Зло - Хруцкий Эдуард Анатольевич - Страница 38

— Простите, Игорь Дмитриевич, а деньги? Сумма-то немалая.

— Деньги получите после окончания следствия. Все до копейки. Мы их задокументируем, дадим вам расписку. А пока, Семен Аркадьевич, чтобы не дай бог вас за скупку краденого не привлекли, садитесь и пишите на мое имя обо всем, что рассказали.

…Зал ресторана перекрыли плотно. Лучшие муровские опера расселись за разными столиками. Ельцов наблюдал за Ревзоном, у этого человека был подлинный талант агента.

Он сидел за столиком у окна в конце зала, шутил с официанткой, весело пикировался со знакомыми за соседним столом. Вдруг он откинулся на спинку стула, вытащил носовой платок и вытер лысину. Это был условный знак.

В зал вошел высокий, барственного вида человек, одетый в прекрасно сшитый костюм из синей жатки. Он дружески поздоровался с директором ресторана, которого вся театральная и гулявая Москва звала «Борода» из-за смоляной кинжальной бороды, раскланивался со знакомыми.

Ревзон замахал Веретенникову рукой, и тот сел за его стол. Семен Аркадьевич налил ему рюмку коньяка, они выпили. Ревзон положил на стол завернутую в плотную бумагу пачку денег. Павел Сергеевич, не считая, спрятал ее в боковой карман пиджака.

Как было оговорено, к их столу подошла официантка.

— Семен Аркадьевич, не знаю, как вас и просить об этом…

— Что такое?

— Так неудобно…

— Да говорите, моя дорогая.

— Шубку мне котиковую принесли, а я не знаю, сколько она стоит на самом деле.

— Где шубка-то? — Ревзон встал.

— На втором этаже.

— Пойдемте, скажу вам всю правду.

— Вот спасибо.

— Я скоренько, — обратился он к Веретенникову и вышел вместе с хорошенькой официанткой.

Веретенников налил себе коньяка, уселся удобно. Ельцов подошел к нему сзади и положил руку на плечо

— Не дергайся, падло, уголовный розыск, руки на стол.

После того как в МУР привезли заплаканную Мелентьеву и изъятые палантин и норковую шубу, Веретенников сказал:

— Ни о каких бриллиантах ничего не знаю. Все три шубы купил с рук, возле меховой комиссионки в Столешниковом, у усатого человека в черном кожаном пальто и кепке букле. Больше мне сказать нечего.

— Отправьте его в камеру, пусть подумает, — распорядился Ельцов и пошел в другой кабинет, где навзрыд рыдала звезда московской сцены.

— Надежда Николаевна, — Ельцов присел на край стола, закурил папиросу, — мы с вами должны найти выход из этой трагической ситуации. Я, милая моя, верю, что к краже шуб у народной артистки СССР Екатерины Гельцер вы не имеете никакого отношения. Но, выходит, в вашем доме хранилось краденое, а это уголовно наказуемо.

— Я не знаю… не знаю я… — с интонацией Катюши Масловой произнесла актриса.

— Я вам верю, но поверит ли следствие и суд, вот в чем вопрос. Давайте сделаем так: вы нам скоренько поведайте, куда Веретенников дел бриллианты, а я гарантирую, что вы пойдете как свидетель. Более того, ни в театре, ни ваши друзья ничего не узнают.

— Это правда? — внезапно звучным голосом спросила актриса. Слезы стремительно высохли на ее лице.

— Конечно, правда. Зачем нам, людям, поставленным государством на защиту граждан, преследовать любимицу московских зрителей? Но вы должны нам помочь.

— Что я могу сделать? — Актриса достала из сумочки пудреницу, провела пуховкой по лицу.

— Где бриллианты, моя хорошая?

— У меня их нет, Веретенников отвез все к ювелиру.

— Кому?

— Мохову Анатолию Васильевичу. Он в Столешниковом живет.

— Вот и спасибо. А теперь вас домой проводят. Валерьяночки выпейте и поспите.

Мохова Ельцов знал хорошо. Темный человек, темный и неуязвимый. Несколько раз МУР и ОБХСС пытались привлечь его к ответственности за бриллиантовые дела, и каждый раз какие-то неведомые, но могущественные покровители отмазывали его. Взять Мохова можно было только на краденых вещах.

Они подъехали к его дому около полуночи. Несмотря на позднее время, в Столешниковом толкался народ. В это время в переулке было всегда людно и весело. Встречались знакомые, назначались свидания.

У комиссионки оперативники свернули под арку и подошли к пятиэтажному дому в глубине двора. Окна в квартире Мохова светились ярко и празднично.

На дверях подъезда сохранилась еще табличка с номерами квартир и фамилиями жильцов. Мохов жил в восьмой, а под ним в квартире шесть некий Серков Л.Г.

Ельцов прочитал список жильцов и сказал оперу:

— Вы на некоторое время станете гражданином Серковым Л.Г.

— Понял вас, Игорь Дмитриевич, — засмеялся опер, — я уже Литваком на Тишинке был.

— Значит, такая ваша судьба.

Опер надавил на кнопку звонка. Послышались шаги, и недовольный голос за дверью спросил:

— Кто там, в такую поздноту?

— Анатолий Васильевич, вы уже простите меня, — плаксиво засуетился оперативник, — у меня в ванной потолок протек.

— Как это?

— Наверно, у вас труба лопнула. Квартиру заливает.

— Подождите, я посмотрю.

Несколько минут в квартире было тихо. Потом снова послышался голос хозяина:

— У меня все сухо.

— Может быть, вместе посмотрим, я хоть трубу перекрою, а то за ночь всю квартиру зальет.

— А вы умеете? Впрочем, что я спрашиваю, вы же инженер.

Послышалось щелканье отпираемых замков. Дверь приоткрылась.

Ельцов толкнул створку, шагнул в переднюю.

— МУР, Анатолий Васильевич.

Высокий седой человек в теплых домашних брюках и бархатной куртке, прищурившись, глядел на Ельцова.

— Значит, Игорь Дмитриевич, вы меня ночью побеспокоили. Видимо, у вас и ордерок есть?

— Есть. Ордерок есть на обыск в вашей квартире, так что предлагаю добровольно выдать ценности, которые вам передал Веретенников.

— А почему вы думаете, что он мне что-то передал?

— Опираясь на его показания, Анатолий Васильевич. — И обратился к оперативнику: — Зови понятых.

— Не надо, — резко сказал Мохов.

— Чего не надо?

— Понятых.

— Почему?

— Я готов добровольно передать ценности, которые мне принесли для оценки.

— Вот и ладушки. Я всегда считал вас умным человеком. Только вам придется проехать с нами на Петровку и все задокументировать.

— Хорошо, я только оденусь.

Мохов пошел в комнату, за ним оперативник.

Пока хозяин собирался, Ельцов обошел квартиру. Мохов жил в двух комнатах, третья была приспособлена под мастерскую.

— Так где же ценности? — обернулся Ельцов к Мохову.

Ювелир подошел к сейфу с затейливыми узорами на дверце и сказал:

— Выйти я вас просить не могу, но хотя бы отвернитесь.

Ельцов засмеялся и отошел к окну.

За его спиной куранты сейфа сыграли «Коль славен наш Господь». Потом крышка захлопнулась. Ельцов повернулся. Мохов поставил на стол серебряную шкатулку редкой красоты, усыпанную красными, сиреневыми и голубыми камнями.

Ельцов открыл шкатулку, в свете люстры драгоценные камни заиграли дьявольским светом.

— Нравится? — поинтересовался за его спиной голосом змея-искусителя Мохов.

— Красиво.

— И только? — ахнул ювелир. — Когда Веретенников принес их мне на оценку…

Он не успел договорить, в прихожей раздался звонок.

— Поздно гостей принимаете, Анатолий Васильевич. — Ельцов достал пистолет.

В комнату заглянул оперативник.

— Впустить?

— И сразу к стене.

Открыли дверь.

В квартиру вошел невысокий человек в коричневом ратиновом пальто с бобровым воротником и пыжиковой шапке.