Рассветный шквал - Русанов Владислав Адольфович - Страница 22

Их бы и дверцы кладовки не остановили, но, хвала Сущему и неизвестным предшественникам, с умом потрудившимся, ни с лестницы, ни со дна шурфа крысы до желанной цели не дотягивались.

Покряхтев больше для своего удовольствия, я выволок наверх закрытый плотной крышкой казанок со вчерашней похлебкой и взгромоздил его на печь, а сам вернулся снова в шурф за мешочком муки и ломтем сала в пару фунтов весом.

Все-таки худа без добра не бывает. Никогда в жизни мне не удавалось стряпать так вкусно, а главное, бережливо, как Гелка. Такой дочкой любой отец гордиться должен. Хоть родной, хоть приемный.

Легка на помине моя хозяюшка. Голос Гелки послышался с улицы. С кем-то поздоровалась... Кого это еще принесло ни свет ни заря? Для гостей рановато.

Толкнув ладонью дверь, я выглянул наружу. После полумрака шурфа и хижины яркий свет утреннего солнца ударил по глазам, закружил пронзительно-белые пятна, стремительно наливающиеся чернотой, под плотно стиснутыми веками.

– Доброго утра тебе, Молчун, и удачного промысла!

Около моего нехитрого инструмента для промыва породы стоял Белый. Голова, а следовательно, начальник над всем приисковым людом, смущенно переминаясь с ноги на ногу. От этого вся его худая нескладная фигура живо напомнила мне красноголового журавля. Славная птица. Жаль, что так далеко на север не забирается.

Гелка, увидев меня, чуть не бегом проскочила в дом, тихонечко поздоровавшись на ходу. Плеснувшая из ведра вода залила ей юбку ниже колена. Нет, надо-таки сделать коромысло. Вот сегодня же все брошу и смастерю.

– Эй, Молчун, не оглох, часом? – Голова без особой нужды расправил складки рубахи, собранные у справного кожаного пояса с бронзовой пряжкой и кордом в новеньких ножнах.

– Прости, Белый. Задумался. Утра доброго тебе и удачи во всех делах.

Я замолчал, глядя на прокаленное летним солнцем лицо гостя, обрамленное снизу окладистой белой бородой, а сверху зачесанной назад шевелюрой совершенно седых волос. За цвет волос он и получил свою кличку. С таким же успехом за алый оттенок щек и лба мог бы стать Красным.

И ведь не спросишь же его напрямую, с чем пожаловал с утра пораньше? Еще обидится. Чего-чего, а обижать Белого мне не хотелось. Совсем не потому, что он голова, выбранный общим сбором всех старателей Красной Лошади. Просто потому, что человек хороший. В мутной водице свою выгоду не ловит. Рубаха на нем-то вон какая – рукава столько раз подшивались, что скоро до локтей достанут, да и латок гораздо больше, чем на моей. А что до пояса, новехонького, с ладными ножнами, так это для пользы дела.

Я молчал. И голова медлил, не решаясь уведомить меня о цели своего визита. То есть, что это я? Как нобиль заговорил вдруг. Ты старатель, братец. Червь, в земле копошащийся. Кого сейчас видит перед собой Белый? Так себе мужичонка стоит на пороге жалкой лачуги, щурится. Не высок, не низок. Ни худ, ни дороден. Серединка на половинку. Борода русая, сединой траченная. Виски и вовсе, словно мукой припорошенные. А ведь тридцать четвертую зиму еще не встретил. Будущая таковой быть обещает, если Сущий Вовне не даст помереть осенью. В общем, самый что ни на есть обычный парень с прииска. Разве только рубаха чище, чем у других, и залатана аккуратнее. Но это не моя заслуга – Гелка старается. Не дает завшиветь. Да, чуть не забыл. Правое плечо у меня малость выше левого. Это Школа боком выходит. Ученье – свет, а неученым живется легче. Добро, на пользу пошли бы годы за скамьей. Выучился бы, в люди вышел. Жрецов-чародеев уважают и, чего греха таить, побаиваются. Но с моими талантами путь один – храмовым переписчиком в самом лучшем случае, а годам к шестидесяти – в архивариусы. Да не в столице, а где-нибудь в жутком захолустье, на границе с Великой Топью.

– Поговорить бы надо, Молчун... – Белый наконец решился вымолвить слово.

– О чем речь? Конечно, поговорим. Заходи – посидим, потолкуем...

Интересно, что ему от меня нужно? Поселковых законов, как писаных, так и не писаных, я не преступал.

– Давай тут присядем. – Гость кивнул на перевернутый для просушки лоток.

– Давай.

И впрямь, в хижине сейчас печь вовсю пылает. От жары на стенку сразу полезешь. Уж лучше на свежем воздухе.

Мы уселись рядком, как закадычные друзья. Вот так же, бывало, сиживал я с Сотником. Скоро уж год тому назад. Рука сама полезла за трубкой – она у меня всегда в кармашке на груди, так же как трут и кресало. Вытащив ее, я вспомнил, что курить нечего.

– Ты, это, говорят, все тютюнник ищешь? – вздохнул Белый.

Он тоже был заядлым курильщиком и страдал не меньше моего.

– Ищу. Только пока без толку.

Я сунул мундштук в зубы. Хоть так посидеть, коли курева нет.

– Ты поглядел бы в распадке, где вяз молнией расколотый стоит. Когда-то я там натыкался. Лет пять тому назад.

Я с интересом глянул на собеседника. Обычно старатели нашего поселка не склонны к прогулкам по округе. Белый несколько смущенно улыбнулся. Пожал плечами.

– Найдешь, поделишься?..

– Поделюсь, поделюсь... Только был я там. И не раз. Торчит тютюнник. Одни стебли. Не зацвел он этим летом.

– Да уж. – Голова повторно вздохнул. – Повымерз, видать. Ну что ты скажешь, как не задалось с начала года...

– Еще бы. С таким морозами...

Ну не о погоде же и видах на урожай тютюнника толковать он со мной пришел!

– Ты, это, Молчун, слышал, о чем купцы сказывали?

Караван купцов отбыл с Красной Лошади дня три тому назад. Хмурые, издерганные арданы привезли просо, муку, сало, соленую рыбу, иголки, ножи, сапоги... Да мало ли что еще?

Цены, конечно, непомерные. Самоцветов, что я отдал за мерку соли, четыре мерки муки и один моток ниток, с лихвой хватило бы на покупку скромного домика с садиком и фонтаном где-нибудь на окраине Соль-Эльрина. Да у кого язык повернется обвинить торговцев? Пробраться к нам по нынешним временам уже само по себе подвиг, требующий весомой оплаты, а им ведь придется совершать обратный путь.

Но едва ли не бо2льшим спросом, чем товары, пользовались рассказы купцов о событиях большого мира. О войне с перворожденными. О жизни в королевствах... Хвала Сущему, за это платы пока еще никто не брал.

– Купцы много о чем говорили. – Я никак не мог взять в толк, к чему клонит голова.

– Так за что ни возьмись, все каким-то боком нас трогает.

– Это точно. – Вот в чем, в чем, а в мудрости и прозорливости Белому не откажешь.

– Говорят, Экхард вздумал самоцветы в Лесогорье искать. Рудознатца ученого снаряжает. Из самой Вальоны.

– Вальона – славный город.

– Ты бывал там?

– Не привелось. Видел издалека. С побережья. Он ведь на Озере стоит.

– Счастливый ты человек. Повидал в жизни. А я всю жизнь мечтаю на мир поглазеть. И, видно, уже не успею.

– Тьфу на тебя, Белый. – Я сплюнул и сотворил пальцами знак от сглаза. – Ты что – помирать надумал?

– Да нет. – Он глянул на меня удивленно. – Я не то думал сказать. Был я вольной пташкой, старателем, и не сподобился, а теперь головой выбрали... За все в ответе перед обществом. Что теперь о путешествиях думать?

– И то верно.

– Так вот, я думаю себе. Рудознатец рудознатцем... А ну, как не найдет он ничего? Не вздумает Экхард нас к рукам прибрать?

– Экхард может.

Я вспомнил рассказы торговцев о порядках в Ард’э’Клуэне. О регулярных казнях на площади Фан-Белла, о бесчинствах конных егерей и зреющем недовольстве талунов. Монарху арданов только попади под крылышко – обдерет как липку. Куда там перворожденным.

– А про Мак Кехту слышал? – Похоже, мысли наши двигались в одном направлении.

– Говорят, лютует она в Левобережье. Сколько людей побила. Факторий, хуторов пожгла...

– Вот! А я про что толкую? – Взгляд Белого вдруг стал острым и холодным, словно клинок двойной закалки.

– Где Левобережье, а где мы...

– Может, и так. Только я остроухих давно знаю. Ты вот сколько лет на прииске?

– Восемь в цветне было.

– Вот. А я – скоро двадцать. Если остроухие считают Красную Лошадь своей вотчиной, рано или поздно она к нам заявится. А тогда...