Военные приключения. Выпуск 4 - Проханов Александр Андреевич - Страница 59

Дружинин поморщился, понял, что произошло: кто-то из команды тральщика, не выдержав оскорблений, обругал крикунов на понятном им языке — на идиш. Именно на идиш, а не по-немецки, как вначале подумал Дружинин, — языки эти схожи. А идиш на корабле мог знать только один человек — старший матрос Войханский. Это было ЧП. Отсутствие выдержки у советского моряка — само по себе чрезвычайное происшествие, а тут, по существу, нежелательное общение с иностранцами, которое еще не известно чем обернется, поскольку нахальные репортеры уж постараются разрисовать этот факт до неузнаваемости…

Он снял микрофон с крючка, поднес к губам и крикнул по-английски так громко, что корабельные динамики захлебнулись звоном:

— Командование советского корабля решительно протестует против ваших провокационных действий!

И, не отнимая от губ микрофона, сказал тише:

— Старший матрос Войханский — к командиру!..

Но еще до того, как произнес это, он увидел сверкающую струю воды, ударившую по израильскому катеру, по шумной толпе репортеров. Катер сразу отвалил и пошел в сторону, набирая скорость. Палуба опустела, только из полуоткрытой двери рубки кто-то грозил кулаком и кричал угрожающе.

Войханский, бледный, решительный, без смущения в робости доложил о прибытии. Вода канала с его оранжевого спасательного жилета.

— Что это значит? — угрюмо спросил Дружинин.

— Шланг вырвался. Пожар же тушили.

— А что вы крикнули?

— Чтобы катились!..

Дружинин тяжелым взглядом посмотрел на матроса.

— Ладно, ступайте, потом разберемся.

Спокойно сделали один галс, потом другой. А затем сигнальщик доложил о приближающемся баркасе. На нем были командир отряда траления капитан 1 ранга Полонов и представитель политуправления капитан 1 ранга Прохоров.

Случайностями моряка не удивишь: вся служба на море — постоянная готовность к неожиданностям. И все восприняли визит начальства как закономерную случайность. Но сколько Дружинин ни уверял себя, что это лишь совпадение, что и без случившегося начальники прибыли бы, поскольку обычно дневали и ночевали на том или ином тральщике, все же не мог отделаться от ощущения, что на корабль прибыла комиссия. Он приготовился к разносу, хотя и знал, что начальнические разносы не в привычке Полонова.

Есть люди, чей внешний вид никак не назовешь начальническим. Кажется, что они созданы для застольных бесед, но не для того, чтобы вытягиваться перед ними по струнке. В движениях, в манере говорить, спрашивать просвечивает глубинная добродушность, готовность понять и помочь. Таким был командир отряда траления капитан 1 ранга Полонов. С мягкими чертами лица, полными губами и добрым взглядом широко расставленных глаз, он сразу располагал к себе людей, Но, может быть, именно поэтому его слова воспринимались подчиненными с особым вниманием. Каждому невыносима мысль потерять доверие уважаемого человека.

Дружинин и Полонов остались в рубке, а Прохоров, которому предстояло провести на тральщике несколько дней, в сопровождении Алтунина пошел на ют. Минеры стояли на своих местах, никак не отреагировав на появлений офицеров: корабль шел с тралом, и все их внимание было занято приборами, морем.

— Как живете, минеры? — весело спросил Прохоров.

— Как инкубаторские цыплята под рефлектором, — бойко ответил Турченко. Он не стоял на вахте и считал, что может позволить себе такую вольность.

— Просьбы есть?

— Померзнуть бы.

Прохоров ходил по юту, заглядывая в лица минеров. Ему все казалось, что по лицам, по глазам он сможет определить настроение людей, их затаенные думы.

Освободившиеся от вахты матросы пошли обедать, он направился за ними и, сев за общий стол, с удовольствием стал есть горячий, обжигающий борщ. Когда-то он жил в таком вот кубрике. Но это было давно, теперь ему хотелось хоть на миг почувствовать себя молодым, а заодно послушать, о чем говорят сегодняшние матросы в свободную минуту.

Матросы с недоумением посматривали на Прохорова и помалкивали. Только один, невысокий, кудрявый, беспрестанно острил.

— Ты не устал, Турченко? — не выдержал боцман. — Болтаешь невесть что, товарищу капитану первого ранга спокойно поесть не даешь.

— Так ведь товарищ капитан первого ранга, наверное, пришел с нами поговорить. Какой же разговор с молчунами? — бойко ответил Турченко.

Ударила наверху пушка, и миски на столе дернулись от близкого взрыва, расплескав борщ. Всех подмывало кинуться к трапу и посмотреть на море. Но Прохоров сидел на месте, и все сидели, шевелили ложками вдруг разонравившийся борщ.

По трапу соскользнул в кубрик черноволосый матрос с бровями, почти сросшимися над переносицей, тот самый Войханский, чью фамилию в этот день не раз повторяли офицеры.

— Еще одну рубанули! — возбужденно сказал он.

— А мы думали — это ты упал, — тотчас заметил Турченко.

Войханский никак не отреагировал на реплику. Спросив разрешения, он сел к столу. И тут же Турченко бросил насмешливо:

— Полиглоту — двойную порцию!

— Зачем смеяться? Вы знаете, что они кричали? Ахават Исроэль!

— А что это значит? Переведи.

— Это целая концепция, — терпеливо разъяснил Войханский. — Вроде лозунга, означающего всеобщую любовь еврея к еврею. Всякого ко всякому… Шли бы они!..

Матросы затихли. Прохоров отложил ложку, с интересом прислушиваясь к разговору. Он уже знал, что на сегодняшнем совещании, где, несомненно, речь зайдет о поступке Войханского, будет защищать его, настаивать, чтобы целиком оставить этот вопрос на усмотрение командира тральщика.

XIII

Последние дни траление велось даже по ночам, даже в пятибалльный шторм. Волны накрывали палубу, но когда они откатывались, командир, с мостика видел минеров, стоявших все там же, на своих местах. Последние дни, казалось, вымотали людей до последней возможности. Казалось, дай им сейчас выходной, и они будут спать вповалку все двадцать четыре часа. Но когда этот выходной им все-таки дали, даже не выходной, а всего лишь несколько свободных часов до начала повторного, контрольного траления, матросы высыпали на палубу, чтобы посидеть, покурить, поговорить.

Алтунин знал: нигде так не раскрываются матросские души, как во время таких вот перекуров. И он подсел к ним, заговорил о родных берегах. Скоро матросы наперебой принялись вспоминать каждый свои. Говорили о Кронштадте и Либаве, о каменистых берегах Балтики и долгих песчаных отмелях Каспия, о приморских городах и о селах, откуда моря не видать, вспоминали, тосковали, мечтали поскорей «пропахать» это чужое море и вернуться домой этакими «морскими волками», просоленными ветрами дальних стран.

Алтунин встал, считая, что свое дело сделал — настроил матросов на нужный лад, и пошел по шкафуту. И едва не столкнулся с капитаном 1 ранга Прохоровым, стоявшим за надстройкой и, как видно, слушавшим этот матросский разговор.

— О Родине говорят?

— О Родине.

— Я вот все думаю: что это такое — чувство Родины?

— Ну как же, — растерялся Алтунин. — Патриотизм… У каждого свое…

— У каждого свой патриотизм? Не думаю. Да, патриотизм — это любовь к своему народу. Но при непременном уважении других народов…

И тут над головой тревожно зачастили звонки. Прохоров кинулся на мостик, увидел вдали два пенных буруна: приближались израильские катера.

— Покоя от них нет, — проворчал стоявший на вахте капитан-лейтенант Судаков. — Еще бы два часа отдыхать команде. Но, видно, придется раньше начинать траление.

— Раньше начнем — раньше кончим, — сказал Дружинин.

Корабль снялся с якоря и пошел самым малым вдоль кромки минного поля, чтобы лечь на очередной галс.

Катера не приближались. Покрутившись по курсу тральщика, они ушли в сторону Синайского берега. Командир подождал, когда катера исчезли вдали, и хотел было снова встать на якорь, но тут сигнальщик доложил:

— Цель прямо но носу, пять кабельтовых!

— Какая цель? — спросил Дружинин, недовольно взглянув на сигнальщика.