В долине Маленьких Зайчиков - Рытхэу Юрий Сергеевич - Страница 29

– Ты советуешь нам помириться? – огорченно спросил Коравье.

– Да.

– Но я теперь его видеть не могу… Пусть меня отправят в тундру. Столько времени не видеть живого оленя! И Росмунте хочется.

– Хорошо, сегодня же поговорю с Елизаветой Андреевной, – пообещал Праву.

В правлении колхоза оказалось много народу: Ринтытегин, Елизавета Андреевна, Геллерштейн и Наташа. Ринтытегин курил и озабоченно разглядывал пейзаж за окном. Геллерштейн не отрываясь читал плакат на стене, хотя он состоял всего из трех слов.

– А вот, кстати, и Праву, – приветствовал его Ринтытегин, а Елизавета Андреевна сказала:

– Как же так, Николай? Ведь Володькин ваш подчиненный, а вы допустили такое?

Праву ничего не понимал.

– Откуда вы об этом знаете? Коравье об этом только мне рассказал.

– Коравье тебе, а Росмунта мне, – сердито объяснила Наташа.

– Разве у нас нет молодых девушек, за которыми можно ухаживать? Вот доктор Наташа, чем не невеста? – продолжала Елизавета Андреевна. Наташа вспыхнула:

– Елизавета Андреевна! – и выбежала из комнаты.

Праву удивленно посмотрел ей вслед. Геллерштейн укоризненно сказал:

– Зачем смущать девушку?

Но Елизавета Андреевна была занята другим.

– Я говорила с Володькиным… На что это похоже? Зарплату получает аккуратно, а работы не видно. И что бы вы думали? – Она оглядела собравшихся. – Он заявил, что зарплата наша ему не нужна, он проживет своим творчеством!

– Да, – сокрушенно проговорил Праву. – А он просится в Магадан, на совещание оленеводов.

– Тоже мне оленевод! – сердито отрезал Ринтытегин. – Ни разу в тундре не был. Мирон Стрелков послезавтра едет в бригаду Нутэвэнтина. Вот пусть с ним и отправляется.

– Может быть, все-таки с ним поговорить? – предложил Праву.

– Я схожу за ним, – вызвался Геллерштейн.

После его ухода в комнате некоторое время было тихо. Праву мысленно пытался найти объяснение поведению Володькина. Вот уж чего не ожидал от него!.. Устало молчали и Ринтытегин с Елизаветой Андреевной. Мало у них и без этого хлопот!

Когда Володькин вместе с Геллерштейном вошел в контору, Праву подивился перемене в его внешности. Это был уже не пресыщенный славой стихотворец, а обычный Володькин, виноватый и смущенный. Он не стал ждать, когда его начнут ругать, а заговорил сам:

– Я знаю, что глупо просить сейчас о прощении… Но обещаю вам… позвольте мне искупить свою вину работой… Буду стараться, прошу вас, товарищи. Я люблю Чукотку. Здесь я начал по-настоящему писать, уехать отсюда значит для меня похоронить творческие мечты, – Володькин давился словами и смотрел на носки своих резиновых сапог.

Ринтытегин разглядывал парня, будто видел его впервые.

– Володькин! Посмотри на людей! – строго произнес он. – Если собираешься оставаться на Чукотке, надо высоко держать голову!.. Рядом наши соплеменники доживают последние дни в прошлом… Мы должны быть перед ними особенно чистыми и правдивыми. Нам доверили тонкое и сложное дело – привести этих людей к социализму, а потом к коммунизму, к самому естественному состоянию человеческой жизни… Правильно я говорю, Праву? Теоретически?

– Теоретически, может быть, не совсем правильно, но по существу верно, – ответил Праву.

– А работать надо, – сказала Елизавета Андреевна. – У нас почти готов передвижной домик – красная яранга. Мы уже заказали в области кинопроектор «Украина».

Чувствуя, что гроза миновала, Володькин обратился к Елизавете Андреевне:

– Я просил товарища Праву, чтобы он походатайствовал за меня о поездке в Магадан…

Ринтытегин перебил:

– Только что клялся в любви к Чукотке, а рвешься в Магадан! Поедешь в тундру. Вместе с Мироном Стрелковым. Иди готовься.

Когда за Володькиным захлопнулась дверь, Праву сказал:

– Коравье просится в бригаду оленеводов.

– А что ж! – одобрил Ринтытегин. – Пусть покочует. Да и для его жены полезно. Многие на нее заглядываются… Уж очень она красива… А из стойбища Локэ идут хорошие вести. Их пастухи заговаривают с нашими, берут у них чай, сахар, табак. Приедешь из Магадана, будем уговаривать Коравье вернуться к землякам. Главное сейчас – оторвать людей от Арэнкава, Мивита и Эльгара, чтобы детишки уже в этом году пошли в школу.

Прежде чем отправиться в Магадан, Праву пришлось съездить на строительство комбината.

В Торвагыргыне один за другим возводились дома, и пастухи привозили из тундры свои семьи. Никого не нужно было тащить силком в новый дом; наоборот, каждый старался попасть в первую очередь, а когда разнесся слух, что наделять домом сначала будут только лучших оленеводов, сохранивших наибольшее число телят во время весеннего отела, многие стали сокрушаться: если бы нам раньше об этом объявили, мы бы сохранили все сто процентов телят.

Но некоторые дома пустовали из-за нехватки мебели. Геллерштейн разузнал цены на кровати, столы и шкафы, изготовляемые на Магаданском промкомбинате, приплюсовал стоимость перевозки и схватился за голову. Надо было срочно налаживать на месте производство хотя бы самой необходимой мебели. Решили обратиться за помощью в комбинат.

– Съезди ты, – сказал Ринтытегин Праву. – Все-таки университет кончил, а кроме того, твой братишка там передовик, я слышал. Если не удастся через начальство, пусть комсомол подумает.

Праву пешком добрался до новой дороги и уселся на кочку в ожидании попутной машины. Вытащил книжку Володькина и стал листать. Некоторые стихотворения перечел несколько раз. Умеет, оказывается, Володькин писать о красоте земли, о людях, работающих в этих неласковых горах, откуда ближе до космического холода, чем до тепла земли.

Праву всегда интересовала литература о родном народе. Студентом он перечитал почти все написанное дореволюционными и советскими писателями о чукчах. Хотелось узнать, как смотрели на его народ русские писатели. Вместе с пытливой мыслью Тана-Богораза, знатока чукотского языка и старого быта, он проникал в глубины сознания своего соплеменника – морского охотника, оленевода, торговца-каврадина. Но попадались и такие книги, где чукчи выглядели какими-то надуманными, необыкновенно мудрыми. По любому, самому незначительному поводу они изрекали афоризмы. А в стихах Володькина было много такого, что Праву сам пережил… Увлекшись, он не заметил подъехавшую машину. Узкая лента шоссе сняла с тундры печать заброшенности и безлюдья. Всюду виднелись следы человека. По остаткам костров, по следам от палаток, кучам консервных банок, еще не успевших покрыться ржавчиной, можно было лишь догадываться о том, чего стоило проложить по мокрой тундре узкую ленту сухой дороги…

В Управлении строительства Праву пошел прямо к начальнику. Иван Николаевич Аникеев встретил его как старого знакомого. Расспросил о делах в стойбище Локэ, о строительстве в колхозном поселке. Когда Праву изложил свою просьбу, Аникеев озабоченно сказал:

– Не знаю даже, что придумать. Срок пуска первой очереди комбината – июнь будущего года. Скажи человеку, мало-мальски разбирающемуся в строительных делах, он улыбнется. Подумает – с ума сошли… Рабочей силы не хватает, оборудование поступает неравномерно. Наконец мало того самого леса, из которого делают столы и табуретки. Точнее сказать – в обрез…

– Но и мясной цех тоже надо строить, – сказал Праву. – Мы же ваш мясной цех, кто вас снабжает олениной?

Иван Николаевич засмеялся:

– Мясной цех?! Здорово! Кто придумал? Ринтытегин?… Кстати сказать, этот самый мясной цех очень уж дерет деньги с наших рабочих за оленину. Нигде больше на Чукотке нет таких высоких цен на мясо!

– В этом я мало разбираюсь, – признался Праву. – Мне надо о мебели договориться.

Иван Николаевич задумался.

– По закону я имею полное право вам отказать, – сказал он. – Но по совести – не могу. Если сумеете договориться с комсомольской организацией в шефском порядке – считайте, что мебель будет. Разумеется, не полированная, и только самое необходимое. Сходите в комсомольский комитет. Кстати, ваш брат Василий член бюро.