Военные приключения. Выпуск 4 - Проханов Александр Андреевич - Страница 61

— Что ж, рисуй седьмую звезду.

— Так ведь не мы эту мину, а вроде она нас…

— Когда боец ложится на амбразуру, разве он не выполняет боевую задачу?

Корабль с небольшим креном на правый борт пошел к берегу.

Над палубой, словно в праздничный день, гремела песня о том, как хорош березовый сок, стекающий с прохладных белых стволов, как дорога священная память обо всем родном и как нелегка служба вдали от Родины, вдали от России…

XIV

Лейтенант Алтунин как раз заканчивал бриться, когда в дверь постучали. В каюту вошел матрос Тухтай и доложил, что у трапа стоит подозрительный кривой старик, требует офицера.

— Доложи дежурному но кораблю.

— Докладывал. Он говорит: это по вашей части.

Старик стоял у самого трапа, напряженный, вытянувшийся. Возле него, словно стражи, застыли два араба в грязно-белых халатах-галябиях. Один был хмур, другой улыбался.

Увидев Алтунина, старик вынул из-за пазухи и протянул ему большую, похожую на бочонок фарфоровую кружку.

— Что это?

Алтунин с удивлением рассматривал кружку, массивную, с синим волновым окаймлением по низу, по которому плыл синий однотрубный, одномачтовый корабль с маленькими пушечками на баке и на юте. На другой стороне кружки золотились серп и молот и название корабля — «Воровский». По всему верхнему ободу тянулась надпись: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»

— Откуда это у вас? — хриплым от волнения голосом спросил он. — Продайте это, продайте. Сколько стоит? Би-кям да? — вспомнил он фразу из русско-арабского разговорника.

Старик затряс бородой, замахал руками, заговорил что-то быстро, безостановочно. Тухтай попросил повторить сказанное, чтобы понять и перевести. Спутника старика с каждым его словом оживлялись, удивленно качали головами, тоже размахивали рукавами своих галябий.

— Не хочет он продавать, бога боится, — наконец перевел Тухтай. — Просто так отдает.

Это было странно: чтобы бедный араб просто так отдал вещь, которую можно продать, для этого должна быть какая-то очень веская причина.

— Говорит: аллах не велит продавать.

— Спасибо, — сказал Алтунин, лихорадочно соображая, чем бы отдариться. И вдруг жестом пригласил старика на трап.

Оказавшись на палубе, старик взял из рук Алтунина кружку и начал тыкать узловатым пальцем то себя в грудь, то в изображение корабля.

— Он говорит, что взял кружку на этом корабле, — сказал Тухтай.

— На «Воровском»? Вы были на «Воровском»?! — разволновался Алтунин. — Когда? Впрочем, чего спрашивать? Это могло быть, только когда «Воровский» шел через эти воды. В двадцать четвертом году. Ай да старик!

— Он говорит, что сегодня как раз пятьдесят лет с того дня.

Алтунин облизал вдруг пересохшие губы. В этот самый момент щелкнул динамик корабельной трансляции и произнес скучным голосом:

— Замполита к командиру.

Алтунин заторопился, не выпуская из рук драгоценную кружку.

— Поговори с ним пока, порасспрашивай.

Он нырнул в ближайшую дверь, поднялся по трапу, но тут же сбежал вниз, направился в камбуз, кликнул кока.

— Есть что-нибудь получше?

— Только что от обеда осталось. Борщ, макароны, компот.

— А еще? Что-нибудь… этакое?

— Ну, салат можно нарезать. — И спохватился: — Сегодня день рождения машиниста Антипова. Торт буду делать. Потерпите, товарищ лейтенант, на ужин торт будет.

— Да не мне, не мне — одного араба надо накормить. Хорошо накормить…

Капитан 3 ранга Дружинин сидел за столом в своей каюте и что-то писал.

— Почему посторонний на корабле? — спросил он, не поднимая головы.

— Да он же!.. — Алтунин поставил перед командиром тяжелую кружку. — Вот. Старик принес.

— Ну и что?

— Он на «Воровском» был. Ровно полвека назад. Как раз сегодня…

— На том самом? — спросил командир, рассматривая кружку и больше удивляясь не тому, что нашелся человек, когда-то побывавший на советском корабле — мало ли таких в зарубежных портах, — сколько необычной горячности замполита.

— На том самом! — ответил Алтунин. — Это же был первый океанский поход советского военного корабля!.. Четырнадцать тысяч миль!..

Все больше воодушевляясь, он принялся рассказывать, что знал о том походе. А знал немало и говорил так увлеченно, что Дружинин забыл о своих бумагах и с интересом слушал. О том, как 12 мая 1924 года «Воровский» вышел из Архангельска, как уже через две недели обменивался салютными залпами с береговой крепостью Плимут, как еще через две недели прибыл в Неаполь, где его окружили полицейские кордоны, чтобы итальянские рабочие, не дай бог, не начали общаться с советскими морякам. Следующая стоянка была в Порт-Саиде. И здесь тоже английские власти, тогдашние хозяева Египта, никому не разрешили сходить с корабля… И никого на корабль не пускали…

— Как же он попал на корабль? — спросил Дружинин.

— Как попал? — снова замялся Алтунин. — Наверное, когда уголь принимали. Были же, наверное, рабочие на той угольной барже, что подходила к кораблю, стоявшему на рейде?..

— И откуда вы все это знаете?

— Так «Воровский» же был первым советским пограничным кораблем на Дальнем Востоке. В нашем музее про него все написано.

— В каком это «нашем»?

— Ну, в пограничном.

Командир пристально посмотрел на своего заместителя, вздохнул и махнул рукой:

— Как знаешь…

— Митинг бы надо, — сказал Алтунин.

— Какой митинг?

— Так ведь как раз полвека. Первый океанский поход. И живой свидетель.

— Митинг вроде бы ни к чему. А беседу можно провести. Вечером. Когда работу кончим.

Алтунин нашел гостя в кают-компании, куда привел его сообразительный боцман, разузнав все у кока и у матроса Тухтая. Старик ел борщ, останавливаясь после каждой ложки.

— Борщ, — сказал он по-русски, подняв влажные глаза на Алтунина. И повторил с удовольствием: — Борщ.

— Товарищ лейтенант! — обрадованно заговорил Тухтай. — Тут такая история!.. Прямо детектив! Он, оказывается, украл эту кружку…

— Как это украл? — Лицо Алтунина вытянулось. — Если украл, то какие же получатся торжества?!

— Пятьдесят лет назад, когда на корабле был…

— Не торопись, давай по порядку.

— Есть по порядку!

И Тухтай, нарочно медля, обдумывая фразы, чтобы поскладнее, начал рассказывать то, что успел выспросить у старика.

…В то время никаких особых чувств к русским у Мухаммеда не было — ни плохих, ни хороших. И когда подвернулась та работа — грузить уголь, он был рад ей просто как работе, не задумываясь о редкой тогда возможности близко увидеть русских.

Английский чиновник долго наставлял грузчиков: не общаться с русскими, не разговаривать, не ходить по кораблю. Но на палубе русский матрос снял с его плеча тяжелый куль и сам высыпал в угольную яму. О таком Мухаммед даже и не слышал, чтобы белый человек работал заодно с простым египтянином, и вначале даже испугался, отступил, вспомнив сразу обо всех карах, какими грозил чиновник-англичанин. Русский похлопал Мухаммеда по плечу, что-то сказал и так приветливо улыбнулся и так простецки подмигнул, что все страхи его вмиг исчезли.

Переодевшись в брезентовые робы, русские матросы работали вместе с египетскими грузчиками. Быстро научились объясняться между собой с помощью мимики, жестов, немногих — кто что знал — английских слов. После долгой работы, показавшейся вовсе не изнурительной, а какой-то легкой, веселой суматохой, русские втихую от надзирателей пригласили грузчиков «на борщ».

За столом Мухаммед все время думал о своей жене: что бы ей принести поесть? Просить побоялся. Когда им подали компот в красивых фарфоровых кружках, Мухаммед сунул кружку под грязный халат.

Из-за этой кружки он и задержался дольше других. Когда перебежал Мухаммед последним с корабля на баржу, англичанин, ничего не спрашивая, ничего не говоря, ударил его стеком по лицу. С тех пор и окривел Мухаммед, с тех пор и носит свой шрам.

Но самая большая беда ждала его дома: как раз в этот день заболела его маленькая Амаль. Она так и не поправилась, и Мухаммед решил, что это ему кара аллаха. Он бы и вернул кружку, да корабль в тот же день ушел. Так и висело это проклятие. До сегодняшнего дня.