Противостояние. Книга первая (СИ) - "Сан Тери" - Страница 52

Лёжа на узкой койке в своей комнатушке (четыре стены, потолок и выходящее на улицу окно – вот и все развлечения), я смотрел на синее небо и лучик солнца, крадущийся по стене; думал о том, что, может быть, всё происходящее - правильно. По-своему закономерно, по-своему справедливо.

Станет ли Лория ждать меня столь долго - не зная причин, сходя с ума от беспокойства, или посчитает это ответом Мишеля? Предполагая такой исход, я однажды сказал Лории, что пойму, если он не придёт. Некоторые вещи лучше оставлять как есть – без оправданий и объяснений. Услышать правду бывает мерзко. Наверное, для себя я хочу того же.

Лория кивнул, а потом спросил:

– Уверен?

Я ответил:

– Нет. Предпочту правду, какой бы горькой она для меня ни оказалась.

– Любой человек выберет правду, это естественно, – отозвался Лория, медля на пороге.

Он собирался уходить, когда я завёл этот разговор, решив приберечь до последнего. Некоторые вещи лучше постигать в одиночестве.

– Любопытство - не порок. – Я легкомысленно хмыкнул.

– Любознательность – не порок, а любопытство – глупость. – Мой рыцарь не остался в долгу, поймав запущенную в него подушку. – К чему этот разговор, Мишель? Я надоел тебе?

Лория вёл себя шутливо, но в тёмных глазах читалось скрытое напряжение. Я покачал головой; солгал естественно и легко, словно воды попил:

– Нет. Просто боюсь, что ты от меня устанешь. Мне кажется, лучше, когда так. Без объяснений.

– Секс – не повод для знакомства? – На секунду Лория как будто утратил невозмутимость, и ирония стала болезненной - но лишь на секунду.

– Глупости придумываешь.

Инквизитор фыркнул, вернув подушку, и следом вернулся сам, поведав между поцелуями, что я - бессовестный манипулятор. Верчу им, как заблагорассудится, но при этом у меня хватает наглости прикидываться бедненьким котёночком и давить на жалость.

Я, честно, выпал от этого заявления, особенно после утверждения о том, что Алиссина подобным не проймёшь. Давление мой рыцарь предпочитает совсем на другие места, и, наверное, ему стоит мне это убедительно доказать, раз уж я настолько в нём сомневаюсь, что изобретаю предлоги для расставания на ровном месте, без причин.

– Ты боишься, Мишель?

Лория мог расплавить меня глазами, не прикоснувшись. Всё внутри трепетало, замирало и переворачивалось с ног на голову. Я сам тянулся к нему безотчётно. Вот и сейчас: – стоило Алиссину оказаться рядом, и я втёрся в него, увлекая на себя, заставляя оказаться снизу; перекатился, оседлав бёдра, ощущая свою короткую маленькую власть, и поёрзал, дразня.

Он прикрыл глаза, бросив один жаркий взгляд из-под ресниц, слегка приоткрыв губы, проводя ладонью по рёбрам; и меня кинуло в омут расплавленной лавы желания. Не хотелось сдаваться – хотелось позволить себе держать это чувство пальцами. Воздух между нами пел, невидимая музыка звучала, рождаясь сама по себе.

Всё заходит слишком далеко. Становится серьёзным...

Я коснулся пальцами губ Лории, обводя по контуру, скользя ниже. Позволяя своим ладоням бездумно рисовать рельеф чужого тела, забираться под одежду, выпростав рубаху из пояса, наслаждаться каждым прикосновением к мускулистой груди и прессу.

Он собирался уходить, но я опять умудрился остановить его. Действительно, манипулятор. Но я же не виноват, что он так охотно манипулируется. Алиссин тихо зарычал. Несколько прикосновений - и стояк у него просто каменный...

– А ты разве нет?

Я подключил губы, покрывая живот поцелуями, потянул завязки штанов, освобождая рвущуюся наружу плоть, решив помочь по-быстрому.

– Нет...

Лория не мог говорить – кусал губы, тихо постанывая, - но сумел выдержать, не сдаваясь пелене наслаждения.

– Я с самого начала...

Он перехватил инициативу, перекатываясь, распиная меня под собой.

– ... был с тобой... серьёзен.

Рваный ритм движений, стучащий пульс в ушах. Сладко терзающие губы, ведущие свой собственный диалог в танце языков. Сквозняк, летящий шёлком зелёных занавесей.

– Не будем загадывать, котёнок, – заявил Алиссин перед уходом. – Не в этом направлении.

– Время покажет, – отозвался я. И заработал глубокий, благодарный поцелуй. Умение понимать его с полуслова инквизитор во мне определённо ценил. Окажись мы по одну сторону баррикад, могли бы стать идеальными партнерами и напарниками.

Всё рухнуло в один миг.

Я бросил Лорию. Вышел из наших отношений первым.

Мысль о разлуке невыносима, но неизбежна и неумолима, как время, сжигающее наши дни. Я продолжу любить, а он...

Бесполезные мысли. Думать об этом – болеть, травиться собственной желчью...

Я болел и травился. Бессилием, беспомощностью, невозможностью объясниться и объяснить. Закрывал глаза и открывал снова, пытаясь выбросить мысли из головы; учился жить днями безразличного бездумья, а по ночам... он снился мне. И я звал его, пытаясь оправдаться, просил понять.

Один раз мне приснилось, что Лория стоит напротив, а между нами всё кончено... Тусклая, страшная пустота. Я произношу слова, и они падают в чужую пропасть, но не достигают дна. Алиссин не безжалостен, просто там – в моём сне – он меня не любит. Какая-то часть меня продолжает мучительно сомневаться в этом и видит сны – сны, в которых Алиссин Лория уходит от меня, расписавшись сухим раздражённым безразличием.

– Пусть так... пусть так, – шепчу я и понимаю, что захлёбываюсь словами, слезами.

Слёзы похожи на крупный горох: катятся по щекам, срываясь вниз, впитываются в одежду.

– Пусть так... но пожалуйста... раз всё так... если всё...

Я не знаю, что ему сказать. Что предложить, что отдать. Или что взять на память, когда ему всё это неважно. Всё связанное со мной – больше не важно... А внутри начинает расползаться смертельная, всеуничтожающая пустота...

Во сне я стою на крыше храма. Внизу - многоликий город, а я понимаю: жить больше незачем. Нет смысла, нет цели, нет ничего. Лория ушёл и вырвал меня из жизни смятой страничкой серой книги, которая больше не имеет значения...

Она никому не нужна. Выдержать чужое безразличие...

Слёзы, градом льющиеся из глаз... Собственные сбивчиво говорящие губы, горячая мольба без слов.

– Алисси, пожалуйста... Пожалуйста, Алиссин...

Я не умею говорить. Мучительно, страшно не умею. В нужный момент не в состоянии самого себя выдрать из себя настоящего. Найти именно те, самые нужные, слова, чтобы донести то, что на душе. Я молчу. Это страшно, самоубийственно, но я молчу, продолжаю молчать, не в силах исторгнуть из себя ни единого звука; а в глазах кровью умываются небеса.