отпуская Ринтына.– Ты окончишь высшую школу, приедешь в родной Улак. Здесь будет уже совсем иная жизнь. Может быть, в Улаке не будет ни одной яранги и люди не будут знать, что такое домашний бог, которого мы призывали на помощь в трудные времена, когда пурга грозила унести в море наши жилища. Тогда ты вытащишь его из-под пола и он напомнит тебе о прежней жизни…

Тетя Рытлина, прощаясь с улакцами, плакала, дядя Кмоль был суров и сдержан. Пекарю, его жене и Пете тоже было грустно расставаться со стойбищем, с его жителями, с которыми они подружились.