Ясно: новые стихи и письма счастья - Быков Дмитрий Львович - Страница 13

Так вот, на фоне этой лажи тем ярче то, что я люблю. И, само собой, пейзажи. Пейзажи были — ай-лю-лю. Мне как-то, знаешь, жалко даже ехать в прочие места. Здесь кресты — зато пейзажи, а там ни пейзажа, ни креста.

И вот мы начали движенье. Я к стеклу прижал чело. Темнеет. Кроме отраженья, в окне не видно ничего. Сосед жует кусок нарезки, мне кивает — «Чай неси!». Организатору поездки большое русское мерси.

* * *

Внезапно все начинает делаться очень быстро.

Казалось, что это не кончится никогда —

Но пискнула птица, и проскочила искра,

И от нее занимаются промерзшие города.

Чувствую себя прежде времени поседевшим,

Привыкшим лишь отпираться и обвинять,

Растерянным, недоверчивым диссидентом,

Которого собираются обменять.

Приказано срочно найти, помыть, приодеть его.

Хватают, сажают в машину, мчат в Шереметьево —

Каких он версий в уме не переберет?

Сдох вождь, обмен, убийство, переворот?

Воздух ясней, надежда всё откровенней,

Ночи короче, и лужи всё маслянистее.

Что делать, если не знаешь других сравнений?

Другой сказал бы — победа, а мы — амнистия.

Каждый час отменяется новое запрещенье —

Разрешаются одуванчик, жасмин, сирень,

Птицы-невозвращенцы празднуют возвращенье,

Щебета прибавляется что ни день.

Жальче всего, конечно, тех, кто не дожил,

Не пережил январскую Колыму:

Так и ушли в сознанье, что мир не должен

Им ничего, а только они ему.

Небо становится нежно, дыханье влажно,

Всепрощение сверху, пересмеиванья внизу.

Оказывается, все это было можно.

Через пару месяцев окажется, что нельзя.

Каждую ночь просыпаюсь, себе не веря:

Звезды в окне, зелень и лазурит,

Шепот, кочевья, бормочущие деревья,

Все шелестит, целуется, говорит.

Мир обрастает словами, надеждами, именами,

Избытками и уступками, забывшимися в зиме.

Все не могу понять, на кого меня обменяли

И можно ли в этом участвовать, не погубив реноме.

Восточная

О, как много у тебя родинок,

Как цвет их черен,

Порошинок, мушек, смородинок,

Маковых зерен!

Я в темноте губами зрячими

К ним припадаю,

Я, как по звездам ночами дачными,

По ним гадаю.

Подобно древней волшебной Персии

Или Китаю,

Свою судьбу в упрощенной версии

По ним читаю.

О, как много существ мифических

В цветах и листьях,

Таких небывших, таких языческих,

Таких лилитских!

Созвездья неба, какого не было

На картах НАСА:

Лук — не дианин, лира — не фебова,

Чаша — не наша!

Пахучий, влажный, с другими звездами

Над чуждой дачей —

Мир дикий, юный, только что созданный,

Еще горячий.

И что мне видно по ним, еврею,

Жрецу, халдею?

Я знаю сам, что я постарею,

Похолодею,

В линии лиры, в изгибе лука,

В бегущем звере

Читается вечная разлука

По меньшей мере.

О чуждой юности, о горькой бренности

Я весть читаю

И пыткой зависти, пыткой ревности

Себя пытаю.

Но разве не о той же бренности,

Что сна короче,

Мне шепчут тусклые драгоценности

Московской ночи?

Короче сна, короче полудня,

Короче лета —

И мне не страшно, мне не холодно

Смотреть на это.

К Водолею тянусь, к Цефею,

К черному раю,

Хотя и знаю, что старею

И умираю.

Из цикла «Декларация независимости»

1. Компенсация

Закрылось все, где я когда-то

Не счастлив, нет, но жив бывал:

Закрылся книжный возле МХАТа

И на Остоженке «Привал»,

Закрылись «Общая», «Столица»,

«Литва» в Москве, «Кристалл» в Крыму,

Чтоб ни во что не превратиться

И не достаться никому,

Закрылись «Сити», «Пилорама»,

Аптека, улица, страна.

Открылся глаз. Открылась рана.

Открылась бездна, звезд полна.

2

К себе серьезно я не отношусь,

Я не ахти какая птица.

Две жизни, две ноги, пять чувств —

К чему мне там серьезно относиться?

Не жду чудес от участи земной:

Смеяться — скучно, плакать — поздно;

Но нечто есть — во мне, при мне, за мной,—

К чему я отношусь серьезно.

Ему порукой — ангельская рать

И все подземное богатство.

Поэтому сейчас ты будешь умирать,

А я — смотреть и улыбаться.

3

Что ни напишешь — выходит все тот же я,

Тема, голос, походка, слово.

В Курске устали от курского соловья.

Хочется им другого —

Харьковского, сумского.

Как бы себя растворить, как солевой кристалл,

В первой встречной, в речи, в реке, в пейзаже?

Первую половину жизни себя искал,

Всю вторую прятался от себя же.

4

Не для того, чтоб ярче проблистать

Иль пару сундуков оставить детям —

Жить надо так, чтоб до смерти устать,

И я как раз работаю над этим.

5

Все могло бы получиться — сам Господь хранил страну:

Заставлял одеться чисто, усадил к веретену,

И тянулось всяко-разно от соблазна до соблазна,

Но страна была волчица и влюбилась в сатану.

Все могло бы состояться, ибо чем не шутит черт —

Видишь, правила троятся, все боятся, кнут сечет…

Путь мощей-клещей-иголок эффективен, но недолог:

От палаццо до паяца меньше века протечет.

И земля все это схавала за два десятка лет,

Ибо свой завет у Савла, и у Павла свой завет:

Есть обратная дорога отступившимся от Бога,

Но предавшим даже дьявола — назад дороги нет.

* * *

Весь год мы бессмысленно пашем, и я не свозил тебя в Крым.

Пока он останется нашим — он больше не будет моим.

Какой еще отдых семейный? Гурзуф обойдется без нас.

Чужие отнять не сумели — свои отобрали на раз.

По слухам, к исходу сезона (дождался Кортеса ацтек!)

Там будет игорная зона, вполне селигерский Артек,

А также военная база, вернувшая славу сполна,

Добыча природного газа и все, чем Россия славна.

Для нас это было границей меж двух нераздельных стихий —

Для них это стало бойницей, откуда уставился Вий.

Для нас это Черное море — для них это выход туда,

Где топчутся в тесном Босфоре набитые смертью суда.

Из тысячи щелок и скважин ударила адская смесь,

И рай безнадежно загажен, и делать нам нечего здесь.

Мы столько по этому раю бродили поврозь и вдвоем —

Но вот я его забываю в аду ежедневном моем.

Олив, кипарисов не надо, и плеска, и склизких камней.

Мы знаем: изгнанье из ада описано нами верней.

Они не от Божьего гнева бежали, а просто в раю

Остаться побрезгует Ева, стопою нащупав змею.

Прощайте, зеленые брызги, и галечный скрежет, и грот,